Книга "Другие берега". Страница 2
владеющее моей левой рукой,-- моя мать, а созданиетридцатитрехлетнее, в бело-золотом и твердом, держащее меня заправую руку,--отец. Они шли, и между ними шел я, то упругосеменя, то переступая с подковки на подковку солнца, и опятьсеменя, посреди дорожки, в которой теперь из смехотворной далиузнаю одну из аллей,-- длинную, прямую, обсаженную дубками,-прорезавших "новую" часть огромного парка в нашем петербургскомимении. Это было в день рождения отца, двадцать первого, понашему календарю, июля 1902 года; и глядя туда со страшнодалекой, почти необитаемой гряды времени, я вижу себя в тотдень восторженно празднующим зарождение чувственной жизни. Доэтого, оба моих водителя, и левый и правый, если и существовалив тумане моего младенчества, появлялись там лишь инкогнито,нежными анонимами; но теперь, при созвучии трех цифр, крепкая,облая, сдобно-блестящая кавалергардская кираса, обхватывавшаягрудь и спину отца, взошла как солнце, и слева, как дневнаялуна, повис парасоль матери; и потом в течение многих лет япродолжал живо интересоваться возрастом родителей, справляясь онем, как беспокойный пассажир, проверяя новые часы, справляетсяу спутников о времени.
Замечу мимоходом, что, отбыв воинскую повинность задолгодо моего рождения, отец в тот знаменательный день вероятнонадел свои полковые регалии ради праздничной шутки. Шутке,значит, я обязан первым проблеском полноценного сознания -- чтотоже имеет рекапитулярный смысл, ибо первые существа, почуявшиетечение времени, несомненно были и первыми, умевшими улыбаться
2
Первобытная пещера, а не модное лоно,-- вот (венскиммистикам наперекор) образ моих игр, когда было три-четыре года
Передо мной встает большой диван, с клеверным крапом по беломукретону, в одной из гостиных нашего деревенского дома: этомассив, нагроможденный в эру доисторическую. История начинаетсянеподалеку от него, с флоры прекрасного архипелага, там, гдекрупная гортензия в объемистом вазоне со следами землинаполовину скрывает за облаками своих бледно-голубых ибледно-зеленых соцветий пьедестал мраморный Дианы, на которойсидит муха.
Прямо над диваном висит батальная гравюра в раме изчерного дерева, намечая еще один исторический этап. Стоя напружинистом кретоне, я извлекал из ее смеси эпизодического иаллегорического разные фигуры, смысл которых раскрывался сгодами; раненого барабанщика, трофеи, павшую лошадь, усачей соштыками и неуязвимого среди этой застывшей возни, бритогоимператора в походном сюртуке на фоне пышного штаба.
С помощью взрослого домочадца (которому приходилосьдействовать сначала обеими руками, а потом мощным коленом),диван несколько отодвигался от стены (здравствуйте, дырочкиштепселя). Из диванных валиков строилась крыша; тяжелые подушкислужили заслонами с обоих концов. Ползти на четвереньках поэтому беспросветно-черному туннелю было сказочным наслаждением
Делалось душно и страшно, в коленку впивался кусочек ореховойскорлупы, но я вс° же медлил в этой давящей мгле, слушая тупойзвон в ушах, рассудительный звон одиночества, столь знакомыймалышам, вовлеченным игрой в пыльные, грустно-укромные углы
Темнота становилась слепотой, слепота искрилась по-своему; ивесь вспыхнув как-то снутри, в трепете сладкого ужаса, стучаколенками и ладошками, я торопился к выходу и сбивал подушку
Мечтательнее и тоньше была другая пещерная игра,-- когда,проснувшись раньше обыкновенного, я сооружал шатер из простынии одеяла, и давал волю воображению среди бледного света,полотняных и фланелевых лавин, в складках которых мнемерещились томительные допотопные дали, силуэты сонных зверей
Заодно воскресает образ моей детской кровати, с подъемнымисетками из пушистого шнура по бокам, чтобы автор не выпал; и, всвою очередь, этот образ направляет память к другому утреннемуприключению. Как бывало я упивался восхитительно крепким,гранатово-красным, хрустальным яйцом, уцелевшим от какой-тонезапамятной Пасхи! Пожевав уголок простыни так, чтобы онхорошенько намок, я туго заворачивал в него граненое сокровищеи, все еще подлизывая спеленатые его плоскости, глядел, какгорящий румянец постепенно просачивается сквозь влажную тканьсо все возрастающей насыщенностью рдения. Непосредственнееэтого мне редко удавалось питаться красотой
Допускаю, что я не в меру привязан к самым ранним своимвпечатлениям; но как же не быть мне благодарным им? Онипроложили путь в сущий рай осязательных и зрительныхоткровений. И все я стою на коленях -- классическая позадетства! -- на полу, на постели, над игрушкой, ни над чем
Как-то раз, во время заграничной поездки, посреди отвлеченнойночи, именно так я стоял на подушке у окна спального отделения:это было, должно быть, в 1903 году, между прежним Парижем ипрежней Ривьерой, в давно не существующем тяжелозвонном trainede luxe ( Экспресс (франц ) ) ,вагоны которого былиокрашены понизу в кофейный цвет, а поверху -- в сливочный
Должно быть, мне удалось отстегнуть и подтолкнуть вверх тугуютисненую шторку в головах моей койки. С неизъяснимым замираньемя смотрел сквозь стекло на горсть далеких алмазных огней,которые переливались в черной мгле отдаленных холмов, а затемкак бы соскользнули в бархатный карман. Впоследствии яраздавал такие драгоценности героям моих книг, чтобыкак-нибудь отделаться от бремени этого богатства
Загадочно-болезненное блаженство не изошло за полвека, если иныне возвращаюсь к этим первичным чувствам. Они принадлежатгармонии моего совершеннейшего, счастливейшего детства,-- и всилу этой гармонии, они с волшебной легкостью, сами по себе,без поэтического участия, откладываются в памяти сразуперебеленными черновиками. Привередничать и корячитьсяМнемозина начинает только тогда, когда доходишь до глав юности
И вот еще соображение: сдается мне, что в смысле этого раннегонабирания мп0а русские дети моего поколения и круга одареныбыли восприимчивостью поистине гениальной, точно судьба впредвидении катастрофы, которой предстояло убрать сразу инавсегда прелестную декорацию, честно пыталась возместитьбудущую потерю, наделяя их души и тем, что по годам им еще непричиталось. Когда же все запасы и заготовки были сделаны,гениальность исчезла, как бывает оно с вундеркиндами в узкомзначении слова -- с каким-нибудь кудрявым, смазливым мальчиком,управлявшим оркестром или укрощавшим гремучий, громадный рояль,у пальмы, на освещенной как Африка сцене, но впоследствиистановящимся совершенно второстепенным, лысоватым музыкантом, сгрустными глазами и какой-нибудь редкой внутренней опухолью, ичем-то тяжелым и смутно-уродливым в очерке евнушьих бедер
Пусть так, но индивидуальная тайна пребывает и не перестаетдразнить мемуариста. Ни в среде, ни в наследственности не могунащупать тайный прибор, оттиснувший в начале моей жизни тотнеповторимый водяной знак, который сам различаю только поднявее на свет искусства
3
Чтобы правильно расставить во времени некоторые мои ранниевоспоминания, мне приходится равняться по кометам и затмениям,как делает историк, датирующий обрывки саг. Но в иных случаяххронология ложится у ног с любовью. Вижу, например, такуюкартину: карабкаюсь лягушкой по мокрым, черным приморскимскалам; мисс Норкот, томная и печальная гувернантка, думая, чтоя следую за ней, удаляется с моим братом вдоль взморья;карабкаясь, я твержу, как некое истое, красноречивое, утоляющеедушу заклинание, простое английское слово "чайльдхуд"(детство); знакомый звук постепенно становится новым, странным,и вконец завораживается, когда другие "худ"ы к немуприсоединяются в моем маленьком, переполненном и кипящеммозгу--"Робин X) д" и "Литль Ред Райдинг Худ" (Красная Шапочка)и бурый куколь ("худ") горбуньи-феи. В скале есть впадинки, вних стоит теплая морская водица, и бормоча, я как быколдую над этими васильковыми купелями.
Место это конечно Аббация, на Адриатике. Накануне в кафе уфиумской пристани, когда уже нам подавали заказанное, мой отецзаметил за ближним столиком двух японских офицеров--и мы тотчасушли; однако я успел схватить целую бомбочку лимонногомороженого, которую так и унес в набухающем небной болью рту
Время, значит, 1904 год, мне пять лет. Лондонский журнал,который выписывает мисс Норкот, со смаком воспроизводит рисункияпонских корреспондентов, изображающих, как будут тонуть совсемна вид детские -- из-за стиля японской живописи -- паровозырусских, если они вздумают провести рельсы по байкальскомульду.
У меня впрочем есть в памяти и более ранняя связь с этой
