Школьная библиотека

пухлым, белым округлостям, заменившим летние клумбы, илиподлезать под волшебное бремя елок и трясти их. La bonnepromenade (Славная прогулка (франц.)) , которую она намобещала, свелась к чинному хождению взад и вперед по усыпаннойпеском снежной площадке сада. Вернувшись с прогулки, мыоставили ее пыхтеть и снимать ботики в парадной, а самипромчались через весь дом к противоположной веранде, откудаопять выбежали на двор, правильно рассчитав, что она будетдолго искать нас за шкалами и диванами еще мало ей известныхкомнат. Упомянутый дог как раз примеривался к ближнему сугробу,но его желтые глаза нас заметили-- и радостно скача, онприсоединился к нам.

Втроем пройдя по полупротоптанной тропинке, мы вскоресвернули через пушистый снег к проезжей дороге и двинулисьокружным путем по направлению так называемой Песчанки, откуда,можно было пройти к станции, минуя село Рождествено. Меж темсолнце село, и очень скоро стало совсем темно. Братец сталжаловаться, что продрог и устал, и я помог ему сесть верхом надога, единственного члена экспедиции, который был по-прежнемувесел. Брат в совершенном молчании все сваливался со своегонеудобного коня, и, как в страшной сказке, лунный светпересекался черными тенями придорожных гигантов-деревьев. Вдругнас нагнал слуга с фонарем, посадил на дровни и повез домой

Mademoiselle стояла на крыльце и выкликала свое безумное"гиди-э". Я скользнул мимо нее. Брат расплакался и сдался. Дог,которого между прочим звали Турка, вернулся к своим прерваннымисследованиям в отношении удобных и осведомительных сугробов

4

В детстве мы лучше видим руки людей, ибо они, эти знакомыеруки, витают на уровне нашего роста: мадемуазелины былинеприятны мне каким-то лягушачьим лоском тугой кожи по тыльнойстороне, усыпанной уже старческой горчицей. До нее никтоникогда не трепал меня по щеке -- это было отвратительноеиностранное ощущение-- ока же именно с этого и начала -- в знакмгновенного расположения что ли. Все ее ужимки, столь новые дляменя после довольно однообразных и сдержанных жестов нашихангличанок, ясно вспоминаются мне, как только воображаю ееруки: манера чинить карандаш к себе, к своей огромнойбесплодной груди, облеченной в зеленую шерсть безрукавнойкофточки поверх блузы; способ чесать в ухе -- вдруг совала тудамизинец, и он как-то быстро-быстро там трепетал. И еще--обряд,соблюдавшийся при выдаче чистой тетрадки: со всегдашним легкимастматическим пыхтением, округлив по-рыбьи рот, она наотмашьраскрывала тетрадку, делала в ней поле, т. е. резко проводиланогтем большого пальца вертикальную черту и по ней сгибаластраницу, после чего тетрадка одним движением обращалась вокругоси, чтобы поместиться передо мной. В любимую мою сердоликовуювставку она для меня всовывала новое перо и с сырым присвистомслюнила его блестящее острие, прежде чем деликатно обмакнутьего в чернильницу. Ручка с еще чисто-серебряным, тольконаполовину посиневшим, пером наконец передавалась мне, и,наслаждаясь отчетливостью выводимых букв -- особенно потому,что предыдущая тетрадь безнадежно кончилась всякимиперечеркиваниями и безобразием -- я надписывал "Dictйe",покамест Mademoiselle выискивала в учебнике что-нибудьпотруднее да подлиннее

5

Декорация между тем переменилась. Инеистое дерево икубовый сугроб убраны безмолвным бутафором. Сад вбело-розово-фиолетовом цвету, солнце натягивает на руку ажурныйчулок аллеи -- все цело, все прелестно, молоко выпито, половиначетвертого. Mademoiselle читает нам вслух на веранде, гдециновки и плетеные кресла пахнут из-за жары вафлями и ванилью

Летний день, проходя через ромбы и квадраты цветных стекол,ложится драгоценной росписью по беленым подоконникам и оживляетарлекиновыми заплатами сизый коленкор одного из длинныхдиванчиков, расположенных по бокам веранды. Вот место, вотвремя, когда Mademoiselle проявляет свою сокровенную суть.

Какое неимоверное количество томов и томиков она перечланам на этой веранде, у этого круглого стола, покрытогоклеенкой! Ее изящный голос тек да тек, никогда не ослабевая,без единой заминки; это была изумительная чтеческая машина,никак не зависящая от ее больных бронхов. Так мы прослушали имадам де Сегюр, и Додэ, и длиннейшие, в распадающихся бумажныхпереплетах, романы Дюма, и Жюль Верна в роскошной брошюровке, иВиктора Гюго, и еще много всякой всячины. Она сливалась сосвоим креслом столь же плотно, столь же органически, как,скажем, верхняя часть кентавра с нижней. Из неподвижной горыструился голос; только губы да самый маленький -- но настоящий-- из ее подбородков двигались. Ее чеховское пенсне окружалочерными ободками два опущенных глаза с веками, очень похожимина этот подбородок-подковку. Иногда муха садилась ей на лоб, итогда все три морщины разом подскакивали; но ничто другое невозмущало этого лица, которое, таясь, я так часто рисовал, ибоего простая симметрия гораздо сильнее притягивала мой карандаш,чем ваза с анютиными глазками, будто служившая мне моделью.

Мое внимание отвлекалось -- и тут-то выполнял своюнастоящую миссию ее на редкость чистый и ритмичный голос. Ясмотрел на крутое летнее облако--и много лет спустя моготчетливо воспроизвести перед глазами очерк этих сбитых сливокв летней синеве. Запоминались навек длинные сапоги, картуз ирасстегнутая жилетка садовника, подпирающего зелеными шестикамипионы. Трясогузка пробегала несколько шажков по песку,останавливалась, будто что вспомнив, и семенила дальше. Откудани возьмись, бабочка-полигония, сев на верхнюю ступень веранды,расправляла плашмя на припеке свои вырезные бронзовые крылья,мгновенно захлопывала их, чтобы показать белую скобочку нааспидном исподе, вспыхивала опять -- и была такова

Постояннейшим же источником очарования в часы чтения на вырскойверанде были эти цветные стекла, эта прозрачная арлекинада! Сади опушка парка, пропущенные сквозь их волшебную призму,исполнялись какой-то тишины и отрешенности. Посмотришь сквозьсиний прямоугольник -- и песок становится пеплом, траурныедеревья плавали в тропическом небе. Сквозь зеленыйпараллелепипед зелень елок была зеленее лип. В желтом ромбетени были как крепкий чай, а солнце как жидкий. В красномтреугольнике темно-рубиновая листва густела над розовым меломаллеи. Когда же после всех этих роскошеств обратишься, бывало,к одному из немногих квадратиков обыкновенного пресного стекла,с одиноким комаром или хромой карамарой в углу, это было так,будто берешь глоток воды, когда не хочется пить, и трезвобелела скамья под знакомой хвоей; но из всех оконец, в него-томои герои-изгнанники мучительно жаждали посмотреть.

Mademoiselle так и не узнала никогда, как могущественныбыли чары ее ровно журчащего голоса. В дальнейшем, повозвращении ее в Швейцарию, ее притязания на минувшее оказалисьсовсем другими: "Ah, comme on s'aimait!",-- вздыхала онавспоминая, "Как мы веселились вместе! А как бывало ты поверялмне шепотом свои детские горести" (Никогда!) "А уютный уголок вмоей комнате, куда ты любил забиваться, так тебе было там теплои покойно...".

Комната Mademoiselle, и в Выре и в Петербурге, быластранным и даже жутким местом. В едком тумане этой теплицы, гдеглухо пахло, из-под прочих испарений, ржавчиной яблок, тусклосветилась лампа, и необыкновенные предметы поблескивали настоликах: лаковая шкатулка с лакричными брусками, которые онараспиливала перочинным; ножом на черные кусочки--одно из

Любимых ее лакомств; самой Помоной украшенная округлая жестянкасо слипшимся монпансье--другая ее страсть; толстый слоистыйшар, слепленный из серебряных бумажек с тех несметныхшоколадных плиток и кружков, которые она ела в постели; цветнойснимок---швейцарское озеро и замок с крупицами перламутравместо окон; несколько кабинетных фотографий--покойногоплемянника, его матери (расписавшейся "Mater Dolorosa"),таинственного усача, Monsieur de Mаrante, которого семьязаставила жениться на богатой вдове; главенствовал же над нимипортрет в усыпанной поддельными каменьями рамке: на нем быласнята вполоборота стройная молодая брюнетка в плотно облегающембюст платье, с твердой надеждой в глазах и гребнем в роскошнойприческе. "Коса до пят и вот такой толщины",-- говорила спафосом Mademoiselle -- ибо эта бодрая матовая барышня былакогда-то ею, но тщетно недоверчивый глаз силился извлечь из еетеперешних стереоптических очертаний ими поглощенный тонкийсилуэт. Нам с братом, увы, были даны как раз обратныеоткровения: то, чего не могли видеть взрослые, наблюдавшие лишьоблаченную в непроницаемые доспехи, дневную Mademoiselle,