Школьная библиотека

другого сословия или племени.

Доисторическим элементом в этом списке был милейшийВасилий Мартынович, сельский учитель, приходивший знакомить насс русской грамотой летом 1905-го года. Он помогает мне связатьвсю серию, ибо мое последнее воспоминание о нем относится кпасхальным каникулам 1915-го года, когда брат и я приехализаниматься лыжным спортом в оснеженную нашу Выру с отцом и снеким Волгиным, последним и худшим нашим гувернером. ДобрыйВасилий Мартынович пригласил нас "закусить"; закуска оказаласьнастоящим пиршеством, им самим приготовленным, вплоть довеликолепного, желтоватого сливочного мороженого, дляпроизводства которого у него был особый снаряд. Ярко возникаюту меня в памяти лепные морщины его раскрасневшегося лба ипрекрасно подделанное выражение удовольствия на лице у моегоотца при появлении мясного блюда -- жаренного в сметанезайца,-- которого он не терпел. Комната Василия Мартыновича вкаменном здании образцовой школы, выстроенной отцом, была жарконатоплена. Мои новые лыжные сапоги оказались по мере оттаиванияне столь непромокаемыми, как предполагалось, и чувство сырости,сжимавшей щиколотки, неприятно совмещалось с теплом шерстянойрубашки. Глазами, еще слезившимися от ослепительного снега, ястарался разобрать висевший на стене так называемый"типографический" портрет Льва Толстого, т. е. портрет,составленный из печатного текста, в данном случае "Хозяина иРаботника", целиком пошедшего на изображение автора, причемполучилось разительное сходство с самим Василием Мартыновичем

Мы уже приступили к злосчастному зайцу, как распахнулась дверь,и запыхавшийся, заиндевелый, закутанный в бабий оренбургскийплаток, батовский слуга Христофор внес боком, с глупой улыбкой,большую корзину с торчащими бутылками и всякой снедью, которуюбабушка, зимовавшая в своем Батове, по бестактности сочланужным послать нам на тот случай, если бы Василий Мартыновичнас не докормил. Раньше, чем хозяин мог успеть обидеться, отецвелел лакею ехать обратно с нераспакованной корзиной и краткойзапиской по-французски, удивившей вероятно бабушку, какудивляли ее все поступки сына. В кружевных митенках, пышномшелковом пеньюаре, напудренная, с округленной под мушку чернойродинкой на розовой щеке, она казалась стилизованной фигурой внебольшом историческом музее, и таким же экспонатом казалась ееголубая кушетка, на которой она лежала целый день, обмахиваясьвеером из слоновой кости, поглощая круглые леденцы-бульдегомы ивсе сетуя о том, что некие темные силы, опутав любимейшего изее сыновей, отвлекли его от блестящей чиновной карьеры

Особенно недоумевала она, как это мой отец, столь ценившийрадости, доступные только при большом состоянии, можетбогатством рисковать, сделавшись либералом, т. е. поборникомреволюции, которая (как она совершенно правильно предугадала)должна в конце концов привести его к нищете

2

Василий Мартынович был сыном плотника. Следующая картинкав моем волшебном фонаре изображает молодого человека, которогоназову А., сына дьякона. На прогулках с братом и со мной, вхолодноватое лето 1907-го года, он носил черный плащ ссеребряной пряжкой у шеи. В лесных дебрях, на глухой тропе подтеC деревом, где когда-то повесился таинственный бродяга, А

нас забавлял довольно кощунственным представлением. Изображаянечто демоническое, хлопая черными, вампировыми крыльями, онмедленно кружился вокруг старой угрюмой осины, прямой участницыдрамы. Как-то сырым утром, во время этой пляски плаща, онненароком смахнул с собственного носа очки, и, помогая ихискать, я нашел у подножья дерева самца и самку весьма редкогов наших краях амурского бражника,-- чету только чтовылупившихся, восхитительно бархатистых, лиловато-серыхсуществ, мирно висевших in соpula (вместе (лат.)) стравяного стебля, за который они уцепились шеншилевыми лапками

Осенью того же года А. поехал с нами в Биарриц, и там жевнезапно покинул нас, оставив на подушке вместе с прощальнойзапиской безопасную бритву "жиллет" раннего типа, большуюновинку, которую мы ему подарили на именины. Со мною редкобывает, чтобы я не знал, какое воспоминание мое собственное, акакое только что пропущено через меня, и получено из вторыхрук; тут я колеблюсь: многими годами позже моя мать смеясьрассказывала о пламенной любви, которую она нечаянно зажгла

Как будто припоминаю полуотворенную дверь в гостиную и там,посредине зеленого ковра, нашего А. на коленях, чуть ли неломающего руки перед моей оцепеневшей от удивления матерью;однако то обстоятельство, что я вижу сквозь жестикуляциюбедняги взмах его романтического плаща, наводит меня на мысль,не пересадил ли я лесной танец в солнечную комнату нашейбиаррицкой квартиры, под окнами которой, в отделенном канатомуглу площади, местный воздухоплаватель Sigismond Lejoyeuxзанимался надуванием огромного желтого шара.

Следующим нашим гувернером -- зимой 1907-го года -- былукраинец, симпатичный человек с темными усами и светлойулыбкой. Он тоже умел показывать штуки -- например, чудныйфокус с исчезновением монеты. Монета, положенная на листбумаги, накрывается стаканом и мгновенно исчезает. Возьмитеобыкновенный стакан. Аккуратно заклейте отверстие кружкомклетчатой или линованной бумаги, вырезанной по его периферии

На такую же бумагу посреди стола положите двугривенный. Быстрымдвижением накройте монету приготовленным стаканом. При этомсмотрите, чтобы клетки или полоски на бумажном листе и настакане совпали. Иначе не будет иллюзии исчезновения

Совпадение узоров есть одно из чудес природы. Чудеса природырано занимали меня. В один из его выходных дней, с беднымфокусником случился на улице сердечный припадок, и, найдя еголежащим на тротуаре, неразборчивая полиция посадила его вхолодную с десятком пьяниц.

Следующая картинка кажется вставленной вверх ногами. Наней виден третий гувернер, стоящий на голове. Это был могучийлатыш, который умел ходить на руках, поднимал высоко на воздухмного мебели, играл огромными черными гирями и мог в однусекунду наполнить обыкновенную комнату запахом целой ротысолдат. Ему иногда приходилось наказывать меня за ту или другуюшалость (помню, например, как однажды, когда он спускался полестнице, я с верхней площадки ловко уронил каменный шарикпрямо на его привлекательную, необыкновенно твердую на вид и назвук голову); выбирая наказание, он пользовался не совсемобычным педагогическим приемом: весело предлагал, что мы обанатянем боевые перчатки и попрактикуемся в боксе, после чего онужасными, обжигающими и потрясающими ударами в лицо,похохатывая, парировал мой детский натиск и причинял мненевозможную боль. Хотя в общем я предпочитал эти неравные боисистеме нашей бедной мадемуазель, для которой до судороги вкисти приходилось раз двести подряд переписывать штрафнуюфразу, вроде Qui aime bien, chвtie bien (Кто крепко любит, тотстрого карает (франц.)), я не очень горевал,когда остроумный атлет отбыл после недолгого, но бурногопребывания.

Затем был поляк. Он был студент медик, из родовитой семьи,щеголь и красавец собой, с влажными карими глазами и густымигладкими волосами,--несколько похожий на знаменитого в те годыкомика Макса Линдера, в честь которого я тут и назову его. Макспродержался с 1908-го по 1910-ый год. Помню, какое восхищениеон вызывал во мне зимним утром в Петербурге, когда внезапноеплощадное волнение перебило течение нашей прогулки: казакис глупыми и свирепыми лицами, размахивая чем-то,вероятно нагайками, напирали на толпу каких-то людей, сыпалисьшапки, чернелась на снегу галоша, и была минута, когдаказалось, один из конных дураков направляется на нас. Вдруг, сребяческим наслаждением, я заметил, что Макс наполовину вытащилиз кармана револьвер, но всадник повернул в переулок. Менееинтересным был другой перерыв в одной из наших прогулок, когдаон нас повел знакомить со своим братом, изможденным ксендзом,чьи тонкие руки рассеянно витали над нашими православнымивихрами, пока он с Максом обсуждал по-польски не тополитические, не то семейные дела. Макс носил шелковыесиреневые носки и кажется был атеистом. Летом в Выре онсостязался с моим отцом в стрельбе, решетя пулями ржавуювывеску "Охота воспрещается", прибитую прадедом Рукавишниковымк стволу вековой ели. Предприимчивый, ловкий и крепкий Максучаствовал во всех наших играх, и потому мы удивлялись, когда всередине лета 1909-го года он что-то стал ссылаться на мигреньи общую lassitude (Утомление (франц.) ), отказываяськикать со мною футбольный мяч или идти купаться на реку

Гораздо позже я узнал, что летом у него завязался роман сзамужней дамой, жившей за несколько верст от нас; он вдругоказался страстным собачником: то и дело в течение дня улучал