Школьная библиотека

нет, на любую из них, вы хотите, чтобы я одну на всем бегупоймал за шиворот -- а шиворот у бесенят скользкий,-- но еслибы я для вас одну из них и перехватил, то просто прервал бысостязание, или добежала бы другая, не схваченная мной, в чемне было бы никакого прока ввиду прекращения соперничества. Еслиже вы спросите, какая из двух бежит скорее, то отвечу вамвопросом же: что скорее бежит --сильное желание или сильнаябоязнь? -- Думаю, что одинаково. -- То-то и оно. Ведь как жеполучается в рассуждении человечинки,-- либо никак нельзявыразит" то, что ожидает вас, т. е. нас, за смертью, и тогдаполное беспамятство исключается,-- ведь оно-то вполне доступнонашему воображению,-- каждый из нас испытал полную тьмукрепкого сна; либо, наоборот,-- представить себе смерть можно,и тогда, естественно, выбирает рассудок не вечную жизнь, т. е

нечто само по себе неведомое, ни с чем земным несообразное, аименно наиболее вероятное -- знакомую тьму. Ибо как же в самомделе может человек, доверяющий своему рассудку, допустить, что,скажем, некто мертвецки пьяный, умерший в крепком сне отслучайной внешней причины, то есть случайно лишившийся того,чем, в сущности, он уже не обладал, как же это он приобретаетспособность снова мыслить и чувствовать благодаря лишьпродлению, утверждению и усовершенствованию его неудачногосостояния? Поэтому, если бы вы у меня спросили даже только одно-- известно ли мне по-человечески то, что находится за смертью,то есть попытались бы предотвратить обреченное на нелепостьсостязание двух противоположных, но, в сущности, одинаковыхпредставлений, из моего отрицания вы бы логически должны быливывести, что ваша жизнь небытием не может кончиться, а из моегоутверждения вывели бы заключение обратное. И в том и в другомслучае, как видите, вы бы остались точно в таком же положении,как были всегда, ибо сухое нет доказало бы вам, что я не болеевас знаю о данном предмете, а влажное да предложило бы вампринять существование международных небес, в котором вашрассудок не может не сомневаться

-- Вы просто увиливаете от прямого ответа, но позвольтемне все-таки заметить, что в разговоре о смерти вы не отвечаетемне : холодно

-- Вот вы опять,-- вздохнул Фальтер.-- Но я же вам толькочто объяснил, что всякий вывод следует кривизне мышления. Онпо-земному правилен, покуда вы остаетесь в области земныхвеличин, но когда вы пытаетесь забраться дальше, то ошибкарастет по мере пути. Мало того: ваш разум воспримет всякий моиответ исключительно с прикладной точки, ибо иначе чем в образесобственного креста вы смерть мыслить не можете, а это в своюОчередь так извратит смысл моего ответа, что он тем самымстанет ложью. Будем же соблюдать пристойность и втрансцендентальном. Яснее выразиться не могу -- и скажите мнеспасибо за увиливание. Вы догадываетесь, я полагаю, что тутесть одна загвоздка в самой постановке вопроса, загвоздка,которая, кстати сказать, страшнее самого страха смерти. Он увас, по-видимому, особенно силен, не так ли?

-- Да, Фальтер. Ужас, который я испытываю яри мысли освоем будущем беспамятстве, равен только отвращению передумозрительным тленом моего тела

-- Хорошо сказано. Вероятно, налицо и прочие симптомы этойподлунной болезни? Тупой укол в сердце, вдруг среди ночи, какмелькание дикой твари промеж домашних чувств и ручных мыслей:ведь я когда-нибудь... Правда, это бывает у вас? Ненависть кмиру, который будет очень бодро продолжаться без вас..

Коренное ощущение, что все в мире пустяки и призраки посравнению с вашей предсмертной мукой, а значит, и с вашейжизнью, ибо, говорите вы себе, жизнь и есть предсмертнаямука... Да, да. я вполне себе представляю болезнь, которой вывсе страдаете в той или другой мере, и одно могу сказать: непонимаю, как люди могут жить при таких условиях

-- Ну вот, Фальтер, мы, кажется, договорились. Выходиттак, что если я признался бы в том, что в минуты счастья,восхищения, обнажения души я вдруг чувствую, что небытия загробом нет; что рядом в запертой комнате, из-под двери которойдует стужей, готовится, как в детстве, многоочитое сияние,пирамида утех; что жизнь, родина, весна, звук ключевой воды илимилого голоса,-- все только путаное предисловие, а главноевпереди; выходит, что если я так чувствую, Фальтер, можно жить,можно жить,-- скажите мне, что можно, и я больше у вас ничегоне спрошу

-- В таком случае,-- сказал Фальтер, опять затрясясь,-- яеще менее понимаю. Перескочите предисловие,-- и дело в шляпе!

-- Un bon mouvement (одно усилие (франц.) ), Фальтер,скажите мне вашу тайну

-- Это что же, хотите взять врасплох? Какой вы. Нет, обэтом не может быть речи. В первое время... Да, в первое времямне казалось, что можно попробовать... поделиться. Взрослыйчеловек, если только он не такой бык, как я, не выдерживает,допустим, но, думалось мне, нельзя ли воспитать новое поколениезнающих, т. е. не обратиться ли к детям. Как видите, я не сразусправился с заразой местной диалектики. Но на деле что же быполучилось? Во-первых, едва ли мыслимо связать ребят порукойжреческого молчания, так, чтобы ни один из них мечтательнымсловом не совершил убийства. Во-вторых, как только ребенокразовьется, сообщенное ему когда-то, принятое на веру изаснувшее на задворках сознания, дрогнет и проснется страгическими последствиями. Если тайна моя не всегда бьетматерого сапьенса, то никакого юноши она, конечно, не пощадит

Ибо кому не знакомо то время жизни, когда всякая всячина -звездное небо в Ессентуках, книга, прочитанная в клозете,собственные догадки о мире, сладкий ужас солипсизма -- и такдоводит молодую человеческую особь до исступления всех чувств

В палачи мне идти незачем; вражеских полков истреблять черезмегафон не собираюсь... словом, довериться мне некому

-- Я задал вам два вопроса, Фальтер, и вы дважды доказалимне невозможность ответа. Мне кажется, было бы бесполезноспрашивать вас о чем-либо еще, скажем, о пределах мирозданияили о происхождении жизни. Вы мне предложили бы, вероятно,удовлетвориться пестрой минутой на второсортной планете,обслуживаемой второсортным солнцем, или опять все свели бы кзагадке: гетерологично ли самое слово "гетерологично"

-- Вероятно,-- подтвердил Фальтер и протяжно зевнул

Его зять тихонько зачерпнул из жилета часы и переглянулсяс супругой

-- Но вот что странно, Фальтер. Как совмещается в вассверхчеловеческое знание сути с ловкостью площадного софиста,не знающего ничего? Признайтесь, все ваши вздорные отводы лишьизощренное зубоскальство?

-- Что же, это моя единственная защита,-- сказал Фальтер,косясь на сестру, которая проворно вытягивала длинный серыйшерстяной шарф из рукава пальто, уже подаваемого ему зятем.-Иначе, знаете, вы бы добились... Впрочем,-- добавил он, не той,потом той рукой влезая в рукав и одновременно отодвигаясь отвспомогательных толчков помощников,-- впрочем, если я немножкои покуражился над вами, то могу вас утешить: среди всякоговранья я нечаянно проговорился,-- всего два-три слова, но в нихпромелькнул краешек истины,-- да вы по счастью не обратиливнимания

Его увели, и тем окончился наш довольно-таки дьявольскийдиалог. Фальтер не только ничего мне не сказал, но даже не далмне подступиться, и, вероятно, его последнее слово было такойже издевкой, как и все предыдущие. На другой день скучный голосего зятя сообщил мне по телефону, что за визит Фальтер беретсто франков; я спросил, почему, собственно, меня непредупредили об этом, и он тотчас ответил, что, в случаеповторения сеанса, два разговора мне обойдутся всего вполтораста. Покупка истины, даже со скидкой, меня не прельщалаи, отослав ему свой непредвиденный долг, я заставил себя недумать больше о Фальтере. Но вчера... да, вчера, я получил отнего самого записку -- из госпиталя: четко пишет, что вовторник умрет и что на прощание решается мне сообщить, что -