Школьная библиотека

Все это, впрочем, не меняет того обстоятельства, что Пнин ошибсяпоездом.

Как следует нам диагностировать этот прискорбный случай? Пнин, этостоит подчеркнуть особо, вовсе не был типичным образчиком благонамереннойнемецкой пошлости прошлого века, der zerstreute Professor1. Напротив, онбыл, возможно, чересчур осторожен, слишком усерден в выискивании дьявольскихловушек, слишком бдителен, ибо опасался, что окружающий беспорядок(непредсказуемая Америка!) подтолкнет его к совершению какого-нибудьдурацкого промаха. Это мир, окружавший его, был рассеян, и это его, Пнина,задачей было -- привести мир в порядок. Жизнь его проходила в постояннойвойне с неодушевленными предметами, которые не желали служить илираспадались на части, или нападали на него, или же злонамеренно пропадали,едва попадая в сферу его бытия. Руки у него были в редкой степенибестолковые, но поскольку он мог в мгновение ока соорудить из гороховогостручка губную гармонику об одной ноте, заставить плоский голыш десять разотскочить от глади пруда, при помощи пальцев показать на стене теневогозайца (целиком и даже с мигающим глазом) и исполнить множество иныхпустяковых фокусов, имеющихся в запасе у всякого русского, он почитал себязнатоком ремесел и мастером на все руки. На разного рода техническиеприспособления он взирал в суеверном, оцепенелом восторге. Электрическиемашинки его завораживали. Пластики просто валили с ног. До глубины душиобожал он застежки-молнии. И однако, набожно включенный в розетку будильникобращал его утро в бессмыслицу после полночной грозы, оцепенившей местнуюэлектростанцию. Оправа очков с треском лопалась прямо по дужке, оставляя вего руках две одинаковых половинки, которые он робко пытался соединить,надеясь, быть может, что некое чудо органической реставрации поможет ему

Застежка-молния -- и именно та, от которой джентльмен зависит в наибольшейстепени, -- слабела в его удивленной ладони в кошмарный миг отчаяния испешки.

И он все еще не знал, что ошибся поездом.

Зоной особой опасности был для Пнина английский язык. Перебираясь изФранции в Штаты, он вообще не знал английского, не считая всякоймалополезной всячины вроде "the rest is silence", "nevermore", "week-end","who's who"1, да нескольких незатейливых слов наподобие "eat", "street","fountain pen", "gangster", "Charleston", "marginal utility"2. С усердиемприступил он к изучению языка Фенимора Купера, Эдгара По, Эдисона и тридцатиодного президента. В 1941 году, на исходе первого года обучения, онпродвинулся достаточно для того, чтобы бойко пользоваться оборотами вроде"wishful thinking" и "okey-dokey"3. К 1942 году он умел уже прервать свойрассказ фразой "To make a long story short"4. Ко времени избрания Трумэна навторой срок Пнин мог управиться с любой темой, однако дальнейшее продвижениезастопорилось, несмотря на все его старания, и к 1950 году его английскийпо-прежнему был полон огрехов. В эту осень он дополнял свой русский курсчтением еженедельных лекций в так называемом симпозиуме ("Бескрылая Европа:обзор современной континентальной культуры"), руководимом доктором Гагеном

Все лекции нашего друга, включая и те, что он от случая к случаю читал вдругих городах, редактировал один из младших сотрудников отделениягерманистики. Процедура была довольно сложо0я. Профессор Пнин добросовестнопереводил свой изобилующий присловьями русский речевой поток на лоскутныйанглийский. Молодой Миллер исправлял перевод. Затем секретарша доктораГагена, мисс Айзенбор, печатала его на машинке. Затем Пнин выкидывал места,которых он не понимал. Затем он зачитывал остаток своей еженедельнойаудитории. Без приготовленного загодя текста он был совершенно беспомощен, ктому же он не владел старинным способом сокрытия немощи: двигая глазамивверх-вниз, зачерпнуть пригоршню слов, пересыпать ее в аудиторию и затянутьконец предложения, пока ныряешь за новой. Поэтому он предпочитал читать своилекции, влипая глазами в текст, -- медленным, монотонным баритоном,казалось, карабкавшимся вверх по одной из тех нескончаемых лестниц, которымипользуются боящиеся лифта люди.

Кондуктору, седовласому, с отеческим выражением человеку в оправленныхсталью очках, низковато сидящих на его простом практичном носу, и с кусочкомгрязного пластыря на большом пальце, оставалось управиться только с тремявагонами, прежде чем он достигнет последнего, в котором катил Пнин.

А Пнин, между тем, предавался удовлетворению особой, пнинианскойпотребности. Он пребывал в состоянии пнинианского затруднения. Среди прочихпредметов, неотделимых от пнинианского ночлега в чужом городе, -- таких какколодки для обуви, яблоки, словари и прочее, -- его гладстоновский саквояжсодержал относительно новый черный костюм, в котором он собирался читатьнынче вечером лекцию дамам Кремоны ("Коммунист ли русский народ?"). В немнаходилась и лекция, предназначенная для симпозиума, имеющего состояться вследующий понедельник ("Дон Кихот и Фауст"), -- Пнин намеревался изучить еезавтра, на обратном пути в Вайнделл, -- и работа аспирантки Бетти Блисс("Достоевский и гештальт-психология"), каковую он был обязан прочесть задоктора Гагена, основного руководителя умственной деятельности Бетти

Затруднение было вот какое: если держать кремонский манускрипт -- стопкуаккуратно сложенных вдвое стандартных машинописных страниц, -- при себе, вбезопасности телесной теплоты, существуют (теоретически) шансы, что онзабудет переместить его из пиджака, надетого на нем сейчас, в тот, которыйон наденет после. С другой стороны, если сейчас засунуть лекцию в карманкостюма, лежащего в саквояже, его замучит, -- это он знал отлично, -- мысльо возможной покраже багажа. С третьей стороны (умственные состояния этогорода непрестанно обзаводятся лишними сторонами), во внутреннем карманетеперешнего пиджака лежит драгоценный бумажник с двумя десятидолларовымикупюрами, вырезанным из газеты ("New-York Times") письмом, которое оннаписал -- с моей помощью -- в 1945 году по поводу Ялтинской конференции, исвидетельством о натурализации, -- и опять-таки существовала физическаявозможность вытащить бумажник, если он вдруг понадобится, так, что при этомроковым образом изменится местоположение сложенной лекции. За двадцатьминут, проведенных в поезде нашим другом, он успел два раза открыть саквояж,чтобы поиграть с различными бумажками. Когда кондуктор добрался до еговагона, прилежный Пнин с натугой вникал в плод последнего усилия Бетти,начинавшийся словами: "Если мы рассмотрим духовный климат, в котором мыживем, мы не сможем не заметить..."

Вошел кондуктор; он не стал будить солдата; он заверил женщин, что дастим знать о приближении их станции; и вот он уже качал головой над билетомПнина. Остановку в Кремоне отменили два года назад.

-- Важная лекция! -- возопил Пнин. -- Что делать? Катастрофа!

Седовласый кондуктор присел, степенно и с удобством, на супротивноесиденье и, сохраняя молчание, занялся наведением справок в потрепаннойкниге, полной вкладышей с загнутыми уголками. Через несколько минут, аименно в 3:08, Пнину нужно будет сойти в Уитчерче, -- это позволит емупопасть на четырехчасовой автобус, который около шести высадит его вКремоне.

-- Я думал, я выиграл двенадцать минут, а теперь я теряю почти двацелых часа, -- горько вымолвил Пнин. После чего, прочистив горло и не внимаяутешениям седоголового добряка ("ничего, поспеете!"), он снял очки длячтения, подхватил тяжеленный саквояж и направился в тамбур, дабы таможидать, пока скользящее мимо замешательство зелени не будет зачеркнуто изамещено определенностью станции, уже возникшей в его сознании

2

Уитчерч материализовался по расписанию. Горячее, оцепенелое цементноепространство и солнце, лежащее за геометрическими телами разнообразно ичисто вырезанных теней. Погода здесь стояла для октября невероятно летняя

Настороженный Пнин вошел в подобие ожидательной залы с ненужной печкойпосередине и огляделся. Единственная ниша в стене позволяла увидеть верхнююполовину потного молодого человека, который заполнял какие-то ведомости,разложенные перед ним на широкой деревянной конторке.

-- Информацию, пожалуйста, -- сказал Пнин. -- Где останавливаетсячетырехчасовой автобус в Кремону?

-- Прямо через улицу, -- не поднимая глаз, отрывисто ответил служитель.

-- А где возможно оставить багаж?

-- Этот саквояж? Я за ним присмотрю.

И с национальной небрежностью, всегда приводившей Пнина взамешательство, молодой человек затолкал саквояж в угол своего укрытия.

-- Квиттэнс? -- поинтересовался Пнин, заменяя английский "receipt"1англизированной русской "квитанцией".

-- А что это?

-- Номерок? -- попытал счастья Пнин.

-- Да на что он вам, -- сказал молодой человек и возвратился к своимзанятиям.

Пнин оставил станцию, удостоверился в существовании автобуснойостановки и вошел в кофейню. Он поглотил сэндвич с ветчиной, спросил другойи его поглотил тоже. Ровно без пяти четыре, уплатив за еду, но не запревосходную зубочистку, тщательно выбранную им из стоявшей у кассымиленькой чашки, изображавшей сосновую шишку, Пнин воротился на станцию забагажом.

Теперь на посту был другой человек. Первого позвали домой, чтобы онсрочно отвез жену в родильное заведение. С минуты на минуту вернется.

-- Но я должен получить мой чемодан! -- вскричал Пнин.

Сменщику было очень жаль, но он ничего не мог поделать.

-- Да вот же он! -- возопил Пнин, перегибаясь и указывая.

Жест вышел не самый удачный. Еще продолжая указывать, он осознал, чтопредъявляет права не на тот саквояж. Указательный палец его заколебался

Колебание было фатальным.

-- У меня автобус на Кремону! -- кричал Пнин.

-- В восемь будет другой, -- сказал служитель