Школьная библиотека

таинственный гений, который использовал сон для передачи собственногопричудливого тайнописного сообщения, никак не причастного к школьным дням,да и к любой из сторон физического существования Круга, но как-то связующегоего с непостижимым ладом бытия, возможно, ужасным, возможно, блаженным,возможно, ни тем ни другим, со своего рода трансцендентальным безумием,таящимся в закоулках сознания и не желающим определяться точнее, сколькоКруг ни напрягает свой мозг. О да, освещение скудно и поле зрения странносужено, словно память закрывшихся век продолжает упорствовать в сепиевыхсумерках сна, словно оркестр ощущений сократился до нескольких туземныхинструментов, а соображает Круг во сне хуже, чем подвыпивший дурень; ноболее пристальное рассмотрение (производимое, когда Я сновидений умирает вдесятитысячный раз, а дневное Я в десятитысячный раз наследует эти пыльныебезделушки, эти долги, эти пачки неудобочитаемых писем) открываетсуществованье кого-то, кто в курсе всех этих дел. Был тут некий пролаза, нацыпочках крался по лестнице, рылся в шкафах, чуть-чуть изменяя порядоквещей. А потом иссохшая, вся в мелу, невероятно легкая губка впивает воду,пока не становится сочной, как плод, и пишет блестящие черные арки полиловатой доске, стирая мертвые белые символы, и мы начинаем наново,соображая смутные сны с ученой точностью памяти.

Вы входили в обыкновенный туннель; он пронизывал тулово дома, не важнокакого, и приводил вас во внутренний двор, покрытый старым серым песком,обращавшимся в грязь при первых брызгах дождя. Здесь играли в футбол втусклые ветренные промежутки между двумя рядами уроков. Зев туннеля ишкольная дверь -- в противоположных концах двора -- становились воротами,так же, примерно, как обыкновеннейший орган одного животного вида резкопреобразуется в другом новым для него назначением.

Порой сюда тайком приносили и осторожно распасовывали в углу настоящийфутбол с красной печенью, плотно заправленной под кожаный корсет, с именеманглийского изготовителя, пересекающим аппетитные ломти его жесткой извонкой округлости, но то был запретный предмет для двора, окруженногохрупкими окнами.

Вот он, наш мяч, гладкий, каучуковый мяч, разрешенный властями, вдругоказавшийся в стеклянной витринке подобно музейному экспонату: собственно,три мяча в трех витринах, ибо нам демонстрируют все его возрастные стадии:вначале -- новенький, чистый, почти что белый -- белый, как брюхо акулы;потом грязный, серый -- взрослый -- в зернах песка на видавших виды щеках;потом -- дряблый и бесформенный труп. Звенит звонок. Снова музей темнеет,пустеет.

Наподдай, Адамка! Удар, направленный в белый свет, как и осмотрительноевбрасывание, редко кончались дрязгом бьющегося стекла; напротив, проколобыкновенно следовал за столкновением с некоторым зловредным выступом -- суглом надкрылечной кровли. Смертельная рана мяча обнаруживалась не сразу

Лишь при следующем сильном ударе воздух жизни начинал истекать из него, искоро он уже шлепал подобно старой галоше, а потом замирал жалкая медуза иззапачканного каучука на грязном песке, -- и жестоко разочарованные бутсыразносили его в клочки. Конец ballona [праздничного собрания с танцами]

Сидя у зеркала, она снимает алмазную тиару.

Круг играл в футбол [vooter], а Падук -- нет [nekht]. Круг, плотный,толстощекий, курчавый мальчишка, щеголявший в твидовых бриджах с пуговкаминиже колен (футбольные трусы запрещались) толокся по слякоти, вкладывая вэто занятие больше рвения, чем умения. Он обнаружил теперь, что мчится(ночью, балда? Точно, ребята, ночью) по чему-то похожему на рельсовый путь вдлинном, промозглом туннеле (постановщик сна использовал для передачи"туннеля" первую же подошедшую декорацию, не потрудившись убрать ни рельс,ни красноватых ламп, что через равные промежутки тлели на черных, каменных,запотелых стенах). В ногах у него болтался тяжелый мяч, при каждой попыткенаподдать по нему он каждый раз об него запинался; в конце концов, мячкак-то застрял на полке каменной стены, в которую там и сям вкрапливалисьвитринки, приятно освещенные, оживленные разного рода аквариумными выдумками(кораллы, раковины, шампанские пузырьки). В одной из витрин сидела она,снимая свои чистой росы перстни и расстегивая бриллиантовый collier dechien, обнимавший ее полное белое горло; да, избавляясь от всех земныхдрагоценностей. Ощупью он поискал на полке мяч и выудил туфлю-лодочку,красненькое ведерко с картинкой -- лодка под парусом, -- ластик, -- все этокак-то слепилось в мяч. Труден был дрибблинг в зарослях рахитичных лесов,где, чувствовалось, он мешает рабочим, починяющим проводку или что-то еще, икогда он достиг вагон-ресторана, мяч закатился под один из столов и там,полускрытое упавшей салфеткой, находилось преддверье ворот, потому чтоворота и были дверью.

Если вы открывали эту дверь, вы обнаруживали нескольких [zaftpupen]"слабаков", млеющих на широких приоконных диванах за одежными виселицами,был тут и Падук, кушал что-нибудь сладколипучее, поднесенное дворником,ветераном-медалистом с почтенной бородой и похабными глазками. Когда звенелколокольчик, Падук пережидал, пока не утихнет сумятица чумазых,раскрасневшихся, мчавших по классам мальчишек, а там спокойно всходил полестнице, липкой лапкой лаская перила. Круг, задержавшийся, чтобы припрятатьмяч (под лестницей стояла большая коробка для игрушек и фальшивыхдрагоценностей), перегонял его и походя щипал за пухлые ягодицы.

Отцом Круга был биолог с солидной репутацией. Отцом Падука был мелкийизобретатель, вегетарианец, теософ, большой знаток дешевой индийскойпремудрости; одно время он, вроде бы, занимался издательским делом, печатаяв основном труды придурков и неудачливых политических деятелей. Мать Падука,дряблая, лимфатическая женщина из Заболотья, скончалась родами, а вскоре затем вдовец женился на молодой калеке, для которой о