Школьная библиотека

элементов". Стал проповедывать, что собственность есть мечтание, чтотолько нищие да постники взойдут в Царствие Небесное, а богатые да бражники будут лизать раскаленные сковороды и кипеть в смоле. Причем, обращаясь к Фердыщенке (тогда было на этот счет просто: грабили, но правдувыслушивали благодушно), прибавлял:

- Вот и ты, чертов угодник, в аду с братцем своим сатаной каленымиугольями трапезовать станешь, а я, Семен, тем временем на лоне Авраамлемпочивать буду.

Таков был первый глуповский демагог.

Ионы Козыря не было в Глупове, когда отца его постигла страшная катастрофа. Когда он возвратился домой, все ждали, что поступок Фердыщенкиприведет его, по малой мере, в негодование; но он выслушал дурную вестьспокойно, не выразив ни огорчения, ни даже удивления. Это была довольноразвитая, но совершенно мечтательная натура, которая вполне безучастноотносилась к существующему факту и эту безучастность восполняла большоюдозою утопизма. В голове его мелькал какой-то рай, в котором живут добродетельные люди, делают добродетельные дела и достигают добродетельныхрезультатов. Но все это именно только мелькало, не укладываясь в определенные формы и не идя далее простых и не вполне ясных афоризмов. Самаякнига "О водворении на земле добродетели" была не что иное, как свод подобных афоризмов, не указывавших и даже не имевших целью указать на какие-либо практические применения. Ионе приятно было сознавать себя добродетельным, а, конечно, еще было бы приятнее, если б и другие тоже сознавали себя добродетельными. Это была потребность его мягкой, мечтательной натуры; это же обусловливало для него и потребность пропаганды

Сожительство добродетельных с добродетельными, отсутствие зависти, огорчений и забот, кроткая беседа, тишина, умеренность - вот идеалы, которыеон проповедовал, ничего не зная о способах их осуществления.

Несмотря на свою расплывчатость, учение Козыря приобрело, однако ж,столько прозелитов в Глупове, что градоначальник Бородавкин счел нелишним обеспокоиться этим. Сначала он вытребовал к себе книгу "О водворениина земле добродетели" и освидетельствовал ее; потом вытребовал и самогоавтора для освидетельствования.

- Чел я твою, Ионкину, книгу, - сказал он, - и от многих надписанныхв ней злодейств был приведен в омерзение.

Ионка казался изумленным. Бородавкин продолжал:

- Мнишь ты всех людей добродетельными сделать, а про то позабыл, чтодобродетель не от тебя, а от Бога, и от Бога же всякому человеку пристойное место указано.

Ионка изумлялся все больше и больше этому приступу и не столько сострахом, сколько с любопытством ожидал, к каким Бородавкин придет выводам.

- Ежели есть на свете клеветники, тати, злодеи и душегубцы (о чем и вуказах неотступно публикуется), - продолжал градоначальник, - то с чегоже тебе, Ионке, на ум взбрело, чтоб им не быть? и кто тебе такую властьдал, чтобы всех сил людей от природных их званий отставить и зауряд сдобродетельными людьми в некоторое смеха достойное место, тобою "раем"продерзостно именуемое, включить?

Ионка разинул было рот для некоторых разъяснений, но Бородавкин прервал его:

- Погоди. И ежели все люди "в раю" в песнях и плясках время препровождать будут, то ктоE6е, по твоему, Ионкину, разумению, землю пахатьстанет? и вспахавши сеять? и посеявши жать? и собравши плоды, оными господ дворян и прочих чинов людей довольствовать и питать?

Опять разинул рот Ионка, и опять Бородавкин удержал его порыв.

- Погоди. И за те твои бессовестные речи судил я тебя, Ионку, судомскорым, и присудили тако: книгу твою, изодрав, растоптать (говоря это,Бородавкин изодрал и растоптал), с тобою же самим, яко с растлителемдобрых нравов, по предварительной отдаче на поругание, поступить, какмне, градоначальнику, заблагорассудится.

Таким образом, Ионой Козырем начался мартиролог глуповского либерализма.

Разговор этот происходил утром в праздничный день, а в полдень вывелиИонку на базар и, дабы сделать вид его более омерзительным, надели нанего сарафан (так как в числе последователей Козырева учения было многоженщин), а на груди привесили дощечку с надписью: бабник и прелюбодей. Вдовершение всего квартальные приглашали торговых людей плевать на преступника, что и исполнялось. К вечеру Ионки не стало.

Таков был первый дебют глуповского либерализма. Несмотря, однако ж,на неудачу, "дурные страсти" не умерли, а образовали традицию, котораяпереходила преемственно из поколения в поколение и при всех последующихградоначальниках. К сожалению, летописцы не предвидели страшного распространения этого зла в будущем, а потому, не обращая должного вниманияна происходившие перед ними факты, заносили их в свои тетрадки с прискорбною краткостью. Так, например, при Негодяеве упоминается о некоемдворянском сыне Ивашке Фарафонтьеве, который был посажен на цепь за то,что говорит хульные слова, а слова те в том состояли, что "всем-де людямв еде равная потреба настоит, и кто-де ест много, пускай делится с тем,кто ест мало". "И сидя на цепи, Ивашка умре", - прибавляет летописец

Другой пример случился при Микаладзе, который хотя был сам либерал, но,по страстности своей натуры, а также по новости дела, не всегда мог воздерживаться от заушений. Во время его управления городом тридцать трифилософа были рассеяны по лицу земли за то, что "нелепым обычаем говорили: трудящийся да яст; нетрудящийся же да вкусит от плодов безделья своего". Третий пример был при Беневоленском, когда был "подвергнутрасспросным речам" дворянский сын Алешка Беспятов, за то, что к укоруградоначальнику, любившему заниматься законодательством, утверждал: "худы те законы, кои писать надо, а те законы исправны, кои и без письма вестестве у каждого человека нерукотворно написаны". И он тоже "отрасспросных речей да с испугу и с боли умре". После Беспятова либеральный мартиролог временно прекратился. Прыщ и Иванов были глупы; дюШарио же был и глуп, и, кроме того, сам заражен либерализмом. Грустилов,в первую половину своего градоначальствования, не только не препятствовал, но даже покровительствовал либерализму, потому что смешивал его свольным обращением, к которому имел непреодолимую склонность. Тольковпоследствии, когда блаженный Парамоша и юродивенькая Аксиньюшка взяли вруки бразды правления, либеральный мартиролог вновь восприял начало, влице учителя каллиграфии Линкина, доктрина которого, как известно, состояла в том, что "все мы, что человеки, что скоты - все помрем и все кчертовой матери пойдем". Вместе с Линкиным чуть было не попались впросакдва знаменитейшие философа того времени, Фунич и Мерзицкий, но вовремяспохватились и начали, вместе с Грустиловым, присутствовать при "восхищениях" (см. "Поклонение мамоне и покаяние"). Поворот Грустилова дал либерализму новое направление, которое можно назвать центробежно-центростремительно-неисповедимо-завиральным. Но это был все-таки либерализм, апотому и он успеха иметь не мог, ибо уже наступила минута, когда либерализма не требовалось вовсе. Не требовалось совсем, ни под каким видом,ни к каких формах, ни даже в форме нелепости, ни даже в форме восхищенияначальством.

Восхищение начальством! что значит восхищение начальством? Это значиттакое оным восхищение, которое в то же время допускает и возможностьоным невосхищения! А отсюда до революции - один шаг!

Со вступлением в должность градоначальника Угрюм-Бурчеева либерализмв Глупове прекратился вовсе, а потому и мартиролог не возобновлялся

"Будучи, выше меры, обременены телесными упражнениями, - говорит летописец, - глуповцы, с устатку, ни о чем больше не мыслили, кроме как о выпрямлении согбенных работой телес своих". Таким образом продолжалось всевремя, покуда Угрюм-Бурчеев разрушал старый город и боролся с рекою. Нопо мере того как новый город приходил к концу, телесные упражнения сокращались, а вместе с досугом из-под пепла возникало и пламя измены...

Дело в том, что по окончательном устройстве города последовал целыйряд празднеств. Во-первых, назначен был праздник по случаю переименования города из Глупова в Непреклонск; во-вторых, последовал праздник ввоспоминание побед, одержанных бывшими градоначальниками над обывателями; и, в-третьих, по случаю наступления осеннего времени, сам собой подошел праздник "предержащих властей". Хотя, по первоначальному проектуУгрюм-Бурчеева, праздники должны были отличаться от будней только тем,что в эти дни жителям, вместо работ, предоставлялось заниматься усиленной маршировкой, но на этот раз бдительный градоначальник оплошал. Бессонная ходьба по прямой линии до того сокрушила его железные нервы, что,когда затих в воздухе последний удар топора, он едва успел крикнуть:"Шабаш!" - как тут же повалился на землю и захрапел, не сделав даже распоряжения о назначении новых шпионов.

Изнуренные, обруганные и уничтоженные, глуповцы, после долгого перерыва, в первый раз вздохнули свободно. Они взглянули друг на друга - ивдруг устыдились. Они не понимали, что именно произошло вокруг них, ночувствовали, что воздух наполнен сквернословием и что далее дышать вэтом воздухе невозможно. Была ли у них история, были ли в этой историимоменты, когда они имели возможность проявить свою самостоятельность? ничего они не помнили. Помнили только, что у них были Урус-Кугуш-Кильдибаевы, Негодяевы, Бородавкины и, в довершение позора, этот ужасный, этотбесславный прохвост! И все это глушило, грызло, рвало зубами - во имячего? Груди захлестывало кровью, дыхание занимало, лица судорожно искривляло гневом при воспоминании о бесславном идиоте, который, с топоромв руках, пришел неведомо отколь и с неисповедимою наглостью изрек смертный приговор прошедшему, настоящему и будущему...

А он между тем неподвижно лежал на самом солнечном припеке и тяжелохрапел. Теперь он был у всех на виду; всякий мог свободно рассмотретьего и убедиться, что это подлинный идиот - и ничего более.

Когда он разрушал, боролся со стихиями, предавал огню и мечу, еще