Школьная библиотека

скачках только что хотела дойти до вас, а вы уехали. Мне так хотелосьвидеть вас именно вчера. Не правда ли, это было ужасно? - сказала она,глядя на Анну своим взглядом, открывавшим, казалось, всю душу

- Да, я никак не ожидала, что это так волнует, - сказала Анна, краснея

Общество поднялось в это время, чтоб идти в сад

- Я не пойду, - сказала Лиза, улыбаясь и подсаживаясь к Анне. - Вы тоже не пойдете? что за охота играть в крокет! - Нет, я люблю, - сказала Анна

- Вот, вот как вы делаете, что вам не скучно? На вас взглянешь - весело. Вы живете, а я скучаю

- Как скучаете? Да вы самое веселое общество Петербурга, - сказала Анна

- Может быть, тем, которые не нашего общества, еще скучнее; но нам,мне наверно, не весело, а ужасно, ужасно скучно

Сафо, закурив папиросу, ушла в сад с двумя молодыми людьми. Бетси иСтремов остались за чаем

- Как, скучно? - сказала Бетси. - Сафо говорит, что они вчера оченьвеселились у вас

- Ах, такая тоска была! - сказала Лиза Меркалова. - Мы поехали все комне после скачек. И все те же, и все те же! Все одно и то же. Весь вечерпровалялись по диванам. Что же тут веселого? Нет, как вы делаете, чтобывам не было скучно? - опять обратилась она к Анне. - Стоит взглянуть навас, и видишь - вот женщина, которая может быть счастлива, несчастна, ноне скучает. Научите, как вы это делаете? - Никак не делаю, - отвечала Анна, краснея от этих привязчивых вопросов

- Вот это лучшая манера, - вмешался в разговор Стремов

Стремов был человек лет пятидесяти, полуседой, еще свежий, очень некрасивый, но с характерным и умным лицом. Лиза Меркалова была племянницаего жены, и он проводил все свои свободные часы с нею. Встретив Анну Каренину, он, по службе враг Алексея Александровича, как светский и умныйчеловек, постарался быть с нею, женой своего врага, особенно любезным

- "Никак", - подхватил он, тонко улыбаясь, - это лучшее средство. Ядавно вам говорю, - обратился он к Лизе Меркаловой, - что для того, чтобы не было скучно, надо не думать, что будет скучно. Это все равно, какне надо бояться, что не заснешь, если боишься бессонницы. Это самое исказала вам Анна Аркадьевна

- Я бы очень рада была, если бы сказала это, потому что это не толькоумно, это правда, - улыбаясь, сказала Анна

- Нет, вы скажите, отчего нельзя заснуть и нельзя не скучать? - Чтобы заснуть, надо поработать, и чтобы веселиться, надо тоже поработать

- Зачем же я буду работать, когда моя работа никому не нужна? А нарочно притворяться я не умею и не хочу

- Вы неисправимы, - сказал Стремов, не глядя на нее, и опять обратилсяк Анне

Редко встречая Анну, он не мог ничего ей сказать, кроме пошлостей, ноон говорил эти пошлости, о том, когда она переезжает в Петербург, о том,как ее любит графиня Лидия Ивановна, - с таким выражением, которое показывало, что он от всей души желает быть ей приятным и показать свое уважение и даже более

Вошел Тушкевич, объявив, что все общество ждет игроков в крокет

- Нет, не уезжайте, пожалуйста, - просила Лиза Меркалова, узнав, чтоАнна уезжает. Стремов присоединился к ней

- Слишком большой контраст, - сказал он, - ехать после этого обществак старухе Вреде. И потом для нее вы будете случаем позлословить, а здесьвы только возбудите другие, самые хорошие и противоположные злословиючувства, - сказал он ей

Анна на минуту задумалась в нерешительности. Лестные речи этого умногочеловека, наивная, детская симпатия, которую выражала к ней Лиза Меркалова, и вся эта привычная-светская обстановка - все это было так легко,а ожидало ее такое трудное, что она с минуту была в нерешимости, не остаться ли, не отдалить ли еще тяжелую минуту объяснения. Но, вспомнив,что ожидает ее одну дома, если она не примет никакого решения, вспомнивэтот страшный для нее и в воспоминании жест, когда она взялась обеимируками за волосы, она простилась и уехала

XIX Вронский, несмотря на свою легкомысленную с виду светскую жизнь, былчеловек, ненавидевший беспорядок. Еще смолоду, бывши в корпусе, он испытал унижение отказа, когда он, запутавшись, попросил взаймы денег и стех пор он ни разу не ставил себя в такое положение

Для того чтобы всегда вести свои дела в порядке, он, смотря по обстоятельствам, чаще или реже, раз пять в год, уединялся и приводил в ясностьвсе свои дела. Он называл это посчитаться, или faire la lessive

Проснувшись поздно на другой день после скачек, Вронский, не бреясь ине купаясь, оделся в китель и, разложив на столе деньги, счеты, письма,принялся за работу. Петрицкий, зная, что в таком положении он бывал сердит, проснувшись и увидав товарища за письменным столом, тихо оделся ивышел, не мешая ему

Всякий человек, зная до малейших подробностей всю сложность условий,его окружающих, невольно предполагает, что сложность этих условий итрудность их уяснения есть только его личная, случайная особенность, иникак не думает, что другие окружены такою же сложностью своих личныхусловий, как и он сам. Так и казалось Вронскому. И он не без внутреннейгордости и не без основания думал, что всякий другой давно бы запуталсяи принужден был бы поступать нехорошо, если бы находился в таких жетрудных условиях. Но Вронский чувствовал, что именно теперь ему необходимо учесться и уяснить свое положение, для того чтобы не запутаться

Первое, за что, как за самое легкое, взялся Вронский, были денежныедела. Выписав своим мелким почерком на почтовом листке все, что он должен, он подвел итог и нашел, что он должен семнадцать тысяч с сотнями,которые он откинул для ясности. Сосчитав деньги и банковую книжку, оннашел, что у него остается тысяча восемьсот рублей, а получения до Нового года не предвидится. Перечтя список долгам, Вронский переписал его,подразделив на три разряда. К первому разряду относились долги, которыенадо было сейчас же заплатить или, во-всяком случае, для уплаты которыхнадо было иметь готовые деньги, чтобы при требовании не могло быть минуты замедления. Таких долгов было около четырех тысяч: тысяча пятьсот залошадь и две тысячи пятьсот поручительство за молодого товарища Веневского, который при Вронском проиграл эти деньги шулеру. Вронский тогда жехотел отдать деньги (они были у него), но Веневский и Яшвин настаивалина том, что заплатят они,а не Вронский, который и не играл. Все это былопрекрасно, но Вронский знал, что в этом грязном деле, в котором он хотяи принял участие только тем, что взял на словах ручательство за Веневского, ему необходимо иметь эти две тысячи пятьсот, чтобы их бросить мошеннику и не иметь с ним более никаких разговоров. Итак, по этому первому важнейшему отделу надо было иметь четыре тысячи. Во втором отделе,восемь тысяч, были менее важные долги. Это были долги преимущественно поскаковой конюшне, поставщику овса и сена, англичанину, шорнику и т. д

По этим долгам надо было тоже раздать тысячи две, для того чтобы бытьсовершенно спокойным. Последний отдел долгов - в магазины, в гостиницы ипортному - были такие,о которых нечего думать. Так что нужно было покрайней мере шесть тысяч на текущие расходы, а было только тысяча восемьсот. Для человека со ста тысячами дохода, как определяли все состояние Вронского, такие долги, казалось бы, не могли быть затруднительны;но дело в том, что у него далеко не было этих ста тысяч. Огромное отцовское состояние, приносившее одно до двухсот тысяч годового дохода,было нераздельно между братьями. В то время как старший брат женился,имея кучу долгов, на княжне Варе Чирковой, дочери декабриста, безо всякого состояния, Алексей уступил старшему брату весь доход с имений отца,выговорив себе только двадцать пять тысяч в год. Алексей сказал тогдабрату, что этих денег ему будет достаточно, пока он не женится, чего,вероятно, никогда не будет. И брат, командуя одним из самых дорогих полков и только что женившись, не мог не принять этого подарка. Мать, имевшая свое отдельное состояние, кроме выговоренных двадцати пяти тысяч,давала ежегодно Алексею еще тысяч двадцать, и Алексей проживал их все. Впоследнее время мать, поссорившись с ним за его связь и отъезд из Москвы, перестала присылать ему деньги. И вследствие этого Вронский, ужесделав привычку жизни на сорок пять тысяч и получив в этом году толькодвадцать пять тысяч, находился теперь в затруднении. Чтобы выйти из этого затруднения, он не мог просить денег у матери. Последнее ее письмо,полученное им накануне, тем в особенности раздражило его, что в нем былинамеки на то, что она готова была помогать ему для успеха в свете и наслужбе, а не для жизни, которая скандализировала все хорошее общество

Желание матери купить его оскорбило его до глубины души и еще более охладило к ней. Но он не мог отречься от сказанного великодушного слова,хотя и чувствовал теперь, смутно предвидя некоторые случайности своейсвязи с Карениной, что великодушное слово это было сказано легкомысленнои что ему, неженатому, могут понадобиться все сто тысяч дохода. Но отречься нельзя было. Ему стоило только вспомнить братнину жену, вспомнить, как эта милая, славная Варя при всяком уд1ном случае напоминалаему, что она помнит его великодушие и ценит его, чтобы понять невозможность отнять назад данное. Это было так же невозможно, как прибить женщину, украсть или солгать. Было возможно и должно одно, на что Вронскийи решился без минуты колебания: занять деньги у ростовщика, десять тысяч, в чем не может быть затруднения, урезать вообще свои расходы и продать скаковых лошадей. Решив это, он тотчас же написал записку Роланда