Книга "Анна Каренина". Страница 83
Как ни старался потом Левин успокоить брата, Николай ничего не хотелслышать, говорил, что гораздо лучше разъехаться, и Константин видел, чтопросто брату невыносима стала жизнь
Николай уже совсем собрался уезжать, когда Константин опять пришел кнему и ненатурально просил извинить, если чем-нибудь оскорбил его
- А, великодушие! - сказал Николай и улыбнулся. - Если тебе хочетсябыть правым, то могу доставить тебе это удовольствие. Ты прав, но явсе-таки уеду! Пред самым только отъездом Николай поцеловался с ним и сказал,вдругстранно серьезно взглянув на брата: - Все-таки не поминай меня лихом, Костя! - И голос его дрогнул
Это были единственные слова, которые были сказаны искренно. Левин понял,что под этими словами подразумевалось: "Ты видишь и знаешь, что яплох, и, может быть, мы больше не увидимся". Левин понял это, и слезыбрызнули у него из глаз. Он еще раз поцеловал брата, но ничего не мог ине умел сказать ему
На третий день после отъезда брата и Левин уехал за границу. Встретившись на железной дороге с Щербацким, двоюродным братом Кити, Левин оченьудивил его своею мрачностью
- Что с тобой?- спросил его Щербацкий
- Да ничего, так, веселого на свете мало
- Как мало? вот поедем со мной в Париж вместо какого-то Мюлуза. Посмо'трите, как весело! - Нет, уж я кончил. Мне умирать пора
- Вот так штука!- смеясь, сказал Щербацкий. - Я только приготовилсяначинать
- Да и я так думал недавно, но теперь я знаю, что скоро умру
Левин говорил то, что он истинно думал в это последнее время. Он вовсем видел только смерть или приближение к ней. Но затеянное им дело темболее занимало его. Надо же было как-нибудь доживать жизнь, пока непришла смерть. Темнота покрывала для него все; но именно вследствие этойтемноты он чувствовал, что единственною руководительною нитью в этойтемноте было его дело, и он из последних сил ухватился и держался за него
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
I Каренины, муж и жена, продолжали жить в одном доме, встречались каждыйдень, но были совершенно чужды друг другу. Алексей Александрович за правило поставил каждый день видеть жену, для того чтобы прислуга не имелаправа делать предположения, но избегал обедов дома. Вронский никогда небывал в доме Алексея Александровича, но Анна видела его вне дома, и мужзнал это
Положение было мучительно для всех троих, и ни один из них не в силахбыл бы прожить и одного дня в этом положении, если бы не ожидал, что оноизменится и что это только временное горестное затруднение, котороепройдет. Алексей Александрович ждал, что страсть эта пройдет, как и всепроходит, что все про это забудут и имя его останется неопозоренным. Анна, от которой зависело это положение и для которой оно было мучительнеевсех, переносила его потому, что она не только ждала, но твердо былауверена,что все это очень скоро развяжется и уяснится. Она решительно незнала, что' развяжет это положение, но твердо была уверена, что эточто-то придет теперь очень скоро. Вронский, невольно подчиняясь ей, тожеожидал чего-то независимого от него, долженствовавшего разъяснить всезатруднения
В средине зимы Вронский провел очень скучную неделю. Он был приставленк приехавшему в Петербург иностранному принцу и должен был показыватьему достопримечательности Петербурга. Вронский сам был представителен,кроме того, обладал искусством держать себя достойно-почтительно и имелпривычку в обращении с такими лицами; потому он и был приставлен к принцу. Но обязанность его показалась ему очень тяжела. Принц желал ничегоне упустить такого, про что дома у него спросят, видел ли он это в России; да и сам желал воспользоваться, сколько возможно, русскими удовольствиями. Вронский обязан был руководить его в том и в другом. По утрам они ездили осматривать достопримечательности, по вечерам участвовалив национальных удовольствиях. Принц пользовался необыкновенным даже между принцами здоровьем; и гимнастикой и хорошим уходом за своим телом ондовел себя до такой силы, что, несмотря на излишества, которым он предавался в удовольствиях, он был свеж, как большой зеленый глянцевитый голландский огурец. Принц много путешествовал и находил, что одна из главных выгод теперешней легкости путей сообщений состоит в доступности национальных удовольствий. Он был в Испании и там давал серенады и сблизился с испанкой, игравшею на мандолине. В Швейцарии убил гемза. В Англии скакал в красном фраке через заборы и на пари убил двести фазанов. ВТурции был в гареме, в Индии ездил на слоне и теперь в России желал вкусить всех специально русских удовольствий
Вронскому, бывшему при нем как бы главным церемониймейстером, большоготруда стоило распределять все предлагаемые принцу различными лицамирусские удовольствия. Были и рысаки, и блины, и медвежьи охоты, и тройки, и цыгане, и кутежи с русским битьем посуды. И принц с чрезвычайноюлегкостью усвоил себе русский дух, бил подносы с посудой, сажал на колени цыганку и, казалось, спрашивал: что же еще, или только в этом и состоит весь русский дух? В сущности из всех русских удовольствий более всего нравились принцуфранцузские актрисы, балетная танцовщица и шампанское с белою печатью
Вронский имел привычку к принцам, - но, оттого ли, что он сам в последнее время переменился, или от слишком большой близости с этим принцем, эта неделя показалась ему страшно тяжела. Он всю эту неделю не переставая испытывал чувство, подобное чувству человека, который был бы приставлен к опасному сумасшедшему, боялся бы сумасшедшего и вместе, по близости к нему, боялся бы и за свой ум. Вронский постоянно чувствовал необходимость, ни на секунду не ослаблять тона строгой официальной почтительности, чтобы не быть оскорбленным. Манера обращения принца с темисамыми лицами, которые, к удивлению Вронского, из кожи вон лезли, чтобыдоставлять ему русские удовольствия, была презрительна. Его суждения орусских женщинах, которых он желал изучать, не раз заставляли Вронскогокраснеть от негодования. Главная же причина, почему принц был особеннотяжел Вронскому, была та, что он невольно видел в нем себя самого. И то,что он видел в этом зеркале, не льстило его самолюбию. Это был оченьглупый, и очень уверенный, и очень здоровый, и очень чистоплотный человек, и больше ничего. Он был джентльмен - это была правда, и Вронский немог отрицать этого. Он был ровен и неискателен с высшими, был свободен ипрост в обращении с равными и был презрительно добродушен с низшими
Вронский сам был таковым и считал это большим достоинством; но в отношении принца он был низший, и это презрительно-добродушное отношение к нему возмущало его
"Глупая говядина! Неужели я такой!" - думал он
Как бы то ни было, когда он простился с ним на седьмой день, предотъездом его в Москву, и получил благодарность, он был счастлив, что избавился от этого неловкого положения и неприятного зеркала. Он простилсяс ним на станции, возвращаясь с медвежьей охоты, где всю ночь у них былопредставление русского молодечества
II Вернувшись домой, Вронский нашел у себя записку от Анны. Она писала:"Я больна и несчастлива. Я не могу выезжать, но и не могу долее не видать вас. Приезжайте вечером. В семь часов Алексей Александрович едет насовет и пробудет до десяти". Подумав с минуту о странности того, что оназовет его прямо к себе, несмотря на требование мужа не принимать его, онрешил, что поедет
Вронский был в эту зиму произведен в полковники, вышел из полка и жилодин. Позавтракав, он тотчас же лег на диван, и в пять минут воспоминания безобразных сцен, виденных им в последние дни, перепутались и связались с представлением об Анне и мужике-обкладчике, который играл важнуюроль на медвежьей охоте; и Вронский заснул. Он проснулся в темноте, дрожа от страха, и поспешно зажег свечу. "Что такое? Что? Что такое страшное я видел во сне? Да, да. Мужик-обкладчик, кажется, маленький, грязный, со взъерошенной бородкой, что-то делал нагнувшись и вдруг заговорилпо-французски какие-то странные слова. Да, больше ничего не было во сне,- сказал он себе. - Но отчего же это было так ужасно?" Он живо вспомнилопять мужика и те непонятные французские слова, которые произносил этотмужик, и ужас пробежал холодом по его спине
"Что за вздор!" - подумал Вронский и взглянул на часы
Была уже половина девятого. Он позвонил человека, поспешно оделся ивышел на крыльцо, совершенно забыв про сон и мучась только тем, чтоопоздал. Подъезжая к крыльцу Карениных, он взглянул на часы и увидал,что было без десяти минут девять. Высокая, узенькая карета, запряженнаяпарой серых, стояла у подъезда. Он узнал карету Анны. "Она едет ко мне,- подумал Вронский, - и лучше бы было. Неприятно мне входить в этот дом
Но все равно; я не могу прятаться", - сказал он себе, и с теми, усвоенными им с детства, приемами человека, которому нечего стыдиться, Вронский вышел из саней и подошел к двери. Дверь отворилась, и швейцар с пледом на руке подозвал карету. Вронский, не привыкший замечать подробности, заметил, однако, теперь удивленное выражение, с которым швейцарвзглянул на него. В самых дверях Вронский почти столкнулся с АлексеемАлександровичем. Рожок газа прямо освещал бескровное, осунувшееся лицо
