Школьная библиотека

И у кондитера, и у Фомина, и у Фульда он видел,что его ждали, что емурады и торжествуют его счастье так же, как и все, с кем он имел дело вэти дни. Необыкновенно было то, что его все не только любили, но и всепрежде несимпатичные, холодные, равнодушные люди, восхищаясь им, покорялись ему во всем, нежно и деликатно обходились с его чувством и разделяли его убеждение, что он был счастливейшим в мире человеком, потому чтоневеста его была верх совершенства. То же самое чувствовала м Кити. Когда графиня Нордстон позволила себе намекнуть о том, что она желала чего-то лучшего, то Кити так разгорячилась и так убедительно доказала, чтолучше Левина ничего не может быть на свете, что графиня Нордстон должнабыла признать это и в присутствии Кити без улыбки восхищения уже невстречала Левина

Объяснение, обещанное им, было одно тяжелое событие того времени. Онпосоветовался со старым князем и, получив его разрешение, передал Китисвой дневник, в котором было написано то, что мучало его. Он и писалэтот дневник тогда в виду будущей невесты. Его мучали две вещи: его неневинность и неверие. Признанне в неверии прошло незамеченным. Она быларелигиозна, никогда не сомневалась в истинах религии, но его внешнее неверие даже нисколько не затронуло ее. Она знала любовью всю его душу, ив душе его она видела то, чего она хотела, а что такое состояние душиназывается быть неверующим, это ей было все равно. Другое же признаниезаставило ее горько плакать

Левин не без внутренней борьбы передал ей свой дневник. Он знал, чтомежду им и ею не может и не должно быть тайн, и потому он решил, что такдолжно; но он не дал себе отчета о том, как это может подействовать, онне перенесся в нее. Только когда в этот вечер он приехал к ним пред театром, вошел в ее комнату и увидал заплаканное, несчастное от непоправимого, им произведенного горя, жалкое и милое лицо, он понял ту пучину,которая отделяла его позорное прошедшее от ее голубиной чистоты, и ужаснулся тому, что он сделал

- Возьмите, возьмите эти ужасные книги!- сказала она, отталкивая лежавшие пред ней на столе тетради. - Зачем вы дали их мне!.. Нет, все-таки лучше, - прибавила она, сжалившись над его отчаянным лицом. - Но этоужасно, ужасно! Он опустил голову и молчал. Он ничего не мог сказать

- Вы не простите меня, - прошептал он

- Нет, я простила, но это ужасно! Однако счастье его было так велико, что это признание не нарушило его,а придало ему только новый оттенок. Она простила его; но с тех пор онеще более считал себя недостойным ее, еще ниже нравственно склонялсяпред нею и еще выше ценил свое незаслуженное счастье

XVII Невольно перебирая в своем воспоминании впечатление разговоров, веденных во время и после обеда, Алексей Александрович возвращался в свойодинокий нумер. Слова Дарьи Александровны о прощении произвели в немтолько досаду. Приложение или неприложение христианского правила к своему случаю был вопрос слишком трудный, о котором нельзя было говоритьслегка, и вопрос этот был уже давно решен Алексеем Александровичем отрицательно. Из всего сказанного наиболее запали в его воображение словаглупого, доброго Туровцына: молодецки поступил; вызвал на дуэль и убил

Все, очевидно, сочувствовали этому, хотя из учтивости и не в1казалиэтого

"Впрочем, это дело кончено, нечего думать об этом", - сказал себеАлексей Александрович. И, думая только о предстоящем отъезде и деле ревизии, он вошел в свой нумер и спросил у провожавшего швейцара, где еголакей; швейцар сказал, что лакей только что вышел. Алексей Александровичвелел себе подать чаю, сел к столу и, взяв Фрума, стал соображать маршрут путешествия

- Две телеграммы, - сказал вернувшийся лакей. входя в комнату. - Извините, ваше превосходительство, я только что вышел

Алексей Александрович взял телеграммы и распечатал. Первая телеграммабыло известие о назначении Стремова на то самое место, которого желалКаренин. Алексей Александрович бросил депешу и, покраснев, встал и сталхолить по комнате. "Quos vult perdere dementat", - сказал он, разумеяпод quos те лица, которые содействовали этому назначению. Ему не то былодосадно, что не он получил это место, что его, очевидно, обошли; но емунепонятно, удивительно было, как они не видали, что болтун, фразер Стремов менее всякого другого способен к этому. Как они не видали, что онигубили себя, свой prestige этим назначением! "Что-нибудь еще в этом роде", - сказал он себе желчно, открывая вторуюдепешу. Телеграмма была от жены. Подпись ее синим карандашом, "Анна",первая бросилась ему в глаза. "Умираю, прошу, умоляю приехать. Умру спрощением спокойнее", - прочел он. Он презрительно улыбнулся и бросилтелеграмму. Что это был обман и хитрость, в этом, как ему казалось впервую минуту, не могло быть никакого сомнения

"Нет обмана, пред которым она бы остановилась. Она должна родить. Может быть, болезнь родов. Но какая же их цель? Узаконить ребенка, компрометировать меня и помешать разводу, - думал он. - Но что-то там сказано:умираю..." Он перечел телеграмму; и вдруг прямой смысл того, что былосказано в ней, поразил его. "А если это правда? - сказал он себе. - Еслиправда, что в минуту страданий и близости смерти она искренно раскаивается, и я, приняв это за обман, откажусь приехать? Это будет не толькожестоко, и все осудят меня, но это будет глупо с моей стороны"

- Петр, останови карету. Я еду в Петербург, - сказал он лакею

Алексей Александрович решил, что поедет в Петербург и увидит жену. Если ее болезнь есть обман, то он промолчит и уедет. Если она действительно больна, при смерти и желает его видеть пред смертью, то он простит ее, если застанет в живых, и отдаст последний долг, если приедетслишком поздно

Всю дорогу он не думал больше о том, что ему делать

С чувством усталости и нечистоты, производимым ночью в вагоне, в раннем тумане Петербурга Алексей Александрович ехал по пустынному Невскомуи глядел пред собою, не думая о том, что ожидало его. Он не мог думатьоб этом, потому что, представляя себе то, что будет, он не мог отогнатьпредположения о том, что смерть ее развяжет сразу всю трудность его положения. Хлебники, лавки запертые, ночные извозчики, дворники, метущиетротуары, мелькали в его глазах, и он наблюдал все это, стараясь заглушить в себе мысль о том, что ожидает его и чего он не смеет желать ивсе-таки желает. Он подъехал к крыльцу. Извозчик и карета со спящим кучером стояли у подъезда. Входя в сени, Алексей Александрович как бы достал из дальнего угла своего мозга решение и справился с ним. Там значилось: "Если обман, то презрение спокойное, и уехать. Если правда, тособлюсти приличия"

Швейцар отворил дверь еще прежде, чем Алексей Александрович позвонил

Швейцар Петров, иначе Капитоныч, имел странный вид в старом сюртуке, безгалстука и в туфлях

- Что барыня? - Вчера разрешились благополучно

Алексей Александрович остановился и побледнел. Он ясно понял теперь, скакой силой он желал ее смерти

- А здоровье? Корней в утреннем фартуке сбежал с лестницы

- Очень плохи, - ответил он. - Вчера был докторский съезд, и теперьдоктор здесь

- Возьми вещи, - сказал Алексей Александрович, и, испытывая некотороеоблегчение от известия, что есть все-таки надежда смерти, он вошел в переднюю

На вешалке было военное пальто. Алексей Александрович заметил это испросил: - Кто здесь? - Доктор, акушерка и граф Вронский

Алексей Александрович прошел во внутренние комнаты

В гостиной никого не было; из ее кабинета на звук его шагов вышла акушерка в чепце с лиловыми лентами

Она подошла к Алексею Александровичу и с фамильярностью близости смерти, взяв его за руку, повела в спальню

- Слава богу, что вы приехали! Только об вас и об вас, - сказала она

- Дайте же льду скорее!- сказал из спальни повелительный голос доктора

Алексей Александрович прошел в ее кабинет. У ее стола боком к спинкена низком стуле сидел Вронский и, закрыв лицо руками, плакал. Он вскочилна голос доктора, отнял руки от лица и увидал Алексея Александровича

Увидав мужа, он так смутился, что опять сел, втягивая голову в плечи,как бы желая исчезнуть куда-нибудь; но он сделал усилие над собой, поднялся и сказал: - Она умирает. Доктора сказали, что нет надежды. Я весь в вашей власти, но позвольте мне быть тут... впрочем, я в вашей воле, я при..

Алексей Александрович, увидав слезы Вронского, почувствовал прилив того душевного расстройства, которое производил в нем вид страданий другихлюдей, и, отворачивая лицо, он, не дослушав его слов, поспешно пошел кдвери. Из спальни слышался голос Анны, говорившей что-то. Голос ее былвеселый, оживленный, с чрезвычайно определенными интонациями. АлексейАлександрович вошел в спальню и подошел к кровати. Она лежала, повернувшись лицом к нему. Щеки рдели румянцем, глаза блестели, маленькие белыеруки, высовываясь из манжет кофты, играли, перевивая его, углом одеяла

Казалось, она была не только здорова и свежа, но в наилучшем расположении духа. Она говорила скоро, звучно и с необыкновенно правильными ипрочувствованными интонациями