Школьная библиотека

ее. И как тогда, так и теперь меня необыкновенно поражает фигура Пилата

Так понимаешь этого человека, доброго, славного малого, но чиновника доглубины души, который не ведает, что творит. Но мне кажется..

Все подвижное лицо Михайлова вдруг просияло: глаза засветились. Он хотел что-то сказать, но не мог выговорить от волнения и притворился, чтооткашливается. Как ни низко он ценил способность понимания искусства Голенищевым, как ни ничтожно было то справедливое замечание о верности выражения лица Пилата как чиновника, как ни обидно могло бы ему показатьсявысказывание первого такого ничтожного замечания, тогда как не говорилось о важнейших, Михайлов был в восхищении от этого замечания. Он самдумал о фигуре Пилата то же, что сказал Голенищев. То, что это соображение было одно из миллионов других соображений, которые, как Михайловтвердо знал это, все были бы верны, не уменьшило для него значения замечания Голенищева. Он полюбил Голенищева за это замечание и от состоянияуныния вдруг перешел к восторгу. Тотчас же вся картина его ожила предним со всею невыразимою сложностью всего живого. Михайлов опять попытался сказать, что он так понимал Пилата; но губы его непокорно тряслись, ион не мог выговорить. Вронский и Анна тоже что-то говорили тем тихим голосом, которым, отчасти чтобы не оскорбить художника, отчасти чтобы несказать громко глупость, которую так легко сказать, говоря об искусстве,обыкновенно говорят на выставках картин. Михайлову казалось, что картинаи на них произвела впечатление. Он подошел к ним

- Как удивительно выражение Христа! - сказала Анна. Из всего, что онавидела, это выражение ей больше всего понравилось, и она чувствовала,что это центр картины, и потому похвала этого будет приятна художнику. Видно, что ему жалко Пилата

Это было опять одно из того миллиона верных соображений, которые можнобыло найти в его картине и в фигуре Христа. Она сказала, что ему жалкоПилата. В выражении Христа должно быть и выражение жалости, потому что внем есть выражение любви, неземного спокойствия, готовности к смерти исознания тщеты слов. Разумеется, есть выражение чиновника в Пилате и жалости в Христе, так как один олицетворение плотской, другой - духовнойжизни. Все это и многое другое промелькнуло в мысли Михайлова. И опятьлицо его просияло восторгом

- Да, и как сделана эта фигура, сколько воздуха. Обойти можно, - сказал Голенищев, очевидно этим замечанием показывая, что он не одобряетсодержания и мысли фигуры

- Да, удивительное мастерство!- сказал Вронский. - Как эти фигуры назаднем плане выделяются! Вот техника, - сказал он, обращаясь к Голенищеву и этим намекая на бывший между ними разговор о том, что Вронский отчаивался приобрести эту технику

- Да, да, удивительно! - подтвердили Голенищев и Анна. Несмотря навозбужденное состояние, в котором он находился, замечание о техникебольно заскребло на сердце Михайлова, и он, сердито посмотрев на Вронского, вдруг насупился. Он часто слышал это слово техника и решительно непонимал, что такое под этим разумели. Он знал, что под этим словом разумели механическую способность писать и рисовать, совершенно независимуюот содержания. Часто он замечал, как и в настоящей похвале, что техникупротивополагали внутреннему достоинству, как будто можно было написатьхорошо то, что было дурно. Он знал, что надо было много внимания и осторожности для того, чтобы, снимая покров, не повредить самого произведения, и для того, чтобы снять все покровы; но искусства писать, техникитут никакой не было. Если бы малому ребенку или его кухарке также открылось то, что он видел, то и она сумела бы вылущить то, что она видит. Асамый опытный и искусный живописец-техник одною механическою способностью не мог бы написать ничего, если бы ему не открылись прежде границы содержания. Кроме того, он видел, что если уже говорить о технике, тонельзя было его хвалить за нее. Во всем, что он писал и написал, он видел режущие ему глаза недостатки, происходившие от неосторожности, с которою он снимал покровы, и которых он теперь уже не мог исправить, неиспортив всего произведения. И почти на всех фигурах и лицах он виделеще остатки не вполне снятых покровов, портившие картину

- Одно, что можно сказать, если вы позволите сделать это замечание..

- заметил Голенищев

- Ах, я очень рад и прошу вас, - сказал Михайлов, притворно улыбаясь

- Это то, что он у вас человекобог, а не богочеловек. Впрочем, я знаю,что вы этого и хотели

- Я не мог писать того Христа, которого у меня нет в душе, - сказалМихайлов мрачно

- Да, но в таком случае, если вы позволите сказать свою мысль... Картина ваша так хороша, что мое замечание не может повредить ей, и потомэто мое личное мнение. У вас это другое. Самый мотив другой. Но возьмемхоть Иванова. Я полагаю, что если Христос сведен на степень исторического лица, то лучше было бы Иванову и избрать другую историческую тему,свежую, нетронутую

- Но если это величайшая тема, которая представляется искусству? - Если поискать, то найдутся другие. Но дело в том, что искусство нетерпит спора и рассуждений. А при картине Иванова для верующего и дляневерующего является вопрос: бог это или не бог? и разрушает единствовпечатления

- Почему же? Мне кажется, что для образованных людей, - сказал Михайлов, - спора уже не может существовать

Голенищев не согласился с этим и, держась своей первой мысли оединстве впечатления, нужного для искусства, разбил Михайлова

Михайлов волновался, но не умел ничего сказать в защиту своей мысли.

XII Анна с Вронским уже давно переглядывались, сожалея об умной говорливости своего приятеля, и, наконец, Вронский перешел, не дожидаясь хозяина, к другой, небольшой картине

- Ах, какая прелесть, что за прелесть! Чудо! Какая прелесть!заговорилиони в один голос

"Что им так понравилось?" - подумал Михайлов. Он и забыл про эту, тригода назад писанную, картину. Забыл все страдания и восторги, которые онпережил с этою картиной, когда она несколько месяцев одна неотступнодень и ночь занимала его, забыл, как он всегда забывал про оконченныекартины. Он не любил даже смотреть на нее и выставил только потому, чтождал англичанина, желавшего купить ее

- Это так, этюд давнишний, - сказал он

- Как хорошо! - сказал Голенищев, тоже, очевидно, искренно подпавшийпод прелесть картины

Два мальчика в тени ракиты ловили удочками рыбу. Один, старший, толькочто закинул удочку и старательно выводил поплавок из-за куста, весь поглощенный этим делом; другой, помоложе, лежал на траве, облокотив спутанную белокурую голову на руки, и смотрел задумчивыми голубыми глазами наводу. О чем он думал? Восхищение пред этою его картиной шевельнуло в Михайлове прежнее волнение, но он боялся и не любил этого праздного чувства к прошедшему, ипотому, хотя ему и радостны были эти похвалы, он хотел отвлечь посетителей к третьей картине

Но Вронский спросил, не продается ли картина. Для Михайлова теперь,взволнованного посетителями, речь о денежном деле была весьма неприятна

- Она выставлена для продажи, - отвечал он, мрачно насупливаясь

Когда посетители уехали, Михайлов сел против картины Пилата и Христа ив уме своем повторял то, что было сказано, и хотя и не сказано, но подразумеваемо этими посетителями. И странно: то, что имело такой вес длянего, когда они были тут и когда он мысленно переносился на их точкузрения, вдруг потеряло для него всякое значение. Он стал смотреть насвою картину всем своим полным художественным взглядом и пришел в тосостояние уверенности в совершенстве и потому в значительности своейкартины, которое нужно было ему для того исключающего все другие интересы напряжения, при котором одном он мог работать

Нога Христа в ракурсе все-таки была не то. Он взял палитру и принялсяработать. Исправляя ногу, он беспрестанно всматривался в фигуру Иоаннана заднем плане, которой посетители не заметили, но которая, он знал,была верх совершенства. Окончив ногу, он хотел взяться за эту фигуру, нопочувствовал себя слишком взволнованным для этого. Он одинаково не могработать, когда был холоден, как и тогда, когда был слишком размягчен ислишком видел все. Была только одна ступень на этом переходе от холодности ко вдохновению, на которой возможна была работа. А нынче он слишком был взволнован. Он хотел закрыть картину, но остановился и, держарукой простыню, блаженно улыбаясь, долго смотрел на фигуру Иоанна. Наконец, как бы с грустью отрываясь, опустил простыню и, усталый, но счастливый, пошел к себе

Вронский, Анна и Голенищев, возвращаясь домой, были особенно оживленыи веселы. Они говорили о Михайлове и его картинах. Слово талант, под которым они разумели прирожденную, почти физическую способность, независимую от ума и сердца, и которым они хотели назвать все, что переживаемобыло художником, особенно часто встречалось в их разговоре, так как оноим было необходимо, для того чтобы называть то, о чем они не имели никакого понятия, но хотели говорить. Они говорили, что в таланте ему нельзяотказать, но что талант его не мог развиться от недостатка образования общего несчастия наших русских художников. Но картина мальчиков запала вих памяти, и нет-нет они возвращались к ней

- Что за прелесть! Как это удалось ему и как просто! Он и не понимает,как это хорошо. Да, надо не упустить и купить ее, - говорил Вронский

XIII