Книга "Анна Каренина". Страница 110
он теперь у себя на квартире в двух шагах, они послали ее к нему с своими карточками, прося позволения видеть его картины
X Художник Михайлов, как и всегда, был за работой, когда ему принесликарточки графа Вронского и Голенищева. Утро он работал в студии надбольшою картиной. Придя к себе, он рассердился на жену за то, что она неумела обойтись с хозяйкой, требовавшею денег
- Двадцать раз тебе говорил, не входи в объяснения. Ты и так дура, аначнешь по-итальянски объясняться, то выйдешь тройная дура, - сказал оней после долгого спора
- Так ты не запускай, я не виновата. Если б у меня были деньги..
- Оставь меня в покое, ради бога! - воскликнул со слезами в голосе Михайлов и, заткнув уши, ушел в свою рабочую комнату за перегородкой и запер за собой дверь. "Бестолковая!" - сказал он себе, сел за стол и,раскрыв папку, тотчас с особенным жаром принялся за начатый рисунок
Никогда он с таким жаром и успехом не работал, как когда жизнь его шлаплохо, и в особенности, когда он ссорился с женой. "Ах! провалиться быкуда-нибудь!" - думал он, продолжая работать. Он делал рисунок для фигуры человека, находящегося в припадке гнева. Рисунок был сделан прежде;но он был недоволен им. "Нет, тот был лучше... Где он?" Он пошел к женеи, насупившись, не глядя на нее, спросил у старшей девочки, где та бумага, которую он дал им. Бумага с брошенным рисунком нашлась, но была испачкана и закапана стеарином. Он все-таки взял рисунок, положил к себена стол и, отдалившись и прищурившись, стал смотреть на него. Вдруг онулыбнулся и радостно взмахнул руками
- Так, так!- проговорил он и тотчас же, взяв карандаш, начал быстрорисовать. Пятно стеарина давало человеку новую позу
Он рисовал эту новую позу, я вдруг ему вспомнилось с выдающимся подбородком энергическое лицо купца, у которого он брал сигары, и он это самое лицо, этот подбородок нарисовал человеку. Он засмеялся от радости
Фигура вдруг из мертвой, выдуманной стала живая и такая, которой нельзяуже было изменить. Фигура эта жила и была ясно и несомненно определена
Можно было поправить рисунок сообразно с требованиями этой фигуры, можнои должно даже было иначе расставить ноги, совсем переменить положениелевой руки, откинуть волосы. Но, делая эти поправки, он не изменял фигуры, а только откидывал то, что скрывало фигуру. Он как бы снимал с неете покровы, из-за которых она не вся была видна; каждая новая чертатолько больше выказывала всю фигуру во всей ее энергической силе, такою,какою она явилась ему вдруг от произведенного стеарином пятна. Он осторожно доканчивал фигуру, когда ему принесли карточки
- Сейчас, сейчас! Он прошел к жене
- Ну полно, Саша, не сердись!- сказал он ей, робко и нежно улыбаясь. Ты была виновата. Я был виноват. Я все устрою. - И, помирившись с женой,он надел оливковое с бархатным воротничком пальто и шляпу и пошел в студию. Удавшаяся фигура уже была забыта им. Теперь его радовало и волновало посещение его студии этими важными русскими, приехавшими в коляске
О своей картине, той, которая стояла теперь на его мольберте, у него вглубине души было одно суждение - то, что подобной картины никто никогдане писал. Он не думал, чтобы картина его была лучше всех Рафаелевых, ноон знал, что того, что он хотел передать и передал в этой картине, никтоникогда не передавал. Это он знал твердо и знал уже давно, с тех пор какначал писать ее; но суждения людей, какие бы они ни были, имели для неговсе-таки огромную важность и до глубины души волновали его. Всякое замечание, самое ничтожное, показывающее, что судьи видят хоть маленькуючасть того, что он видел в этой картине, до глубины души волновало его
Судьям своим он приписывал всегда глубину понимания больше той, какую онсам имел, и всегда ждал от них чего-нибудь такого, чего он сам не видалв своей картине. И часто в суждениях зрителей, ему казалось, он находилэто
Он подходил быстрым шагом к своей двери студии, и, несмотря на своеволнение, мягкое освещение фигуры Анны, стоявшей в тени подъезда и слушавшей горячо говорившего ей что-то Голенищева и в то же время, очевидно, желавшей оглядеть подходящего художника, поразило его. Он и сам незаметил, как он, подходя к ним, схватил и проглотил это впечатление, также как и подбородок купца, продававшего сигары, и спрятал его куда-то,откуда он вынет его, когда понадобится. Посетители, разочарованные ужевперед рассказом Голенищева о художнике, еще более разочаровались еговнешностью. Среднего роста, плотный, с вертлявою походкой, Михайлов, всвоей коричневой шляпе, оливковом пальто и в узких панталонах, тогда какуже давно носили широкие, в особенности обыкновенностью своего широкоголица и соединением выражения робости и желания соблюсти свое достоинство, произвел неприятное впечатление
- Прошу покорно, - сказал он, стараясь иметь равнодушный вид, и, войдяв сени, достал ключ из кармана и отпер дверь
XI Войдя в студию, художник Михайлов еще раз оглянул гостей и отметил всвоем воображении еще выражение лица Вронского, в особенности его скул
Несмотря на то, что его художественное чувство не переставая работало,собирая себе материал, несмотря на то, что он чувствовал все большее ибольшее волнение оттого, что приближалась минута суждений о его работе,он быстро и тонко из незаметных признаков составлял себе понятие об этихтрех лицах. Тот (Голенищев) был здешний русский. Михайлов не помнил ниего фамилии, ни того, где встретил его и что с ним говорил. Он помнилтолько его лицо, как помнил все лица, которые он когда-либо видел, но онпомнил тоже, что это было одно из лиц, отложенных в его воображении вогромный отдел фальшиво-значительных и бедных по выражению. Большие волосы и очень открытый лоб давали внешнюю значительность лицу, в которомбыло одно маленькое детское беспокойное выражение, сосредоточившееся надузкою переносицей. Вронский и Каренина, по соображениям Михайлова, должны были быть знатные и богатые русские, ничего не понимающие в искусстве, как и все богатые русские, но прикидывавшиеся любителями и ценителями. "Верно, уже осмотрели всю старину и теперь объезжают студииновых, шарлатана немца и дурака прерафаелита англичанина, и ко мне приехали только для полноты обозрения", - думал он. Он знал очень хорошо манеру дилетантов (чем умнее они были, тем хуже) осматривать студии современных художников только с той целью, чтоб иметь право сказать, что искусство пало и что чем больше смотришь на новых, тем более видишь, какнеподражаемы остались великие древние мастера. Он всего этого ждал, всеэто видел в их лицах, видел в той равнодушной небрежности, с которою ониговорили между собой, смотрели на манекены и бюсты и свободно прохаживались, ожидая того, чтобы он открыл картину. Но, несмотря на это, в товремя как он перевертывал свои этюды, поднимал сторы и снимал простыню,он чувствовал сильное волнение, и тем больше, что, несмотря на то, чтовсе знатные и богатые русские должны были быть скоты и дураки в его понятии, и Вронский и в особенности Анна нравились ему
- Вот, не угодно ли? - сказал он, вертлявою походкой отходя к сторонеи указывая на картину. - Это увещание Пилатом. Матвея глава XXVII, сказал он, чувствуя, что губы его начинают трястись от волнения. Он отошел и стал позади их
В те несколько секунд, во время которых посетители молча смотрели накартину, Михайлов тоже смотрел на нее, и смотрел равнодушным, посторонним глазом. В эти несколько секунд он вперед верил тому, что высший,справедливейший суд будет произнесен ими, именно этими посетителями, которых он так презирал минуту тому назад. Он забыл все то, что он думал освоей картине прежде, в те три года, когда он писал ее; он забыл все теее достоинства, которые были для него несомненны, - он видел картину ихравнодушным, посторонним, новым взглядом и не видел в ней ничего хорошего. Он видел на первом плане досадовавшее лицо Пилата и спокойное лицоХриста и на втором плане фигуры прислужников Пилата и вглядывавшееся вто, что происходило, лицо Иоанна. Всякое лицо, с таким исканием, с такими ошибками, поправками выросшее в нем с своим особенным характером,каждое лицо, доставлявшее ему столько мучений и радости, и все эти лица,столько раз перемещаемые для соблюдения общего, все оттенки колорита итонов, с таким трудом достигнутые им, - все это вместе теперь, глядя ихглазами, казалось ему пошлостью, тысячу раз повторенною. Самое дорогоеему лицо, лицо Христа, средоточие картины, доставившее ему такой восторгпри своем открытии, все было потеряно для него, когда он взглянул накартину их глазами. Он видел хорошо написанное (и то даже не хорошо, он ясно видел теперь кучу недостатков) повторение тех бесконечных Христов Тициана, Рафаеля, Рубенса и тех же воинов и Пилата. Все это былопошло, бедно и старо и даже дурно написано - пестро и слабо. Они будутправы, говоря притворно-учтивые фразы в присутствии художника и жалеяего и смеясь над ним, когда останутся одни
Ему стало слишком тяжело это молчание (хотя оно продолжалось не болееминуты). Чтобы пре2ать его и показать, что он не взволнован, он, сделавусилие над собой, обратился к Голенищеву
- Я, кажется, имел удовольствие встречаться, - сказал он ему, беспокойно оглядываясь то на Анну, то на Вронского, чтобы не проронить ни одной черты из выражения их лиц
- Как же! мы виделись у Росси, помните, на этом вечере, где декламировала эта итальянская барышня - новая Рашель, - свободно заговорил Голенищев, без малейшего сожаления отводя взгляд от картины и обращаясь кхудожнику
Заметив, однако, что Михайлов ждет суждения о картине, он сказал: - Картина ваша очень подвинулась с тех пор, как я последний раз видел
