Школьная библиотека

первые и отвергли его тогда, как ни на что не похожее. Этот Базаров этокакая-то неясная смесь Ноздрева с Байроном, c'est le mot! Посмотрите на нихвнимательно: они кувыркаются и визжат от радости как щенки на солнце, онисчастливы, они победители! Какой тут Байрон!.. И при том какие будни! Какаякухарочная раздражительность самолюбия, какая пошленькая жаждишка faire dubruit autour de son nom, не замечая, что son nom... О, карикатура! Помилуй,кричу ему, да неужто ты себя такого как есть людям взамен Христа предложитьжелаешь? Il rit. Il rit beaucoup, il rit trop. У него какая-то страннаяулыбка. У его матери не было такой улыбки. Il rit toujours

Опять наступило молчание

- Они хитры; в воскресенье они сговорились... - брякнул он вдруг

- О, без сомнения, - вскричал я, навострив уши, - вс¬ это стачка и сшитобелыми нитками, и так дурно разыграно

- Я не про то. Знаете ли, что вс¬ это было нарочно сшито белыми нитками,чтобы заметили те... кому надо. Понимаете это?- Нет, не понимаю

- Tant mieux. Passons. Я очень раздражен сегодня

- Да зачем же вы с ним спорили, Степан Трофимович? - проговорил яукоризненно

- Je voulais convertir. Конечно смейтесь. Cette pauvre т¬тя, elle entendrade belles choses! О, друг мой, поверите ли, что я давеча ощутил себяпатриотом! Впрочем я всегда сознавал себя русским... да настоящий русский ине может быть иначе, как мы с вами. Il у a lа dedans quelque chosed'aveugle et de louche

- Непременно, - ответил я

- Друг мой, настоящая правда всегда не правдоподобна, знаете ли вы это?Чтобы сделать правду правдоподобнее, нужно непременно подмешать к ней лжи

Люди всегда так и поступали. Может быть, тут есть, чего мы не понимаем. Каквы думаете, есть тут, чего мы не понимаем в этом победоносном визге? Я быжелал, чтобы было. Я бы желал

Я промолчал. Он тоже очень долго молчал

- Говорят, французский ум... - залепетал он вдруг точно в жару, - это ложь,это всегда так и было. Зачем клеветать на французский ум? Тут просторусская лень, наше унизительное бессилие произвести идею, нашеотвратительное паразитство в ряду народов. Ils sont tout simplement desparesseux, а не французский ум. О, русские должны бы быть истреблены дляблага человечества как вредные паразиты! Мы вовсе, вовсе не к томустремились; я ничего не понимаю. Я перестал понимать! Да понимаешь ли,кричу ему, понимаешь ли, что если у вас гильйотина на первом плане и стаким восторгом, то это единственно потому, что рубить головы всего легче,а иметь идею всего труднее! Vous [ECIRC]tes des paresseux! Votre drapeauest une guenille, une impuissance. Эти телеги, или как там: "стук телег,подвозящих хлеб человечеству", полезнее Сикстинской Мадонны, или как у нихтам... une b[ECIRC]tise dans се genre. Но понимаешь ли, кричу ему,понимаешь ли ты, что человеку кроме счастья так же точно и совершенно востолько же необходимо и несчастие! Il rit. Ты, говорит, здесь бонмоотпускаешь, "нежа свои члены (он пакостнее выразился) на бархатномдиване"... И заметьте, эта наша привычка на ты отца с сыном; хорошо, когдаоба согласны, ну, а если ругаются? С минуту опять помолчали

- Cher, - заключил он вдруг, быстро приподнявшись, - знаете ли, что этонепременно чем-нибудь кончится?- Уж конечно, - сказал я

- Vous ne comprenez pas. Passons. Но... обыкновенно на свете кончаетсяничем, но здесь будет конец, непременно, непременно!Он встал, прошелся по комнате в сильнейшем волнении и, дойдя опять додивана, бессильно повалился на него

В пятницу утром Петр Степанович уехал куда-то в уезд и пробыл доFонедельника. Об отъезде его я узнал от Липутина, и тут же, как-то кразговору, узнал от него, что Лебядкины, братец и сестрица, оба где-то зарекой, в Горшечной слободке. "Я же и перевозил", прибавил Липутин, и,прервав о Лебядкиных, вдруг возвестил мне, что Лизавета Николаевна выходитза Маврикия Николаевича, и хоть это и не объявлено, но помолвка была и делопокончено. Назавтра я встретил Лизавету Николаевну верхом в сопровожденииМаврикия Николаевича, выехавшую в первый раз после болезни. Она сверкнулана меня издали глазами, засмеялась и очень дружески кивнула головой. Вс¬это я передал Степану Трофимовичу; он обратил некоторое внимание лишь наизвестие о Лебядкиных

А теперь, описав наше загадочное положение в продолжение этих восьми дней,когда мы еще ничего не знали, приступлю к описанию последующих событий моейхроники, и уже, так сказать, с знанием дела, в том виде, как вс¬ этооткрылось и объяснилось теперь. Начну именно с восьмого дня после тоговоскресенья, то-есть с понедельника вечером - потому что в сущности с этоговечера и началась "новая история"

III

Было семь часов вечера. Николай Всеволодович сидел один в своем кабинете, комнате им еще прежде излюбленной, высокой, устланной коврами, уставленнойнесколько тяжелою, старинного фасона мебелью. Он сидел в углу на диване,одетый как бы для выхода, но, казалось, никуда не собирался, На столе предним стояла лампа с абажуром. Бока и углы большой комнаты оставались в тени

Взгляд его был задумчив и сосредоточен, не совсем спокоен; лицо усталое инесколько похудевшее. Болен он был действительно флюсом; но слух о выбитомзубе был преувеличен. Зуб только шатался, но теперь снова окреп; была тожерассечена изнутри верхняя губа, но и это зажило. Флюс же не проходил всюнеделю лишь потому, что больной не хотел принять доктора и вовремя датьразрезать опухоль, а ждал, пока нарыв сам прорвется. Он не только доктора,но и мать едва допускал к себе, и то на минуту, один раз на дню инепременно в сумерки, когда уже становилось темно, а огня еще не подавали

Не принимал он тоже и Петра Степановича, который однако же по два и по трираза в день забегал к Варваре Петровне, пока оставался в городе. И вотнаконец в понедельник, возвратясь поутру после своей трехдневной отлучки,обегав весь город и отобедав у Юлии Михайловны, Петр Степанович к вечеруявился наконец к нетерпеливо ожидавшей его Варваре Петровне. Запрет былснят, Николай Всеволодович принимал. Варвара Петровна сама подвела гостя кдверям кабинета; она давно желала их свиданья, а Петр Степанович дал ейслово забежать к ней от Nicolas и пересказать. Робко постучалась она кНиколаю Всеволодовичу и, не получая ответа, осмелилась приотворить дверьвершка на два

- Nicolas, могу я ввести к тебе Петра Степановича? - тихо и сдержанноспросила она, стараясь разглядеть Николая Всеволодовича из-за лампы

- Можно, можно, конечно можно! - громко и весело крикнул сам ПетрСтепанович, отворил дверь своею рукой и вошел

Николай Всеволодович не слыхал стука в дверь, а расслышал лишь толькоробкий вопрос мамаши, но не успел на него ответить. Пред ним в эту минутулежало только что прочитанное им письмо, над которым он сильно задумался

Он вздрогнул, заслышав внезапный окрик Петра Степановича, и поскорее накрылписьмо попавшимся под руку преспапье, но не совсем удалось: угол письма ипочти весь конверт выглядывали наружу

- Я нарочно крикнул изо всей силы, чтобы вы успели приготовиться, торопливо с удивительною наивностью прошептал Петр Степанович, подбегая кстолу, и мигом уставился на преспапье и на угол письма

- И конечно успели подглядеть, как я прятал от вас под преспапье только чтополученное мною письмо, - спокойно проговорил Николай Всеволодович, нетрогаясь с места

- Письмо? Бог с вами и с вашим письмом, мне что! - воскликнул гость, но... главное, - зашептал он опять, обертываясь к двери, уже запертой, икивая в ту сторону головой

- Она никогда не подслушивает, - холодно заметил Николай Всеволодович

- То-есть если б и подслушивала! - мигом подхватил, весело возвышая голос иусаживаясь в кресло, Петр Степанович. - Я ничего против этого, я толькотеперь бежал поговорить наедине... Ну, наконец-то я к вам добился! Преждевсего как здоровье? Вижу, что прекрасно, и завтра, может быть, вы явитесь,- а?