Книга "БЕСЫ". Страница 52
-------------------------------ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Поединок
I
На другой день, в два часа пополудни, предположенная дуэль состоялась
Быстрому исходу дела способствовало неукротимое желание Артемия ПавловичаГаганова драться во что бы ни стало. Он не понимал поведения своегопротивника и был в бешенстве. Целый уже месяц он оскорблял его безнаказаннои вс¬ еще не мог вывести из терпения. Вызов ему был необходим со сторонысамого Николая Всеволодовича, так как сам он не имел прямого предлога квызову. В тайных же побуждениях своих, то-есть просто в болезненнойненависти к Ставрогину за фамильное оскорбление четыре года назад онпочему-то совестился сознаться. Да и сам считал такой предлог невозможным,особенно в виду смиренных извинений, уже два раза предложенных НиколаемВсеволодовичем. Он положил про себя, что тот бесстыдный трус; понять немог, как тот мог снести пощечину от Шатова; таким образом и решился наконецпослать то необычайное по грубости своей письмо, которое побудило наконецсамого Николая Всеволодовича предложить встречу. Отправив накануне этописьмо и в лихорадочном нетерпении ожидая вызова, болезненно рассчитываяшансы к тому, то надеясь, то отчаиваясь, он на всякий случай еще с вечераприпас себе секунданта, а именно Маврикия Николаевича Дроздова, своегоприятеля, школьного товарища и особенно уважаемого им человека. Такимобразом Кириллов, явившийся на другой день поутру в девять часов с своимпоручением, нашел уже почву совсем готовую. Все извинения и неслыханныеуступки Николая Всеволодовича были тотчас же с первого слова и снеобыкновенным азартом отвергнуты. Маврикий Николаевич, накануне лишьузнавший о ходе дела, при таких неслыханных предложениях открыл было рот отудивления и хотел тут же настаивать на примирении, но заметив, что АртемийПавлович, предугадавший его намерения, почти затресся на своем стуле,смолчал и не произнес ничего. Если бы не слово, данное товарищу, он ушел бынемедленно; остался же в единственной надежде помочь хоть чем-нибудь присамом исходе дела. Кириллов передал вызов; все условия встречи,обозначенные Ставрогиным, были приняты тотчас же буквально, без малейшеговозражения. Сделана была только одна прибавка, впрочем очень жестокая,именно: если с первых выстрелов не произойдет ничего решительного, тосходиться в другой раз; если не кончится ничем и в другой, сходиться втретий. Кириллов нахмурился, поторговался насчет третьего раза, но невыторговав ничего, согласился, с тем однако ж что "три раза можно, а четыреникак нельзя". В этом уступили. Таким образом в два часа пополудни исостоялась встреча в Брыкове, то-есть в подгорной маленькой рощице междуСкворешниками с одной стороны и фабрикой Шпигулиных с другой. Вчерашнийдождь перестал совсем, но было мокро, сыро и ветрено. Низкие мутныеразорванные облака быстро неслись по холодному небу; деревья густо иперекатно шумели вершинами и скрипели на корнях своих; очень было грустноеутро
Гаганов с Маврикием Николаевичем прибыли на место в щегольском шарабанепарой, которым правил Артемий Павлович; при них находился слуга. Почти в туже минуту явились и Николай Всеволодович с Кирилловым, но не в экипаже, аверхами и тоже в сопровождении верхового слуги. Кириллов, никогда несадившийся на коня, держа1я в седле смело и прямо, прихватывая правоюрукой тяжелый ящик с пистолетами, который не хотел доверить слуге, а левою,по неуменью, беспрерывно крутя и дергая поводья, отчего лошадь моталаголовой и обнаруживала желание стать на дыбы, что впрочем нисколько непугало всадника. Мнительный, быстро и глубоко оскорблявшийся Гаганов почелприбытие верховых за новое себе оскорбление, в том смысле, что врагислишком, стало быть, надеялись на успех, коли не предполагали даже нужды вэкипаже на случай отвоза раненого. Он вышел из своего шарабана весь желтыйот злости и почувствовал, что у него дрожат руки, о чем и сообщил МаврикиюНиколаевичу. На поклон Николая Всеволодовича не ответил совсем иотвернулся. Секунданты бросили жребий: вышло пистолетам Кириллова. Барьеротмерили, противников расставили, экипаж и лошадей с лакеями отослали шаговна триста назад. Оружие было заряжено и вручено противникам
Жаль, что надо вести рассказ быстрее и некогда описывать, но нельзя исовсем без отметок. Маврикий Николаевич был грустен и озабочен. ЗатоКириллов был совершенно спокоен и безразличен, очень точен в подробностяхпринятой на себя обязанности, но без малейшей суетливости и почти безлюбопытства к роковому и столь близкому исходу дела. Николай Всеволодовичбыл бледнее обыкновенного, одет довольно легко, в пальто и белой пуховойшляпе. Он казался очень усталым, изредка хмурился и нисколько не находилнужным скрывать свое неприятное расположение духа. Но Артемий Павлович былв сию минуту всех замечательнее, так что никак нельзя не сказать об немнескольких слов совсем особенно
II
Нам не случилось до сих пор упомянуть о его наружности. Это был человекбольшого роста, белый, сытый, как говорит простонародье, почти жирный, сбелокурыми жидкими волосами, лет тридцати трех и пожалуй даже с красивымичертами лица. Он вышел в отставку полковником, и если бы дослужился догенерала, то в генеральском чине был бы еще внушительнее и очень можетбыть, что вышел бы хорошим боевым генералом
Нельзя пропустить, для характеристики лица, что главным поводом к егоотставке послужила столь долго и мучительно преследовавшая его мысль осраме фамилии, после обиды, нанесенной отцу его, в клубе, четыре года томуназад, Николаем Ставрогиным. Он считал по совести бесчестным продолжатьслужбу и уверен был про себя, что марает собою полк и товарищей, хотя никтоиз них и не знал о происшествии. Правда, он и прежде хотел выйти однажды изслужбы, давно уже, задолго до обиды и совсем по другому поводу, но до сихпор колебался. Как ни странно написать, но этот первоначальный повод илилучше сказать позыв к выходу в отставку был манифест 19-го февраля обосвобождении крестьян. Артемий Павлович, богатейший помещик нашей губернии,даже не так много и потерявший после манифеста, мало того, сам способныйубедиться в гуманности меры и почти понять экономические выгоды реформы,вдруг почувствовал себя, с появления манифеста, как бы лично обиженным. Этобыло что-то бессознательное, в роде какого-то чувства, но тем сильнее, чембезотчетнее. До смерти отца своего он впрочем не решался предпринятьчто-нибудь решительное; но в Петербурге стал известен "благородным" образомсвоих мыслей многим замечательным лицам, с которыми усердно поддерживалсвязи. Это был человек, уходящий в себя, закрывающийся. Еще черта: онпринадлежал к тем странным, но еще уцелевшим на Руси дворянам, которыечрезвычайно дорожат древностью и чистотой своего дворянского рода и слишкомсерьезно этим интересуются. Вместе с этим он терпеть не мог русскойистории, да и вообще весь русский обычай считал отчасти свинством. Еще вдетстве его, в той специальной военной школе для более знатных и богатыхвоспитанников, в которой он имел честь начать и кончить свое образование,укоренились в нем некоторые поэтические воззрения: ему понравились замки,средневековая жизнь, вся оперная часть ее, рыцарство; он чуть не плакал ужетогда от стыда, что русского боярина времен Московского царства царь могнаказывать телесно, и краснел от сравнений. Этот тугой, чрезвычайно строгийчеловек, замечательно хорошо знавший свою службу и исполнявший своиобязанности, в душе своей был мечтателем. Утверждали, что он мог быговорить в собраниях и что имеет дар слова; но однако он все свои тридцатьтри года промолчал про себя. Даже в той важной петербургской среде, вкоторой он вращался в последнее время, держал себя необыкновенно надменно
Встреча в Петербурге с воротившимся из-за границы Николаем Всеволодовичемчуть не свела его с ума. В настоящий момент, стоя на барьере, он находилсяв страшном беспокойстве. Ему вс¬ казалось, что еще как-нибудь не состоитсядело, малейшее промедление бросало его в трепет. Болезненное впечатлениевыразилось в его лице, когда Кириллов, вместо того, чтобы подать знак длябитвы, начал вдруг говорить, правда, для проформы, о чем сам заявил вовсеуслышание:- Я только для проформы; теперь, когда уже пистолеты в руках и надокомандовать, не угодно ли в последний раз помириться? Обязанностьсекунданта
Как нарочно Маврикий Николаевич, до сих пор молчавший, но с самоговчерашнего дня страдавший про себя за свою уступчивость и потворство, вдругподхватил мысль Кириллова и тоже заговорил:- Я совершенно присоединяюсь к словам господина Кириллова... эта мысль, чтонельзя мириться на барьере - есть предрассудок, годный для французов... Дая и не понимаю обиды, воля ваша, я давно хотел сказать... потому что ведьпредлагаются всякие извинения, не так ли?Он весь покраснел. Редко случалось ему говорить так много и с такимволнением
- Я опять подтверждаю мое предложение представить всевозможные извинения, с чрезвычайною поспешностию подхватил Николай Всеволодович
- Разве это возможно? - неистово вскричал Гаганов, обращаясь к МаврикиюНиколаевичу и в исступлении топнув ногой; - объясните вы этому человеку,
