Книга "БЕСЫ". Страница 58
и что ты с этой точки пожалуй и прав. Я ей доказал как дважды два, что выжили на взаимных выгодах: она капиталисткой, а ты при ней сентиментальнымшутом. Впрочем за деньги она не сердится, хоть ты ее и доил как козу. Еетолько злоба берет, что она тебе двадцать лет верила, что ты ее такоблапошил на благородстве и заставил так долго лгать. В том, что самалгала, она никогда не сознается, но за это-то тебе и достанется вдвое. Непонимаю, как ты не догадался, что тебе придется когда-нибудь рассчитаться
Ведь был же у тебя хоть какой-нибудь ум. Я вчера посоветовал ей отдать тебяв богадельню, успокойся, в приличную, обидно не будет; она, кажется, так исделает. Помнишь последнее письмо твое ко мне в Х-скую губернию, три неделиназад?- Неужели ты ей показал? - в ужасе вскочил Степан Трофимович
- Ну еще же бы нет! Первым делом. То самое, в котором ты уведомлял, что онатебя эксплуатирует, - завидуя твоему таланту, ну и там об "чужих грехах"
Ну, брат, кстати, какое однако у тебя самолюбие! Я так хохотал. Вообще твоиписьма прескучные; у тебя ужасный слог. Я их часто совсем не читоB, а однотак и теперь валяется у меня не распечатанным; я тебе завтра пришлю. Ноэто, это последнее твое письмо - это верх совершенства! Как я хохотал, какхохотал!- Изверг, изверг! - возопил Степан Трофимович
- Фу, чорт, да с тобой нельзя разговаривать. Послушай, ты опять обижаешься,как в прошлый четверг?Степан Трофимович грозно выпрямился:- Как ты смеешь говорить со мной таким языком?- Каким это языком? Простым и ясным?- Но скажи же мне наконец, изверг, сын ли ты мой или нет?- Об этом тебе лучше знать. Конечно всякий отец склонен в этом случае кослеплению..
- Молчи, молчи! - весь затрясся Степан Трофимович
- Видишь ли, ты кричишь и бранишься, как и в прошлый четверг, ты свою палкухотел поднять, а ведь я документ-то тогда отыскал. Из любопытства весьвечер в чемодане прошарил. Правда, ничего нет точного, можешь утешиться
Это только записка моей матери к тому полячку. Но судя по ее характеру..
- Еще слово, и я надаю тебе пощечин
- Вот люди! - обратился вдруг ко мне Петр Степанович. - Видите, это здесь унас уже с прошлого четверга. Я рад, что нынче по крайней мере вы здесь ирассудите. Сначала факт: он упрекает, что я говорю так о матери, но не онли меня натолкнул на то же самое? В Петербурге, когда я был ещегимназистом, не он ли будил меня по два раза в ночь, обнимал меня и плакалкак баба, и как вы думаете, что рассказывал мне по ночам-то? Вот те жескоромные анекдоты про мою мать! От него я от первого и услыхал
- О, я тогда это в высшем смысле! О, ты не понял меня. Ничего, ничего ты непонял
- Но вс¬-таки у тебя подлее, чем у меня, ведь подлее, признайся. Ведьвидишь ли, если хочешь, мне вс¬ равно. Я с твоей точки. С моей точкизрения, не беспокойся: я мать не виню; ты так ты, поляк так поляк, мне вс¬равно. Я не виноват, что у вас в Берлине вышло так глупо. Да и могло ли увас выйти что-нибудь умней. Ну не смешные ли вы люди после всего! И не вс¬ли тебе равно, твой ли я сын или нет? Послушайте, - обратился он ко мнеопять, - он рубля на меня не истратил всю жизнь, до шестнадцати лет меня незнал совсем, потом здесь ограбил, а теперь кричит, что болел обо мнесердцем всю жизнь, и ломается предо мной как актер. Да ведь я же не ВарвараПетровна, помилуй!Он встал и взял шляпу
- Проклинаю тебя отсель моим именем! - протянул над ним руку СтепанТрофимович весь бледный как смерть
- Эк ведь в какую глупость человек въедет! - даже удивился Петр Степанович;- ну прощай, старина, никогда не приду к тебе больше. Статью доставьраньше, не забудь, и постарайся, если можешь, без вздоров: факты, факты ифакты, а главное короче. Прощай
III
Впрочем тут влияли и посторонние поводы. У Петра Степановича действительнобыли некоторые замыслы на родителя. По-моему, он рассчитывал довестистарика до отчаяния и тем натолкнуть его на какой-нибудь явный скандал, визвестном роде. Это нужно было ему для целей дальнейших, посторонних, окоторых еще речь впереди. Подобных разных расчетов и предначертаний в тупору накопилось у него чрезвычайное множество, - конечно почти вс¬фантастических. Был у него в виду и другой мученик, кроме СтепанаТрофимовича. Вообще мучеников было у него не мало, как оказалосьвпоследствии, но на этого он особенно рассчитывал, и это был сам господинфон-Лембке
Андрей Антонович фон-Лембке принадлежал к тому фаворизованному (природой)племени, которого в России числится по календарю несколько сот тысяч икоторое, может, и само не знает, что составляет в ней всею своею массойодин строго организованный союз. И уж, разумеется, союз не предумышленный ине выдуманный, а существующий в целом племени сам по себе, без слов и бездоговору, как нечто нравственно-обязательное, и состоящий во взаимнойподдержке всех членов этого племени одного другим всегда, везде и при какихбы то ни было обстоятельствах. Андрей Антонович имел честь воспитываться водном из тех высших русских учебных заведений, которые наполняютсяюношеством из более одаренных связями или богатством семейств. Воспитанникиэтого заведения, почти тотчас же по окончании курса, назначались к занятиюдовольно значительных должностей по одному отделу государственной службы
Андрей Антонович имел одного дядю инженер-подполковника, а другогобулочника; но в высшую школу протерся и встретил в ней довольно подобныхсоплеменников. Был он товарищ веселый; учился довольно тупо, но его всеполюбили. И когда, уже в высших классах, многие из юношей, преимущественнорусских, научились толковать о весьма высоких современных вопросах, и стаким видом, что вот только дождаться выпуска, и они порешат все дела, Андрей Антонович вс¬ еще продолжал заниматься самыми невиннымишкольничествами. Он всех смешил, правда, выходками весьма нехитрыми, развелишь циническими, но поставил это себе целью. То как-нибудь удивительновысморкается, когда преподаватель на лекции обратится к нему с вопросом, чем рассмешит и товарищей и преподавателя; то в дортуаре изобразит из себякакую-нибудь циническую живую картину, при всеобщих рукоплесканиях; тосыграет, единственно на своем носу (и довольно искусно), увертюру изФра-Диаволо. Отличался тоже умышленным неряшеством, находя это почему-тоостроумным. В самый последний год он стал пописывать русские стишки. Свойсобственный племенной язык знал он весьма неграмматически, как и многие вРоссии этого племени. Эта наклонность к стишкам свела его с одним мрачным икак бы забитым чем-то товарищем, сыном какого-то бедного генерала, изрусских, и который считался в заведении великим будущим литератором. Тототнесся к нему покровительственно. Но случилось так, что по выходе иззаведения, уже года три спустя, этот мрачный товарищ, бросивший своеслужебное поприще для русской литературы и вследствие того уже щеголявший вразорванных сапогах и стучавший зубами от холода, в летнем пальто вглубокую осень, встретил вдруг случайно у Аничкова моста своего бывшегоproteg[EACUTE]e "Лембку", как все впрочем называли того в училище. И чтоже? Он даже не узнал его с первого взгляда и остановился в удивлении. Предним стоял безукоризненно одетый молодой человек, с удивительно отделаннымибакенбардами рыжеватого отлива, с пенсне, в лакированных сапогах, в самыхсвежих перчатках, в широком шармеровском пальто и с портфелем подмышкой
Лембке обласкал товарища, сказал ему адрес и позвал к себе когда-нибудьвечерком. Оказалось тоже, что он уже не "Лембка", а фон-Лембке. Товарищ кнему однако отправился, может быть единственно из злобы. На лестнице,довольно некрасивой и совсем уже не парадной, но устланной красным сукном,его встретил и опросил швейцар. Звонко прозвенел наверх колокол. Но вместобогатств, которые посетитель ожидал встретить, он нашел своего "Лембку" вбоковой очень маленькой комнатке, имевшей темный и ветхий вид,разгороженной на двое большою темнозеленою занавесью, меблированной хоть имягкою, но очень ветхою темнозеленою мебелью, с темнозелеными сторами наузких и высоких окнах. Фон-Лембке помещался у какого-то очень дальнегородственника, протежировавшего его генерала. Он встретил гостя приветливо,был серьезен и изящно вежлив. Поговорили и о литературе, но в приличныхпределах. Лакей в белом галстуке принес жидковатого чаю, с маленьким,кругленьким сухим печеньем. Товарищ из злобы попросил зельтерской воды. Емуподали, но с некоторыми задержками, при чем Лембке как бы сконфузился,призывая лишний раз лакея и ему приказывая. Впрочем сам предложил, не хочетли гость чего закусить, и видимо был доволен, когда тот отказался и наконец
