Школьная библиотека

голову в петлю кладу. Что же подумает Петрушка, увидя нас вместе? Что этотмерзавец теперь подумать осмелится? а он подозрителен..." Но уже позднобыло раскаиваться; господин Голядкин постучался, дверь отворилась, иПетрушка начал снимать шинели с гостя и барина. Господин Голядкин посмотрелвскользь, так только бросил мельком взгляд на Петрушку, стараясь проникнутьв его физиономию и разгадать его мысли. Но, к величайшему своему удивлению,увидел он, что служитель его и не думает удивляться и даже, напротив,словно ждал чего-то подобного. Конечно, он и теперь смотрел волком, косилна сторону и как будто кого-то съесть собирался. "Уж не околдовал ли их ктовсех сегодня, - думал герой наш, - бес какой-нибудь обежал! Непременночто-нибудь особенное должно быть во всем народе сегодня. Черт возьми, экаямука какая!" Вот все-то таким образом думая и раздумывая, господин Голядкинввел гостя к себе в комнату и пригласил покорно садиться. Гость был вкрайнем, по-видимому, замешательстве, очень робел, покорно следил за всемидвижениями своего хозяина, ловил его взгляды и по ним, казалось, старалсяугадать его мысли. Что-то униженное, забитое и запуганное выражалось вовсех жестах его, так что он, если позволят сравнение, довольно походил вэту минуту на того человека, который, за неимением своего платья, оделся вчужое: рукава лезут наверх, талия почти на затылке, а он то поминутнооправляет на себе короткий жилетишко, то виляет бочком и сторонится, тоноровит куда-нибудь спрятаться, то заглядывает всем в глаза иприслушивается, не говорят ли чего люди о его обстоятельствах, не смеютсяли над ним, не стыдятся ли его, - и краснеет человек, и теряется человек, истрадает амбиция... Господин Голядкин поставил свою шляпу на окно; отнеосторожного движения шляпа его слетела на пол. Гость тотчас же бросилсяее поднимать, счистил всю пыль, бережно поставил на прежнее место, а своюна полу, возле стула, на краюшке которого смиренно сам поместился. Этомаленькое обстоятельство открыло отчасти глаза господину Голядкину; понялон, что нужда в нем великая, и потому не стал более затрудняться, какначать с своим гостем, предоставив это все, как и следовало, ему самому

Гость же, с своей стороны, тоже не начинал ничего, робел ли, стыдился линемножко, или из учтивости ждал начина хозяйского, - неизвестно, разобратьбыло трудно. В это время вошел Петрушка, остановился в дверях и уставилсяглазами в сторону, совершенно противоположную той, в которой помещались игость и барин его.

- Обеда две порции прикажете брать? - проговорил он небрежно исипловатым голосом.

- Я, я не знаю... вы - да, возьми, брат, две порции.

Петрушка ушел. Господин Голядкин взглянул на своего гостя. Гость егопокраснел до ушей. Господин Голядкин был добрый человек и потому, подоброте души своей, тотчас же составил теорию:

"Бедный человек, - думал он, - да и на месте-то всего один день; всвое время пострадал, вероятно; может быть, только и добра-то, чтоприличное платьишко, а самому и пообедать-то нечем. Эк его, какой онзабитый! Ну, ничего; это отчасти и лучше..."

- Извините меня, что я, - начал господин Голядкин, - впрочем,позвольте узнать, как мне звать вас?

- Я... Я... Яков Петровичем, - почти прошептал гость его, словносовестясь и стыдясь, словно прощения прося в том, что и его зовут тожеЯковом Петровичем.

- Яков Петрович! - повторил наш герой, не в силах будучи скрыть своегосмущения.

- Да-с, точно так-с... Тезка вам-с, - отвечал смиренный гостьгосподина Голядкина, осмеливаясь улыбнуться и сказать что-нибудьпошутливее. Но тут же оселся назад, приняв вид самый серьезный и немного,впрочем, смущенный, замечая, что хозяину его теперь не до шуточек.

- Вы... позвольте же вас спросить, по какому случаю имею я честь...

- Зная ваше великодушие и добродетели ваши, - быстро, но робкимголосом прервал его гость, немного приподымаясь со стула, - осмелился яобратиться к вам и просить вашего... знакомства и покровительства... заключил его гость, очевидно затрудняясь в своих выражениях и выбирая словане слишком льстивые и унизительные, чтоб не окомпрометировать себя вотношении амбиции, но и не слишком смелые, отзывающиеся неприличнымравенством. Вообще можно сказать, что гость господина Голядкина вел себякак благородный нищий в заштопанном фраке и с благородным паспортом вкармане, не напрактиковавшийся еще как следует пюEтягивать руку.

- Вы смущаете меня, - отвечал господин Голядкин, оглядывая себя, своистены и гостя, - чем же я мог бы... я, то есть, хочу сказать, в какомименно отношении могу я вам услужить в чем-нибудь?

- Я, Яков Петрович, почувствовал к вам влечение с первого взгляда и,простите меня великодушно, на вас понадеялся, - осмелился понадеяться, ЯковПетрович. Я... я человек здесь затерянный, Яков Петрович, бедный, пострадалвесьма много, Яков Петрович, и здесь еще внове. Узнав, что вы, приобыкновенных, врожденных вам качествах вашей прекрасной души, однофамилецмой..

Господин Голядкин поморщился.

- Однофамилец мой и родом из одних со мной мест, решился я обратитьсяк вам и изложить вам затруднительное мое положение.

- Хорошо-с, хорошо-с; право, я не знаю, что вам сказать,- отвечалсмущенным голосом господин Голядкин, - вот, после обеда, мы потолкуем...

Гость поклонился; обед принесли. Петрушка собрал на стол, - и гостьвместе с хозяином принялись насыщать себя. Обед продолжался недолго; обаони торопились - хозяин потому, что был не в обыкновенной тарелке своей, дак тому же и совестился, что обед был дурной, - совестился же отчастиоттого, что хотелось гостя хорошо покормить, а частию оттого, что хотелосьпоказать, что он не как нищий живет. С своей стороны, гость был в крайнемсмущении и крайне конфузился. Взяв один раз хлеба и съев свой ломоть, онуже боялся протягивать руку к другому ломтю, совестился брать кусочкиполучше и поминутно уверял, что он вовсе не голоден, что обед былпрекрасный и что он, с своей стороны, совершенно доволен и по гроб будетчувствовать. Когда еда кончилась, господин Голядкин закурил свою трубочку,предложил другую, заведенную для приятеля, гостю, - оба уселись друг противдруга, и гость начал рассказывать свои приключения.

Рассказ господина Голядкина-младшего продолжался часа три или четыре

История приключений его была, впрочем, составлена из самых пустейших, изсамых мизернейших, если можно сказать, обстоятельств. Дело шло о службегде-то в палате в губернии, о прокурорах и председателях, о кое-какихканцелярских интригах, о разврате души одного из повытчиков, о ревизоре, овнезапной перемене начальства, о том, как господин Голядкин-второйпострадал совершенно безвинно; о престарелой тетушке его, ПелагееСеменовне; о том, как он, по разным интригам врагов своих, места лишился ипешком пришел в Петербург; о том, как он маялся и горе мыкал здесь, вПетербурге, как бесплодно долгое время места искал, прожился, исхарчился,жил чуть не на улице, ел черствый хлеб и запивал его слезами своими, спална голом полу и, наконец, как кто-то из добрых людей взялся хлопотать онем, рекомендовал и великодушно к новому месту пристроил. Гость господинаГолядкина плакал, рассказывая, и утирал слезы синим клетчатым платком,весьма походившим на клеенку. Заключил же он тем, что открылся вполнегосподину Голядкину и признался, что ему не только нечем покамест жить иприлично устроиться, но и обмундироваться-то как следует не на что; чтовот, включил он, даже на сапожишки не мог сколотиться и что вицмундир взятим у кого-то на подержание на малое время.

Господин Голядкин был в умилении, был истинно тронут. Впрочем, и даженесмотря на то, что история его гостя была самая пустая история, все словаэтой истории ложились на сердце его, словно манна небесная. Дело в том, чтогосподин Голядкин забывал последние сомнения свои, разрешил свое сердце насвободу и радость и, наконец, мысленно сам себя пожаловал в дураки. Всебыло так натурально! И было отчего сокрушаться, бить такую тревогу! Ну,есть, действительно есть одно щекотливое обстоятельство, - да ведь оно небеда: оно не может замарать человека, амбицию его запятнать и карьеру егозагубить, когда не виноват человек, когда сама природа сюда замешалась. Ктому же гость просил покровительства, гость плакал, гость судьбу обвинял,казался таким незатейливым, без злобы и хитростей, жалким, ничтожным и,кажется, сам теперь совестился, хотя, может быть, и в другом отношении,странным сходством лица своего с хозяйским лицом. Вел он себя донельзяблагонадежно, так и смотрел угодить своему хозяину и смотрел так, каксмотрит человек, который терзается угрызениями совести и чувствует, чтовиноват перед другим человеком. Заходила ли, например, речь о каком-нибудьсомнительном пункте, гость тотчас же соглашался с мнением господинаГолядкина. Если же как-нибудь, по ошибке, заходил мнением своим в контругосподину Голядкину и потом замечал, что сбился с дороги, то тотчас жепоправлял свою речь, объяснялся и давал немедленно знать, что он всеразумеет точно таким же образом, как хозяин его, мыслит так же, как он, исмотрит на все совершенно такими же глазами, как и он. Одним словом, гостьупотреблял всевозможные усилия "найти" в господине Голядкине, так чтогосподин Голядкин решил, наконец, что гость его должен быть весьма любезныйчеловек во всех отношениях. Между прочим, подали чай; час был девятый

Господин Голядкин чувствовал себя в прекрасном расположении духа,развеселился, разыгрался, расходился понемножку и пустился наконец в самыйживой и занимательный разговор с своим гостем. Господин Голядкин, подвеселую руку, любил иногда рассказать что-нибудь интересное. Так и теперь:рассказал гостю много о столице, об увеселениях и красотах ее, о театре, оклубах, о картине Брюллова; о том, как два англичанина приехали нарочно изАнглии в Петербург, чтоб посмотреть на решетку Летнего сада, и тотчасуехали; о службе, об Олсуфье Ивановиче и об Андрее Филипповиче; о том, чтоРоссия с часу на час идет к совершенству и что тут

"Словесные науки днесь цветут;"об анекдотце, прочитанном недавно в "Северной пчеле", и что в Индии есть