Школьная библиотека

Петербургская поэма

ГЛАВА I

Было без малого восемь часов утра, когда титулярный советник ЯковПетрович Голядкин очнулся после долгого сна, зевнул, потянулся и открыл,наконец, совершенно глаза свои. Минуты с две, впрочем, лежал он неподвижнона своей постели, как человек не вполне еще уверенный, проснулся ли он, илиеще спит, наяву ли и в действительности ли все, что около него теперьсовершается, или - продолжение его беспорядочных сонных грез. Вскоре,однакож, чувства господина Голядкина стали яснее и отчетливее приниматьсвои привычные, обыденные впечатления. Знакомо глянули на негозелено-грязноватые, закоптелые, пыльные стены его маленькой комнатки, егокомод красного дерева, стулья под красное дерево, стол, окрашенный красноюкраской, клеенчатый турецкий диван красноватого цвета, с зелененькимицветочками и, наконец, вчера впопыхах снятое платье и брошенное комком надиване. Наконец, серый осенний день, мутный и грязный, так сердито и стакой кислой гримасою заглянул к нему сквозь тусклое окно и комнату, чтогосподин Голядкин никаким уже образом не мог более сомневаться, что оннаходился не в тридесятом царстве каком-нибудь, а в городе Петербурге, встолице, в Шестилавочной улице, в четвертом этаже одного весьма большого,капитального дома, в собственной квартире своей. Сделав такое важноеоткрытие, господин Голядкин судорожно закрыл глаза, как бы сожалея онедавнем сне и желая его воротить на минутку. Но через минуту он однимскачком выпрыгнул из постели, вероятно попав, наконец, в ту идею, околокоторой вертелись до сих пор рассеянные, не приведенные в надлежащийпорядок мысли его. Выпрыгнув из постели, он тотчас же подбежал к небольшомукругленькому зеркальцу, стоящему на комоде. Хотя отразившаяся в зеркалезаспанная, подслеповатая и довольно оплешивевшая фигура была именно такогонезначительного свойства, что с первого взгляда не останавливала на себерешительно ничьего исключительного внимания, но, повидимому, обладатель ееостался совершенно доволен всем тем, что увидел в зеркале. "Вот бы штукабыла, - сказал господин Голядкин вполголоса, - вот бы штука была, если б ясегодня манкировал в чем-нибудь, если б вышло, например, что-нибудь не так,- прыщик там какой-нибудь вскочил посторонний или произошла бы другаякакая-нибудь неприятность; впрочем, покамест недурно; покамест все идетхорошо". Очень обрадовавшись тому, что все идет хорошо, господин Голядкинпоставил зеркало на прежнее место, а сам, несмотря на то, что был босиком исохранял на себе тот костюм, в котором имел обыкновение отходить ко сну,подбежал к окошку и с большим участием начал что-то отыскивать глазами надворе дома, на который выходили окна квартиры его. Повидимому, и то, что онотыскал на дворе, совершенно его удовлетворило; лицо его просиялосамодовольной улыбкою. Потом, - заглянув, впрочем, сначала за перегородку вкаморку Петрушки, своего камердинера, и уверившись, что в ней нет Петрушки,- на цыпочках подошел к столу, отпер в нем один ящик, пошарил в самомзаднем уголку этого ящика, вынул, наконец, из-под старых пожелтевших бумаги кой-какой дряни зеленый истертый бумажник, открыл его осторожно, - ибережно и с наслаждением заглянул в самый дальний, потаенный карман его

Вероятно, пачка зелененьких, сереньких, синеньких, красненьких и разныхпестреньких бумажек тоже весьма приветливо и одобрительно глянула нагосподина Голядкина: с просиявшим лицом положил он перед собою на столраскрытый бумажник и крепко потер руки в знак величайшего удовольствия

Наконец он вынул ее, свою утешительную пачку государственных ассигнаций, и,в сотый раз, впрочем считая со вчерашнего дня, начал пересчитывать их,тщательно перетирая каждый листок между большим и указательным пальцами

"Семьсот пятьдесят рублей ассигнациями! - окончил он, наконец, полушепотом

- Семьсот пятьдесят рублей ... знатная сумма! Это приятная сумма, продолжал он дрожащим, немного расслабленным от удовольствия голосом,сжимая пачку в руках и улыбаясь значительно, - это весьма приятная сумма!Хоть кому приятная сумма! Желал бы я видеть теперь человека, для которогоэта сумма была бы ничтожною суммою? Такая сумма может далеко повестичеловека..."

"Однако что же это такое?" - подумал господин Голядкин, - да где жеПетрушка?". Все еще сохраняя тот же костюм, заглянул он другой раз заперегородку. Петрушки опять не нашлось за перегородкой, а сердился,горячился и выходил из себя лишь один поставленный там на полу самовар,беспрерывно угрожая сбежать, и что-то с жаром, быстро болтал на своеммудреном языке, картавя и шепелявя господину Голядкину, - вероятно, то,что, дескать, возьмите же меня, добрые люди, ведь я совершенно поспел иготов.

"Черти бы взяли! - подумал господин Голядкин. - Эта ленивая бестияможет, наконец, вывесть человека из последних границ; где он шатается?" Всправедливом негодовании вошел он в переднюю, состоявшую из маленькогокоридора, в конце которого находилась дверь в сени, крошечку приотворил этудверь и увидел своего служителя, окруженного порядочной кучкой всякоголакейского, домашнего и случайного сброда. Петрушка что-то рассказывал,прочие слушали. По-видимому, ни тема разговора, на самый разговор непонравился господину Голядкину. Он немедленно кликнул Петрушку ивозвратился в комнату совсем недовольный, даже расстроенный. "Эта бестия низа грош готова продать человека, а тем более барина, - подумал он про себя,- и продал, непременно продал, пари готов держать, что ни за копейкупродал. Ну, что?..."

- Ливрею принесли, сударь.

- Надень и пошел сюда.

Надев ливрею, Петрушка, глупо улыбаясь, вошел в комнату барина

Костюмирован он был странно донельзя. На нем была зеленая, сильноподержанная лакейская ливрея, с золотыми обсыпавшимися галунами, и,по-видимому, шитая на человека ростом на целый аршин выше Петрушки. В рукахон держал шляпу, тоже с галунами и с зелеными перьями, а при бедре имеллакейский меч в кожаных ножнах.

Наконец, для полноты картины, Петрушка, следуя любимому своемуобыкновению ходить всегда в неглиже, по-домашнему, был и теперь босиком

Господин Голядкин осмотрел Петрушку кругом и, повидимому, остался доволен

Ливрея, очевидно была взята напрокат для какого-то торжественного случая

Заметно было еще, что во время осмотра Петрушка глядел с каким-то странныможиданием на барина и с необыкновенным любопытством следил за всякимдвижением его, что крайне смущало господина Голядкина.

- Ну, а карета?

- И карета приехала.

- На весь день?

- На весь день. Двадцать пять, ассигнацией.

- И сапоги принесли?

- И сапоги принесли.

- Болван! не можешь сказать принесли-с. Давай их сюда.

Изъявив свое удовольствие, что сапоги пришлись хорошо, господинГолядкин спросил чаю, умываться и бриться. Обрился он весьма тщательно итаким же образом вымылся, хлебнул чаю наскоро и приступил в своемуглавному, окончательному облачению: надел панталоны почти совершенно новые;потом манишку с бронзовыми пуговками, жилетку с весьма яркими и приятнымицветочками; на шею повязал пестрый шелковый галстук и, наконец, натянулвицмундир тоже новехонький и тщательно вычищенный. О4еваясь, он несколькораз с любовью взглядывал на свои сапоги, поминутно приподымал то ту, тодругую ногу, любовался фасоном и что-то все шептал себе под нос, изредкаподмигивая своей думке выразительною гримаскою. Впрочем, в это утрогосподин Голядкин был крайне рассеян, потому что почти не заметил улыбочеки гримас на свой счет помогавшего ему одеваться Петрушки. Наконец, справиввсе, что следовало, совершенно одевшись, г-н Голядкин положил в карман свойбумажник, полюбовался окончательно на Петрушку, надевшего сапоги и бывшего,таким образом, тоже в совершенной готовности, и, заметив, что все ужесделано и ждать уже более нечего, торопливо, суетливо, с маленькимтрепетанием сердца сбежал с своей лестницы. Голубая извозчичья карета, скакими-то гербами, с громом подкатилась к крыльцу. Петрушка, перемигиваясьс извозчиком и с кое-какими зеваками, усадил своего барина в карету;непривычным голосом и едва сдерживая дурацкий смех, крикнул: "Пошел!",вскочил на запятки, и все это, с шумом и громом, звеня и треща, покатилосьна Невский проспект. Только что голубой экипаж успел выехать за ворота, какгосподин Голядкин судорожно потер себе руки и залился тихим, неслышнымсмехом, как человек веселого характера, которому удалось сыграть славнуюштуку и которой он сам рад-радехонек. Впрочем, тотчас же после припадкавеселости смех сменился каким-то странным озабоченным выражением в лицегосподина Голядкина. Несмотря на то, что время было сырое и пасмурное, онопустил оба окна кареты и заботливо начал высматривать направо и налевопрохожих, тотчас принимая приличный и степенный вид, как только замечал,что на него кто-нибудь смотрит. На повороте с Литейной на Невский проспектон вздрогнул от одного самого неприятного ощущения и, сморщась, какбедняга, которому наступили нечаянно на мозоль, торопливо, даже со страхомприжался в самый темный уголок своего экипажа. Дело в том, что он встретилдвух сослуживцев своих, двух молодых чиновников того ведомства, в которомсам состоял на службе. Чиновники же, как показалось, господину Голядкину,были тоже, с своей стороны, в крайнем недоумении, встретив таким образомсвоего сотоварища; даже один из них указал пальцем на г-на Голядкина

Господину Голядкину показалось даже, что другой кликнул его громко поимени, что, разумеется, было весьма неприлично на улице. Герой нашпритаился и не отозвался. "Что за мальчишки! - начал он рассуждать сам ссобою. - Ну, что же такого тут странного? Человек в экипаже; человеку нужнобыть в экипаже, вот он и взял экипаж. Просто дрянь! Я их знаю, - простомальчишки, которых еще нужно посечь! Им бы только в орлянку при жалованье