Школьная библиотека

ким видом, ни при каких обстоятельствах, даже если б шло о спасении жизни моей, я уже не буду более говорить об этом. Это будет в последнийраз, но теперь - это необходимо!

Марья Александровна рассчитывала на полный эффект

- Говорите, - сказала Зина, заметно бледнея

- Благодарю тебя, Зина. Два года назад к покойному Мите, твоему маленькому брату, ходил учитель

- Но зачем вы так торжественно начинаете, маменька! К чему все этокрасноречие, все эти подробности, которые совершенно не нужны, которыетяжелы и которые нам обеим слишком известны? - с каким-то злобным отвращением прервала ее Зина

- К тому, дитя мое, что я, твоя мать, принуждена теперь оправдыватьсяперед тобою! К тому, что я хочу представить тебе это же все дело совершенно с другой точки зрения, а не с той, ошибочной, точки, с которой тыпривыкла смотреть на него. К тому, наконец, чтоб ты лучше поняла заключение, которое я намерена из всего этого вывесть. Не думай, дитя мое,что я хочу играть твоим сердцем! Нет, Зина, ты найдешь во мне настоящуюмать и, может быть, обливаясь слезами, у ног моих, у ног низкой женщины,как ты сейчас назвала меня, сама будешь просить примирения, которое тытак долго, так надменно до сих пор отвергала. Вот почему я хочу высказать все, Зина, все с самого начала; иначе я молчу!

- Говорите, - повторила Зина, от всего сердца проклиная потребностькрасноречия своей маменьки

- Я продолжаю, Зина: этот учитель уездного училища, почти ещемальчик, производит на тебя совершенно непонятное для меня впечатление

Я слишком надеялась на твое благоразумие, на твою благородную гордостьи, главное, на его ничтожество (потому что надо же все говорить), чтобыхоть что-нибудь подозревать между вами. И вдруг ты приходишь ко мне ирешительно объявляешь, что намерена выйти за него замуж! Зина! Это былкинжал в мое сердце! Я вскрикнула и лишилась чувств. Но... ты все этопомнишь! Разумеется, я сочла за нужное употребить всю свою власть, которую ты называла тиранством. Подумай: мальчик, сын дьячка, получающийдвенадцать целковых в месяц жалованья, кропатель дрянных стишонков, которые, из жалости, печатают в "Библиотеке для чтения", и умеющий толькотолковать об этом проклятом Шекспире, - этот мальчик - твой муж, муж Зинаиды Москалевой! Но это достойно Флориана и его пастушков! Прости меня,Зина, но одно уже воспоминание выводит меня из себя! Я отказала ему, ноникакая власть не может остановить тебя. Твой отец, разумеется, толькохлопал глазами и даже не понял, что я начала ему объяснять. Ты продолжаешь с этим мальчиком сношения, даже свидания, но что всего ужаснее, тырешаешься с ним переписываться. По городу начинают уже распространятьсяслухи. Меня начинают колоть намеками; уже обрадовались, уже затрубили вовсе рога, и вдруг все мои предсказания сбываются самым торжественным образом. Вы за что-то ссоритесь; он оказывается самым недостойным тебя..

мальчишкой (я никак не могу назвать его человеком!) и грозит тебе распространить по городу твои письма. При этой угрозе, полная негодования,ты выходишь из себя и даешь пощечину. Да, Зина, мне известно и это обстоятельство! Мне все, все известно! Несчастный, в тот же день, показывает одно из твоих писем негодяю Заушину, и через час это письмо ужеEDаходится у Натальи Дмитриевны, у смертельного врага моего. В тот же вечерэтот сумасшедший, в раскаянии, делает нелепую попытку чем-то отравитьсебя. Одним словом, скандал выходит ужаснейший! Эта чумичка Настасьяприбегает ко мне испуганная, с страшным известием: уже целый час письмов руках у Натальи Дмитриевны; через два часа весь город будет знать отвоем позоре! Я пересилила себя, я не упала в обморок, - но какими ударами ты поразила мое сердце, Зина. Эта бесстыдная, этот изверг Настасьятребует двести рублей серебром и за это клянется достать обратно письмо

Я сама, в легких башмаках, по снегу, бегу к жиду Бумштейну и закладываюмой фермуар - память праведницы, моей матери! Через два часа письмо вмоих руках. Настасья украла его. Она взломала шкатулку, и - честь твояспасена, - доказательств нет! Но в какой тревоге ты заставила меня прожить тот ужасный день! На другой же день я заметила, в первый раз в жизни, несколько седых волос на голове моей. Зина! ты сама рассудила теперьо поступке этого мальчика. Ты сама теперь соглашаешься, и, может быть, сгорькою улыбкою, что было бы верхом неблагоразумия доверить ему судьбусвою. Но с тех пор ты терзаешься, ты мучишься, дитя мое; ты не можешьзабыть его или, лучше сказать, не его, - он всегда был недостоин тебя, а призрак своего прошедшего счастья. Этот несчастный теперь на смертномодре; говорят, он в чахотке, а ты, - ангел доброты! - ты не хочешь прижизни его выходить замуж, чтоб не растерзать его сердца, потому что ондо сих пор еще мучится ревностию, хотя я уверена, что он никогда не любил тебя настоящим, возвышенным образом! Я знаю, что, услышав про искания Мозглякова, он шпионил, подсылал, выспрашивал. Ты щадишь его, дитямое, я угадала тебя, и, бог видит, какими горькими слезами обливала яподушку мою!.

- Да оставьте все это, маменька! - прерывает Зина в невыразимой тоске. - Очень понадобилась тут ваша подушка, - прибавляет она с колкостию

- Нельзя без декламаций да вывертов!

- Ты не веришь мне, Зина! Не смотри на меня враждебно, дитя мое! Я неосушала глаз эти два года, но скрывала от тебя мои слезы, и, клянусь тебе, я во многом изменилась сама в это время! Я давно поняла твои чувстваи, каюсь, только теперь узнала всю силу твоей тоски. Можно ли обвинятьменя, друг мой, что я смотрела на эту привязанность как на романтизм,навеянный этим проклятым Шекспиром, который как нарочно сует свой носвезде, где его не спрашивают. Какая мать осудит меня за мой тогдашнийиспуг, за принятые меры, за строгость суда моего? Но теперь, теперь, видя твои двухлетние страдания, я понимаю и ценю твои чувства. Поверь, чтоя поняла тебя, может быть, гораздо лучше, чем ты сама себя понимаешь. Яуверена, что ты любишь не его, этого неестественного мальчика, а золотыемечты свои, свое потерянное счастье, свои возвышенные идеалы. Я сама любила, и, может быть, сильнее, чем ты. Я сама страдала; у меня тоже былисвои возвышенные идеалы. И потому кто может обвинить меня теперь, ипрежде всего можешь ли ты обвинить меня за то, что я нахожу союз с князем самым спасительным, самым необходимым для тебя делом в теперешнемтвоем положении?

Зина с удивлением слушала всю эту длинную декламацию, отлично зная,что маменька никогда не впадет в такой тон без причины. Но последнее,неожиданное заключение совершенно изумило ее

- Так неужели вы серьезно положили выдать меня за этого князя? вскричала она, с изумлением, чуть не с испугом смотря на мать свою. Стало быть, это уже не одни мечты, не проекты, а твердое ваше намерение?Стало быть, я угадала? И... и... каким образом это замужество спасет меня и необходимо в настоящем моем положении? И... и... каким образом всеэто вяжется с тем, что вы теперь наговорили, - со всей этой историей?.

Я решительно не понимаю вас, маменька!

- А я удивляюсь, mon ange, как можно не понимать всего этого! - восклицает Марья Александровна, одушевляясь в свою очередь. - Во-первых, уж одно то, что ты переходишь в другое общество, в другой мир! Ты оставляешь навсегда этот отвратительный городишка, полный для тебя ужасныхвоспоминаний, где нет у тебя ни привета, ни друга, где оклеветали тебя,где все эти сороки ненавидят тебя за твою красоту. Ты можешь даже ехатьэтой же весной за границу, в Италию, в Швейцарию, в Испанию, Зина, в Испанию, где Альгамбра, где Гвадалквивир, а не здешняя скверная речонка снеприличным названием..

- Но, позвольте, маменька, вы говорите так, как будто я уже замужемили по крайней мере князь сделал мне предложение?

- Не беспокойся об этом, мой ангел, я знаю, что я говорю. Но - позволь мне продолжать. Я уже сказала первое, теперь второе: я понимаю, дитя мое, с каким отвращением ты отдала бы руку этому Мозглякову..

- Я и без ваших слов знаю, что никогда не буду его женою! - отвечалас горячностию Зина, и глаза ее засверкали

- И если б ты знала, как я понимаю твое отвращение, друг мой! Ужаснопоклясться перед алтарем божиим в любви к тому, кого не можешь любить!Ужасно принадлежать тому, кого даже не уважаешь! А он потребует твоейлюбви; он для того и женится, я это знаю по взглядам его на тебя, когдаты отвернешься. Каково ж притворяться! Я сама двадцать пять лет это испытываю. Твой отец погубил меня. Он, можно сказать, высосал всю мою молодость, и сколько раз ты видела слезы мои!.

- Папенька в деревне, не трогайте его, пожалуйста, - отвечала Зина

- Знаю, ты всегдашняя его заступница. Ах, Зина! У меня все сердце замирало, когда я, из расчета, желала твоего брака с Мозгляковым. А с князем тебе притворяться нечего. Само собою разумеется, что ты не можешь