Школьная библиотека

- Чиновник!

И проч. и проч

- Пойдемте, сударь, - сказал вдруг Мармеладов, поднимая голову иобращаясь к Раскольникову, - доведите меня... Дом Козеля, на дворе. Пора..

к Катерине Ивановне..

Раскольникову давно уже хотелось уйти; помочь же ему он и сам думал

Мармеладов оказался гораздо слабее ногами, чем в речах, и крепко оперся намолодого человека. Идти было шагов двести-триста. Смущение и страх всеболее и более овладевали пьяницей по мере приближения к дому

- Я не Катерины Ивановны теперь боюсь, - бормотал он в волнении, - ине того, что она мне волосы драть начнет. Что волосы!.. вздор волосы! Это яговорю! Оно даже и лучше, коли драть начнет, а я не того боюсь... я... глазее боюсь... да... глаз... Красных пятен на щеках тоже боюсь... и еще - еедыхания боюсь... Видал ты, как в этой болезни дышат... при взволнованныхчувствах? Детского плача тоже боюсь... Потому как если Соня не накормила,то... уж и не знаю что! не знаю! А побоев не боюсь... Знай, сударь, что мнетаковые побои не токмо не в боль, но и в наслаждение бывают... Ибо без сегоя и сам не могу обойтись. Оно лучше. Пусть побьет, душу отведет... онолучше... А вот и дом. Козеля дом. Слесаря, немца, богатого... веди!

Они вошли со двора и прошли в четвертый этаж. Лестница чем дальше, темстановилась темнее. Было уже почти одиннадцать часов, и хотя в эту пору вПетербурге нет настоящей ночи, но на верху лестницы было очень темно

Маленькая закоптелая дверь в конце лестницы, на самом верху, былаотворена. Огарок освещал беднейшую комнату шагов в десять длиной; всю еебыло видно из сеней. Все было разбросано и в беспорядке, в особенностиразное детское тряпье. Через задний угол была протянута дырявая простыня

За нею, вероятно, помещалась кровать. В самой же комнате было всего толькодва стула и клеенчатый очень ободранный диван, перед которым стоял старыйкухонный сосновый стол, некрашеный и ничем не покрытый. На краю стола стоялдогоравший сальный огарок в железном подсвечнике. Выходило, что Мармеладовпомещался в особой комнате, а не в углу, но комната его была проходная

Дверь в дальнейшие помещения или клетки, на которые разбивалась квартираАмалии Липпевехзель, была приотворена. Там было шумно и крикливо. Хохотали

Кажется, играли в карты и пили чай. Вылетали иногда слова самыенецеремонные

Раскольников тотчас признал Катерину Ивановну. Это была ужаснопохудевшая женщина, тонкая, довольно высокая и стройная, еще с прекраснымитемно-русыми волосами и действительно с раскрасневшимися до пятен щеками

Она ходила взад и вперед по своей небольшой комнате, сжав руки на груди, сзапекшимися губами и неровно, прерывисто дышала. Глаза ее блестели как влихорадке, но взгляд был резок и неподвижен, и болезненное впечатлениепроизводило это чахоточное и взволнованное лицо, при последнем освещениидогоравшего огарка, трепетавшем на лице ее. Раскольникову она показаласьлет тридцати, и действительно была не пара Мармеладову... Входящих она неслушала и не видела. В комнате было душно, но окна она не отворила; слестницы несло вонью, но дверь на лестницу была не затворена; из внутреннихпомещений, сквозь непритворенную дверь, неслись волны табачного дыма, онакашляла, но дверь не притворяла. Самая маленькая девочка, лет шести, спалана полу, как-то сидя, скорчившись и уткнув голову в диван. Мальчик, годомстарше ее, весь дрожал в углу и плакал. Его, вероятно, только что прибили

Старшая девочка, лет девяти, высокенькая и тоненькая как спичка, в однойхуденькой и разодранной всюду рубашке и в накинутом на голые плечи ветхомдрадедамовом бурнусике, сшитом ей, вероятно, два года назад, потому что онне доходил теперь и до колен, стояла в углу подле маленького брата,обхватив его шею своею длинною, высохшею как спичка рукой. Она, кажется,унимала его, что-то шептала ему, всячески сдерживала, чтоб он как-нибудьопять не захныкал, и в то же время со страхом следила за матерью своимибольшими-большими темными глазами, которые казались еще больше на ееисхудавшем и испуганном личике. Мармеладов, не входя в комнату, стал всамых дверях на коленки, а Раскольникова протолкнул вперед. Женщина, увидевнезнакомого, рассеянно остановилась перед ним, на мгновение очнувшись и какбы соображая: зачем это он вошел? Но, верно, ей тотчас же представилось,что он идет в другие комнаты, так как ихняя была проходная. Сообразив это ине обращая уже более на него внимания, она пошла к сенным дверям, чтобыпритворить их, и вдруг вскрикнула, увидев на самом пороге стоящего наколенках мужа

- А! - закричала она в исступлении, - воротился! Колодник! Изверг!.. Агде деньги? Что у тебя в кармане, показывай! И платье не то! где твоеплатье? где деньги? говори!.

И она бросились его обыскивать. Мармеладов тотчас же послушно ипокорно развел руки в стороны, чтобы тем облегчить карманный обыск. Денегне было ни копейки

- Где же деньги? - кричала она. - О господи, неужели же он все пропил!Ведь двенадцать целковых в сундуке оставалось!.. - и вдруг, в бешенстве,она схватила его за волосы и потащила в комнату. Мармеладов сам облегчал ееусилия, смиренно ползя за нею на коленках

- И это мне в наслаждение! И это мне не в боль, а в на-слаж-дение,ми-ло-сти-вый го-су-дарь, - выкрикивал он, потрясаемый за волосы и даже разстукнувшись лбом об пол. Спавший на полу ребенок проснулся и заплакал

Мальчик в углу не выдержал, задрожал, закричал и бросился к сестре встрашном испуге, почти в припадке. Старшая девочка дрожала со сна как лист

- Пропил! все, все пропил! - кричала в отчаянии бедная женщина, - иплатье не то! Голодные, голодные! (и, ломая руки, она указывала на детей)

О, треклятая жизнь! А вам, вам не стыдно, - вдруг набросилась она наРаскольникова, - из кабака! Ты с ним пил? Ты тоже с ним пил! Вон!

Молодой человек поспешил уйти, не говоря ни слова. К тому жевнутренняя дверь отворилась настежь, и из нее выглянуло нескольколюбопытных. Протягивались наглые смеющиеся головы с папиросками и трубками,в ермолках. Виднелись фигуры в халатах и совершенно нараспашку, в летних донеприличия костюмах, иные с картами в руках. Особенно потешно смеялись они,когда Мармеладов, таскаемый за волосы, кричал, что это ему в наслаждение

Стали даже входить в комнату; послышался, наконец, зловещий визг: этопродиралась вперед сама Амалия Липпевехзель, чтобы произвести распорядокпо-свойски и в юEтый раз испугать бедную женщину ругательским приказаниемзавтра же очистить квартиру. Уходя, Раскольников успел просунуть руку вкарман, загреб сколько пришлось медных денег, доставшихся ему сразменянного в распивочной рубля, и неприметно положил на окошко. Потом ужена лестнице он одумался и хотел было воротиться

"Ну что это за вздор такой я сделал, - подумал он, - тут у них Соняесть, а мне самому надо". Но рассудив, что взять назад уже невозможно и чтовсе-таки он и без того бы не взял, он махнул рукой и пошел на своюквартиру. "Соне помадки ведь тоже нужно, - продолжал он, шагая по улице, иязвительно усмехнулся, - денег стоит сия чистота... Гм! А ведь Сонечка-то,пожалуй, сегодня и сама обанкрутится, потому тот же риск, охота по красномузверю... золотопромышленность... вот они все, стало быть, и на бобах завтрабез моих-то денег... Ай да Соня! Какой колодезь, однако ж, сумели выкопать!и пользуются! Вот ведь пользуются же! И привыкли. Поплакали, и привыкли. Ковсему-то подлец-человек привыкает!"

Он задумался

- Ну а коли я соврал, - воскликнул он вдруг невольно, - колидействительно не подлец человек, весь вообще, весь род то естьчеловеческий, то значит, что остальное все - предрассудки, одни толькострахи напущенные, и нет никаких преград, и так тому и следует быть!.

III

Он проснулся на другой день уже поздно, после тревожного сна, но сонподкрепил его. Проснулся он желчный, раздражительный, злой и с ненавистьюпосмотрел на свою каморку. Это была крошечная клетушка, шагов в шестьдлиной, имевшая самый жалкий вид с своими желтенькими, пыльными и всюдуотставшими от стен обоями, и до того низкая, что чуть-чуть высокомучеловеку становилось в ней жутко, и все казалось, что вот-вот стукнешьсяголовой о потолок. Мебель соответствовала помещению: было три старых стула,не совсем исправных, крашеный стол в углу, на котором лежало несколькотетрадей и книг; уже по тому одному, как они были запылены, видно было, чтодо них давно уже не касалась ничья рука; и, наконец, неуклюжая большаясофа, занимавшая чуть не всю стену и половину ширины всей комнаты, когда-тообитая ситцем, но теперь в лохмотьях и служившая постелью Раскольникову

Часто он спал на ней так, как был, не раздеваясь, без простыни, покрываясьсвоим старым, ветхим, студенческим пальто и с одною маленькою подушкой вголовах, под которую подкладывал все, что имел белья, чистого изаношенного, чтобы было повыше изголовье. Перед софой стоял маленькийстолик