Школьная библиотека

уполномочила во всем и оставила по себе Катерина Ивановна, сама отправляясьна кладбище. Действительно, все было приготовлено на славу: стол был накрытдаже довольно чисто, посуда, вилки, ножи, рюмки, стаканы, чашки - все это,конечно, было сборное, разнофасонное и разнокалиберное, от разных жильцов,но все было к известному часу на своем месте, и Амалия Ивановна, чувствуя,что отлично исполнила дело, встретила возвратившихся даже с некотороюгордостию, вся разодетая, в чепце с новыми траурными лентами и в черномплатье. Эта гордость, хотя и заслуженная, не понравилась почему-то КатеринеИвановне: "в самом деле, точно без Амалии Ивановны и стола бы не сумелинакрыть!" Не понравился ей тоже и чепец с новыми лентами: "уж не гордитсяли, чего доброго, эта глупая немка тем, что она хозяйка и из милостисогласилась помочь бедным жильцам? Из милости! Прошу покорно! У папенькиКатерины Ивановны, который был полковник и чуть-чуть не губернатор, столнакрывался иной раз на сорок персон, так что какую-нибудь Амалию Ивановну,или лучше сказать Людвиговну, туда и на кухню бы не пустили..." Впрочем,Катерина Ивановна положила до времени не высказывать своих чувств, хотя ирешила в своем сердце, что Амалию Ивановну непременно надо будет сегодня жеосадить и напомнить ей ее настоящее место, а то она бог знает что об себезамечтает, покамест же обошлась с ней только холодно. Другая неприятностьтоже отчасти способствовала раздражению Катерины Ивановны: на похоронах изжильцов, званых на похороны, кроме полячка', который успел-таки забежать ина кладбище, никто почти не был; к поминкам же, то есть к закуске, явилисьиз них вс° самые незначительные и бедные, многие из них не в своем дажевиде, так, дрянь какая-то. Которые же из постарше и посолиднее, те все, какнарочно, будто сговорившись, манкировали. Петр Петрович Лужин, например,самый, можно сказать, солиднейший из всех жильцов, не явился, а между темеще вчера же вечером Катерина Ивановна уже успела наговорить всем на свете,то есть Амалии Ивановне, Полечке, Соне и полячку', что это благороднейший,великодушнейший человек,с огромнейшими связями и с состоянием, бывший другее первого мужа, принятый в доме ее отца и который обещал употребить всесредства, чтобы выхлопотать ей значительный пенсион. Заметим здесь, чтоесли Катерина Ивановна и хвалилась чьими-нибудь связями и состоянием, тоэто без всякого интереса, безо всякого личного расчета, совершеннобескорыстно, так сказать, от полноты сердца, из одного только удовольствиявосхвалить и придать еще более цены хвалимому. За Лужиным, и, вероятно,"беря с него пример", не явился и "этот скверный мерзавец Лебезятников"

"Уж этот-то что об себе думает? Его только из милости пригласили, и топотому, что он с Петром Петровичем в одной комнате стоит и знакомый его,так неловко было не пригласить". Не явилась тоже и одна тонная дама с своею"перезрелою девой", дочерью, которые хотя и проживали всего только недели сдве в нумерах у Амалии Ивановны, но несколько уж раз жаловались на шум икрик, подымавшийся из комнаты Мармеладовых, особенно когда покойниквозвращался пьяный домой, о чем, конечно, стало уже известно КатеринеИвановне через Амалию же Ивановну, когда та, бранясь с Катериной Ивановнойи грозясь прогнать всю семью, к8чала во все горло, что они беспокоят"благородных жильцов, которых ноги не сто'ят". Катерина Ивановна нарочноположила теперь пригласить эту даму и ее дочь, которых "ноги она будто быне стоила", тем более что до сих пор, при случайных встречах, товысокомерно отвертывалась, - так вот чтобы знала же она, что здесь"благороднее мыслят и чувствуют, и приглашают, не помня зла", и чтобывидели они, что Катерина Ивановна и не в такой доле привыкла жить. Об этомнепременно предполагалось им объяснить за столом, равно как и огубернаторстве покойного папеньки, а вместе с тем косвенно заметить, чтонечего было при встречах отворачиваться и что это было чрезвычайно глупо

Не пришел тоже и толстый подполковник (в сущности, отставнойштабс-капитан), но оказалось, что он "без задних ног" еще со вчерашнегоутра. Одним словом, явились только: полячок, потом один плюгавенькийканцелярист без речей, в засаленном фраке, в угрях и с противным запахом;потом еще один глухой и почти совсем слепой старичок, когда-то служивший вкаком-то почтамте и которого кто-то, с незапамятных времен и неизвестно длячего, содержал у Амалии Ивановны. Явился тоже один пьяный отставнойпоручик, в сущности провиантский чиновник, с самым неприличным и громкимхохотом и, "представьте себе", без жилета! Один какой-то сел прямо за стол,даже не поклонившись Катерине Ивановне, и, наконец, одна личность, занеимением платья, явилась было в халате, но уж это было до такой степенинеприлично, что стараниями Амалии Ивановны и полячка' успели-таки еговывести. Полячок, впрочем, привел с собою еще каких-то двух другихполячков, которые вовсе никогда и не жили у Амалии Ивановны и которых никтодо сих пор в нумерах не видал. Все это чрезвычайно неприятно раздражилоКатерину Ивановну. "Для кого же после этого делались все приготовления?"Даже детей, чтобы выгадать место, посадили не за стол, и без того занявшийвсю комнату, а накрыли им в заднем углу на сундуке, причем обеих маленькихусадили на скамейку, а Полечка, как большая, должна была за нимиприсматривать, кормить их и утирать им, "как благородным детям", носики

Одним словом, Катерина Ивановна поневоле должна была встретить всех судвоенною важностию и даже с высокомерием. Особенно строго оглядела онанекоторых и свысока пригласила сесть за стол. Считая почему-то, что за всехнеявившихся должна быть в ответе Амалия Ивановна, она вдруг сталаобращаться с ней до крайности небрежно, что та немедленно заметила и докрайности была этим пикирована. Такое начало не предвещало хорошего конца

Наконец уселись

Раскольников вошел почти в ту самую минуту, как воротились с кладбища

Катерина Ивановна ужасно обрадовалась ему, во-первых, потому, что он былединственный "образованный гость" из всех гостей и, "как известно, черездва года готовился занять в здешнем университете профессорскую кафедру", аво-вторых, потому, что он немедленно и почтительно извинился перед нею,что, несмотря на все желание, не мог быть на похоронах. Она так на него инакинулась, посадила его за столом подле себя по левую руку (по правую селаАмалия Ивановна) и, несмотря на беспрерывную суету и хлопоты о том, чтобыправильно разносилось кушанье и всем доставалось, несмотря на мучительныйкашель, который поминутно прерывал и душил ее и, кажется, особенноукоренился в эти последние два дня, беспрерывно обращалась к Раскольниковуи полушепотом спешила излить перед ним все накопившиеся в ней чувства и всесправедливое негодование свое на неудавшиеся поминки; причем негодованиесменялось часто самым веселым, самым неудержимым смехом над собравшимисягостями, но преимущественно над самою хозяйкой

- Во всем эта кукушка виновата. Вы понимаете, о ком я говорю: об ней,об ней! - и Катерина Ивановна закивала ему на хозяйку. - Смотрите на нее:вытаращила глаза, чувствует, что мы о ней говорим, да не может понять иглаза вылупила. Фу, сова! ха-ха-ха!.. Кхи-кхи-кхи! И что это она хочетпоказать своим чепчиком! кхи-кхи-кхи! Заметили вы, ей все хочется, чтобывсе считали, что она покровительствует и мне честь делает, чтоприсутствует. Я просила ее, как порядочную, пригласить народ получше иименно знакомых покойного, а смотрите, кого она привела: шуты какие-то!чумички! Посмотрите на этого с нечистым лицом: это какая-то сопля на двухногах! А эти полячишки... ха-ха-ха! Кхи-кхи-кхи! Никто, никто их никогдаздесь не видывал, и я никогда не видала; ну зачем они пришли, я вас спрошу?Сидят чинно рядышком. Пане, гей! - закричала она вдруг одному из них, взяли бы блинов? Возьмите еще! Пива выпейте, пива! Водки не хотите ли?Смотрите: вскочил, раскланивается, смотрите, смотрите: должно быть, совсемголодные, бедные! Ничего, пусть поедят. Не шумят, по крайней мере,только... только, право, я боюсь за хозяйские серебряные ложки!.. АмалияИвановна! - обратилась она вдруг к ней, почти вслух, - если на случайпокрадут ваши ложки, то я вам за них не отвечаю, предупреждаю заранее!Ха-ха-ха! - залилась она, обращаясь опять к Раскольникову, опять кивая емуна хозяйку и радуясь своей выходке. - Не поняла, опять не поняла! Сидитразиня рот, смотрите: сова, сова настоящая, сычиха в новых лентах,ха-ха-ха!

Тут смех опять превратился в нестерпимый кашель, продолжавшийся пятьминут. На платке осталось несколько крови, на лбу выступили капли пота. Онамолча показала кровь Раскольникову и, едва отдыхнувшись, тотчас жезашептала ему опять с чрезвычайным одушевлением и с красными пятнами нащеках:

- Посмотрите, я дала ей самое тонкое, можно сказать, поручениепригласить эту даму и ее дочь, понимаете, о ком я говорю? Тут надобно вестисебя самым деликатнейшим манером, действовать самым искусным образом, а онасделала так, что эта приезжая дура, эта заносчивая тварь, эта ничтожнаяпровинциалка, потому только, что она какая-то там вдова майора и приехалахлопотать о пенсии и обивать подол по присутственным местам, что она впятьдесят пять лет сурмится, белится и румянится (это известно)... итакая-то тварь не только не заблагорассудила явиться, но даже не прислалаизвиниться, коли не могла прийти, как в таких случаях самая обыкновеннаявежливость требует! Понять не могу, почему не пришел тоже Петр Петрович? Ногде же Соня? Куда ушла? А, вот и она наконец! Что, Соня, где была? Странно,что ты даже на похоронах отца так неаккуратна. Родион Романыч, пустите ееподле себя. Вот твое место, Сонечка... чего хочешь бери. Заливного возьми,это лучше. Сейчас блины принесут. А детям дали? Полечка, все ли у вас таместь? Кхи-кхи-кхи! Ну, хорошо. Будь умница, Леня, а ты, Коля, не болтайножками; сиди, как благородный ребенок должен сидеть. Что ты говоришь,Сонечка?

Соня поспешила тотчас же передать ей извинение Петра Петровича,стараясь говорить вслух, чтобы все могли слышать, и употребляя самыеотборно почтительные выражения, нарочно даже подсочиненные от лица ПетраПетровича и разукрашенные ею. Она прибавила, что Петр Петрович велелособенно передать, что он, как только ему будет возможно, немедленно