Школьная библиотека

не таясь, открываются оба глаза: они обводят его огненным и бесстыднымвзглядом, они зовут его, смеются... Что-то бесконечно безобразное иоскорбительное было в этом смехе, в этих глазах, во всей этой мерзости влице ребенка. "Как! пятилетняя!.. - прошептал в настоящем ужасеСвидригайлов, - это... что ж это такое?" Но вот она уже совсемповорачивается к нему всем пылающим личиком, простирает руки... "А,проклятая"! - вскричал в ужасе Свидригайлов, занося над ней руку... Но в туже минуту проснулся

Он на той же постели, также закутанный в одеяло; свеча не зажжена, ауж в окнах белеет полный день

"Кошемар во всю ночь!" Он злобно приподнялся, чувствуя, что весьразбит; кости его болели. На дворе совершенно густой туман и ничегоразглядеть нельзя. Час пятый в исходе; проспал! Он встал и надел своюжакетку и пальто, еще сырые. Нащупав в кармане револьвер, он вынул его ипоправил капсюль; потом сел, вынул из кармана записную книжку и назаглавном, самом заметном листке, написал крупно несколько строк. Перечитавих, он задумался, облокотясь на стол. Револьвер и записная книжка о5жалитут же, у локтя. Проснувшиеся мухи лепились на нетронутую порцию телятины,стоявшую тут же на столе. Он долго смотрел на них и, наконец, свободноюправою рукой начал ловить одну муху. Долго истощался он в усилиях, но никакне мог поймать. Наконец, поймав себя на этом интересном занятии, очнулся,вздрогнул, встал и решительно пошел из комнаты. Через минуту он был наулице

Молочный, густой туман лежал над городом. Свидригайлов пошел поскользкой, грязной деревянной мостовой, по направлению к Малой Неве. Емумерещились высоко поднявшаяся за ночь вода Малой Невы, Петровский остров,мокрые дорожки, мокрая трава, мокрые деревья и кусты и, наконец, тот самыйкуст... С досадой стал он рассматривать дома, чтобы думать о чем-нибудьдругом. Ни прохожего, ни извозчика не встречалось по проспекту. Уныло игрязно смотрели ярко-желтые деревянные домики с закрытыми ставнями. Холод исырость прохватывали все его тело, и его стало знобить. Изредка оннатыкался на лавочные и овощные вывески и каждую тщательно прочитывал. Вотуже кончилась деревянная мостовая. Он уже поравнялся с большим каменнымдомом. Грязная, издрогшая собачонка, с поджатым хвостом, перебежала емудорогу. Какой-то мертво-пьяный, в шинели, лицом вниз, лежал поперектротуара. Он поглядел на него и пошел далее. Высокая каланча мелькнула емувлево. "Ба! - подумал он, - да вот и место, зачем на Петровский? По крайнеймере при официальном свидетеле..." Он чуть не усмехнулся этой новой мысли иповоротил в -скую улицу. Тут-то стоял большой дом с каланчой. У запертыхбольших ворот дома стоял, прислонясь к ним плечом, небольшой человечек,закутанный в серое солдатское пальто и в медной ахиллесовской каске

Дремлющим взглядом, холодно покосился он на подошедшего Свидригайлова. Налице его виднелась та вековечная брюзгливая скорбь, которая так кислоотпечаталась на всех без исключения лицах еврейского племени. Оба они,Свидригайлов и Ахиллес, несколько времени, молча, рассматривали одиндругого. Ахиллесу наконец показалось непорядком, что человек не пьян, астоит перед ним в трех шагах, глядит в упор и ничего не говорит

- А-зе, сто-зе вам и здеся на-а-до? - проговорил он, все еще нешевелясь и не изменяя своего положения

- Да ничего, брат, здравствуй! - ответил Свидригайлов

- Здеся не места

- Я, брат, еду в чужие краи

- В чужие краи?

- В Америку

- В Америку?

Свидригайлов вынул револьвер и взвел курок. Ахиллес приподнял брови

- А-зе, сто-зе, эти сутки (шутки) здеся не места!

- Да почему же бы и не место?

- А потому-зе, сто не места

- Ну, брат, это все равно. Место хорошее; коли тебя станут спрашивать,так и отвечай, что поехал, дескать, в Америку

Он приставил револьвер к своему правому виску

- А-зе здеся нельзя, здеся не места! - встрепенулся Ахиллес, расширяявсе больше и больше зрачки

Свидригайлов спустил курок

VII

В тот же день, но уже вечером, часу в седьмом, Раскольников подходил кквартире матери и сестры своей - к той самой квартире в доме Бакалеева, гдеустроил их Разумихин. Вход на лестницу был с улицы. Раскольников подходил,все еще сдерживая шаг и как бы колеблясь: войти или нет? Но он бы неворотился ни за что; решение его было принято. "К тому же все равно, ониеще ничего не знают, - думал он, - а меня уже привыкли считать зачудака..." Костюм его был ужасен: все грязное, пробывшее всю ночь поддождем, изорванное, истрепанное. Лицо его было почти обезображено отусталости, непогоды, физического утомления и чуть не суточной борьбы ссамим собою. Всю эту ночь провел он один, бог знает где. Но, по крайнеймере, он решился

Он постучал в дверь; ему отперла мать. Дунечки дома не было. Даже ислужанки на ту пору не случилось. Пульхерия Александровна сначала онемелаот радостного изумления; потом схватила его за руку и потащила в комнату

- Ну вот и ты! - начала она, запинаясь от радости. - Не сердись наменя, Родя, что я тебя так глупо встречаю, со слезами: это я смеюсь, а неплачу. Ты думаешь я плачу? Нет, это я радуюсь, а уж у меня глупая привычкатакая: слезы текут. Это у меня со смерти твоего отца, от всего плачу

Садись, голубчик, устал, должно быть, вижу. Ах, как ты испачкался

- Я под дождем вчера был, мамаша... - начал было Раскольников

- Да нет же, нет! - вскинулась Пульхерия Александровна, перебивая его,- ты думал, я тебя так сейчас и допрашивать начну, по бабьей прежнейпривычке, не тревожься. Я ведь понимаю, все понимаю, теперь я уж выучиласьпо-здешнему и, право, сама вижу, что здесь умнее. Я раз навсегда рассудила:где мне понимать твои соображения и требовать у тебя отчетов? У тебя, можетбыть, и бог знает какие дела и планы в голове, или мысли там какие-нибудьзарождаются; так мне тебя и толкать под руку: об чем, дескать, думаешь? Явот... Ах господи! Да что же это я толкусь туда и сюда, как угорелая... Явот, Родя, твою статью в журнале читаю уже в третий раз, мне ДмитрийПрокофьич принес. Так я и ахнула, как увидела: вот дура-то, думаю про себя,вот он чем занимается, вот и разгадка вещей! У него, может, новые мысли вголове, на ту пору; он их обдумывает, я его мучаю и смущаю. Читаю, другмой, и, конечно, много не понимаю; да оно, впрочем, так и должно быть: гдемне?

- Покажите-ка, мамаша

Раскольников взял газетку и мельком взглянул на свою статью. Как нипротиворечило это его положению и состоянию, но он ощутил то странное иязвительно-сладкое чувство, какое испытывает автор, в первый раз видящийсебя напечатанным, к тому же и двадцать три года сказались. Этопродолжалось одно мгновение. Прочитав несколько строк, он нахмурился, истрашная тоска сжала его сердце. Вся его душевная борьба последних месяцевнапомнилась ему разом. С отвращением и досадой отбросил он статью на стол

- Но только, Родя, как я ни глупа, но все-таки я могу судить, что тывесьма скоро будешь одним из первых людей, если не самым первым в нашемученом мире. И смели они про тебя думать, что ты помешался. Ха-ха-ха! ты незнаешь - ведь они это думали! Ах, низкие червяки, да где им понимать, чтотакое ум! И ведь Дунечка тоже чуть не поверила - каково? Покойник отец твойдва раза отсылал в журналы - сначала стихи (у меня и тетрадка хранится, ятебе когда-нибудь покажу), а потом уж и целую повесть (я сама выпросила,чтоб он дал мне переписать), и уж как мы молились оба, чтобы приняли, - неприняли! Я, Родя, дней шесть-семь назад убивалась, смотря на твое платье,как ты живешь, что ешь и в чем ходишь. А теперь вижу, что опять-таки глупабыла, потому захочешь, все теперь себе сразу достанешь, умом и талантом

Это ты покамест, значит, не хочешь теперь и гораздо важнейшими деламизанимаешься..

- Дуни дома нет, мамаша?