Школьная библиотека

- Признаюсь да признаюсь! Ведь наладит же одно человек! Да чего признаваться-то? Нет, вы лучше меня расспросите. Ведь все рассказать, так выне поверите, а спросите: из каких я лесов к вам явился? Матушка Егора-тоИльича, полковника-то, хоть и очень достойная дама и к тому же генеральша, да, по-моему, из ума совсем выжила: не надышит на Фомку треклятого. Всему она и причиной: она-то и завела его в доме. Зачитал он ее,то есть как есть бессловесная женщина сделалась, хоть и превосходительством называется - за генерала Крахоткина пятидесяти лет замуж выпрыгнула! Про сестрицу Егора Ильича, Прасковью Ильиничну, что в девкахсорок лет сидит, и говорить не желаю. Ахи да охи, да клохчет как курица- надоела мне совсем - ну ее! Только разве и есть в ней, что дамскийпол: так вот и уважай ее ни за что, ни про что, за то только, что онадамский пол! Тьфу! говорить неприлично: тетушкой она вам приходится. Одна только Александра Егоровна, дочка полковничья, хоть и малый ребенок всего-то шестнадцатый год, да умней их всех, по-моему: не уважает Фоме;даже смотреть было весело. Милая барышня, больше ничего! Да и кому уважать-то? Ведь он, Фомка-то, у покойного генерала Крахоткина в шутах проживал! ведь он ему, для его генеральской потехи, различных зверей из себя представлял! И выходит, что прежде Ваня огороды копал, а нынче Ваня ввоеводы попал. А теперь полковник-то, дядюшка-то, отставного шута заместо отца родного почитает, в рамку вставил его, подлеца, в ножки ему кланяется, своему-то приживальщику, - тьфу!

- Впрочем, бедность еще не порок... и... признаюсь вам... позвольтевас спросить, что он, красив, умен?

- Фома-то? писаный красавец! - отвечал Бахчеев с каким-то необыкновенным дрожанием злости в голосе. (Вопросы мои как-то раздражали его, ион уже начал и на меня смотреть подозрительно.) - Писаный красавец! Слышите, добрые люди: красавца нашел! Да он на всех зверей похож, батюшка,если уж все хотите доподлинно знать. И ведь добро бы остроумие было,хоть бы остроумием, шельмец, обладал, - ну, я бы тогда согласился, пожалуй, скрепя сердце, для остроумия-то, а то ведь и остроумия нет никакого! Просто выпить им дал чего-нибудь всем физик какой-то! Тьфу! язык устал. Только плюнуть надо да замолчать. Расстроили вы меня, батюшка, своим разговором! Эй, вы! готово иль нет?

- Воронка еще перековать надо, - промолвил мрачно Григорий

- Воронка. Я тебе такого задам воронка!.. Да, сударь, я вам такое могу рассказать, что вы только рот разинете да так и останетесь до второгопришествия с разинутым ртом. Ведь я прежде и сам его уважал. Вы что думаете? Каюсь, открыто каюсь: был дураком! Ведь он и меня обморочил

Всезнай! всю подноготную знает, все науки произошел! Капель он мне давал: ведь я, батюшка, человек больной, сырой человек. Вы, может, не верите, а я больной. Ну, так я с его капель-то чуть вверх тормашки не полетел. Вы только молчите да слушайте; сами поедете, всем полюбуетесь

Ведь он там полковника-то до кровавых слез доведет; ведь кровавую слезупрольет от него полковник-то, да уж поздно будет. Ведь уж кругом весьоколоток раззнакомился с ними из-за Фомки треклятого. Ведь всякому, ктони приедет, оскорбления чинит. Чего уж мне: значительного чина не пощадит! Всякому наставления читает; в мораль какую-то бросило его, шельмеца. Мудрец, дескать, я, всех умнее, одного меня и слушай. Я, дескать,ученый. Да что ж, что ученый! Так из-за того, что ученый, уж так непременно и надо заесть неученого?.. И уж как начнет ученым своим языком колотить, так уж та-та-та! та-та-та! то есть такой, я вам скажу, болтливыйязык, что отрезать его да выбросить на навозную кучу, так он и там будетболтать, все будет болтать, пока ворона не склюет. Зазнался, надулся,как мышь на крупу! Ведь уж туда теперь лезет, куда и голова его не пролезет. Да чего! Ведь он там дворовых людей по-французски учить выдумал!Хотите, не верьте. Это, дескать, ему полезно, хаму-то, слуге-то! Тьфу!срамец треклятый - больше ничего! А на что холопу знать по-французски,спрошу я вас? Да на что и нашему-то брату знать по-французски, на что? Сбарышнями в мазурке лимонничать, с чужими женами апельсинничать? разврат- больше ничего! А по-моему, графин водки выпил - вот и заговорил навсех языках. Вот как я его уважаю, французский-то ваш язык! Небось, и выпо-французски: "та-та-та! та-та-та! вышла кошка за кота!" - прибавилБахчеев, смотря на меня с презрителDым негодованием. - Вы, батюшка, человек ученый - а? по ученой части пошли?

- Да... я отчасти интересуюсь..

- Чай, тоже все науки произошли?

- Так-с, то есть нет... Признаюсь вам, я более интересуюсь теперьнаблюдением. Я все сидел в Петербурге и теперь спешу к дядюшке..

- А кто вас тянул к дядюшке? Сидели бы там, где-нибудь у себя, колибыло где сесть! Нет, батюшка, тут, я вам скажу, ученостью мало возьмете,да и никакой дядюшка вам не поможет; попадете в аркан! Да я у них похудел в одни сутки. Ну, верите ли, что я у них похудел? Нет, вы, я вижу,не верите. Что ж, пожалуй, бог с вами, не верьте

- Нет-с, помилуйте, я очень верю; только я все еще не понимаю, - отвечал я, теряясь все более и более

- То-то верю, да я-то тебе не верю! Все вы прыгуны, с вашей ученой-точастью. Вам только бы на одной ножке прыгать да себя показать! Не люблюя, батюшка, ученую часть; вот она у меня где сидит! Приходилось с вашимипетербургскими сталкиваться - непотребный народ! Вс° фармазоны; невериераспространяют; рюмку водки выпить боится, точно она укусит его - тьфу!Рассердили вы меня, батюшка, и рассказывать тебе ничего не хочу! Ведь неподрядился же я в самом деле тебе сказки рассказывать, да и язык устал

Всех, батюшка, не переругаешь, да и грешно... А только он у дядюшки вашего лакея Видоплясова чуть не в безумие ввел, ученый-то твой! Ума решился Видоплясов-то из-за Фомы Фомича..

- Да я б его, Видоплясова, - ввязался Григорий, который до сих порчинно и строго наблюдал разговор, - да я б его, Видоплясова, из-под розог не выпустил. Нарвись-ко он на меня, я бы дурь-то немецкую вышиб! задал бы столько, что в два-ста не складешь

- Молчать! - крикнул барин, - держи язык за зубами; не с тобой говорят!

- Видоплясов, - сказал я, совершенно сбившись и уже не зная, что говорить, - Видоплясов... скажите, какая странная фамилия?

- А чем она странная? И вы туда же! Эх вы, ученый, ученый!

Я потерял терпение

- Извините, - сказал я, - но за что ж вы на меня-то сердитесь? Чем жея виноват? Признаюсь вам, я вот уже полчаса вас слушаю и даже не понимаю, о чем идет дело..

- Да вы, батюшка, чего обижаетесь? - отвечал толстяк, - нечего вамобижаться! Я ведь тебе любя говорю. Вы не глядите на меня, что я такойкрикса и вот сейчас на человека моего закричал. Он хоть каналья естественнейшая, Гришка-то мой, да за это-то я его и люблю, подлеца. Чувствительность сердечная погубила меня - откровенно скажу; а во всем этомФомка один виноват! Погубит он меня, присягну, что погубит! Вот теперьдва часа на солнце по его же милости жарюсь. Хотел было к протопопу зайти, покамест эти дураки с починкой копаются. Хороший человек здешнийпротопоп. Да уж так он расстроил меня, Фомка-то, что уж и на протопопасмотреть не хочется! Ну их всех! Здесь ведь и трактиришка порядочногонет. Все, я вам скажу, подлецы, все до единого! И ведь добро бы чин нанем был необыкновенный какой-нибудь, - продолжал Бахчеев, снова обращаясь к Фоме Фомичу, от которого он, видимо, не мог отвязаться, - ну тогдахоть по чину простительно; а то ведь и чинишка-то нет; это я доподлиннознаю, что нет. За правду, говорит, где-то там пострадал, в сорок не внашем году, так вот и кланяйся ему за то в ножки! черт не брат! Чуть чтоне по нем - вскочит, завизжит: "Обижают, дескать, меня, бедность моюобижают, уважения не питают ко мне!" Без Фомы к столу не смей сесть, асам не выходит: "Меня, дескать, обидели; я убогий странник, я и черногохлебца поем". Чуть сядут, он тут и явился; опять пошла наша скрипка пилить: "Зачем без меня сели за стол? значит, ни во что меня почитают"

Словом, гуляй душа! Я, батюшка, долго молчал. Он думал, что и я передним собачонкой на задних лапках буду выплясывать; на-тка, брат, возьмизакуси! Нет, брат, ты только за дугу, а я уж в телеге сижу! С Егор-тоИльичом я ведь в одном полку служил. Я-то в отставку юнкером вышел, а онв прошлом году в вотчину приехал в отставке полковником. Говорю ему:"Эй, себя сгубите, не потакайте Фоме! Прольете слезу!" Нет, говорит,превосходнейший он человек (это про Фомку-то), он мне друг; он меня благонравию учит. Ну, думаю, против благонравия не пойдешь! Уж коли благонравию зачал учить - значит, последнее дело пришло. Что ж бы вы думали,сегодня из-за чего опять поднял историю? Завтра Ильи-пророка (господинБахчеев перекрестился): Илюша, сынок-то дядюшкин, именинник. Я было думал и день у них провести, и пообедать там, и игрушку столичную выписал: