Школьная библиотека

кислую гримасу, со злостью оттолкнула от себя свою чашку

- Это тот вол-ти-жер?- проговорила она сквозь зубы и нараспев, обращаясь к Перепелицыной

Этот глупый вопрос окончательно сбил меня с толку. Не понимаю, отчегоона назвала меня вольтижером? Но такие вопросы ей были еще нипочем. Перепелицына нагнулась и пошептала ей что-то на ухо; но старуха злобномахнула рукой. Я стоял с разинутым ртом и вопросительно смотрел на дядю

Все переглянулись, а Обноскин даже оскалил зубы, что ужасно мне не понравилось

- Она, брат, иногда заговаривается, - шепнул мне дядя, тоже отчастипотерявшийся, - но это ничего, она это так; это от доброго сердца. Ты,главное, на сердце смотри

- Да, сердце! сердце! - раздался внезапно звонкий голос Татьяны Ивановны, которая все время не сводила с меня своих глаз и отчего-то немогла спокойно усидеть на месте: вероятно, слово "сердце", сказанное шепотом, долетело до ее слуха

Но она не договорила, хотя ей, очевидно, хотелось что-то высказать

Сконфузилась ли она, или что другое, только она вдруг замолчала, покраснела ужасно, быстро нагнулась к гувернантке, пошептала ей что-то на ухо,и вдруг, закрыв рот платком и откинувшись на спинку кресла, захохотала,как будто в истерике. Я оглядывал всех с крайним недоумением; но, кудивлению моему, все были очень серьезны и смотрели так, как будто ничего не случилось особенного. Я, конечно, понял, кто была Татьяна Ивановна. Наконец мне подали чаю, и я несколько оправился. Не знаю почему, номне вдруг показалась, что я обязан завести самый любезный разговор с дамами

- Вы правду сказали, дядюшка, - начал я, - предостерегая меня давеча,что можно сконфузиться. Я откровенно признаюсь - к чему скрывать? - продолжал я, обращаясь с заискивающей улыбкой к мадам Обноскиной, - что досих пор совсем почти не знал дамского общества, и теперь, когда мне случилось так неудачно войти, мне показалось, что моя поза среди комнатыбыла очень смешна и отзывалась несколько тюфяком, - не правда ли? Вы читали "Тюфяка"? - заключил я, теряясь все более и более, краснея за своюзаискивающую откровенность и грозно смотря на мсье Обноскина, который,скаля зубы, все еще оглядывал меня с головы до ног

- Именно, именно, именно! - вскричал вдруг дядя с чрезвычайным одушевлением, искренно обрадовавшись, что разговор кое-как завязался и япоправляюсь. - Это, брат, еще ничего, что ты вот говоришь, что можносконфузиться. Ну, сконфузился, да и концы в воду! А я, брат, для первогомоего дебюта даже соврал - веришь иль нет? Нет, ей-богу, Анфиса Петровна, это, я вам скажу, интересно послушать. Только что поступил в юнкера,приезжаю в Москву, отправляюсь к одной важной барыне с рекомендательнымписьмом - то есть надменнейшая женщина была, но, в сущности, право, предобрая, что б ни говорили. Вхожу - принимают. Гостиная полна народу,преимущественно тузы. Раскланялся, сел. Со второго слова она мне: "Аесть ли, батюшка, деревеньки?" То есть ни курицы не было, - что отвечать? Сконфузился в прах. Все на меня смотрят (ну, что, юнкеришка!). Ну,почему бы не сказать: нет ничего; и благородно бы вышло, потому чтоправду бы сказал. Не выдержал! "Есть, говорю, сто семнадцать душ". И кчему я тут эти семнадцать приплел? уж коли врать, так и врал бы круглымчислом - не правда ли? Чрез минуту, по рекомендательному же моемуписьму, оказалось, что я гол как сокол и, вдобавок, соврал! Ну, что былоделать? Удрал во все лопатки и с тех пор ни ногой. Ведь у меня тогда ещеничего не было. Это все, что теперь: триста душ от дядюшки Афанасья Матвеича да двести душ, с Капитоновкой, еще прежде, от бабушки Акулины Панфиловны, итого пятьсот с лишком. Это хорошо! Только я с тех пор закаялсяврать и не вру

- Ну, я бы на вашем месте не закаивался. Бог знает что может случиться, - заметил Обноскин, насмешливо улыбаясь

- Ну, да, это правда, правда! Бог знает что может случиться, - простодушно поддакнул дядя

Обноскин громко захохотал, опрокинувшись на спинку кресла; его маменька улыбнулась; как-то особенно гадко захихикала и девица Перепелицына; захохотала и Татьяна Ивановна, не зная чему, и даже забила в ладоши,- словом, я видел ясно, что дядю в его же доме считали ровно ни во что

Сашенька, злобно сверкая глазками, пристально смотрела на Обноскина. Гувернантка покраснела и потупилась. Дядя удивился

- А что? что случилось? - повторил он, с недоумением озирая всех нас

Во все это время братец мой, Мизинчиков, сидел поодаль, молча, и дажене улыбнулся, когда все засмеялись. Он усердно пил чай, философическисмотрел на всю публику и несколько раз, как будто в припадке невыносимойскуки, порывался засвистать, вероятно, по старой привычке, но вовремяостанавливался. Обноскин, задиравший дядю и покушавшийся на меня, какбудто не смел и взглянуть на Мизинчикова: я это заметил. Заметил я тоже,что молчаливый братец мой часто посматривал на меня, и даже с видимымлюбопытством, как будто желая в точности определить, что я за человек

- Я уверена, - защебетала вдруг мадам Обноскина, - я совершенно уверена, monsieur Serge, - ведь так, кажется? - что вы, в вашем Петербурге,были небольшим обожателем дам. Я знаю, там много, очень много развелосьтеперь молодых людей, которые совершенно чуждаются дамского общества

Но, по-моему, это все вольнодумцы. Я не иначе соглашаюсь на это смотреть, как на непростительное вольнодумство. И признаюсь вам, меня этоудивляет, удивляет, молодой человек, просто удивляет!.

- Совершенно не был в обществе, - отвечал я с необыкновенным одушевлением. - Но это... я по крайней мере думаю, ничего-с... Я жил, тоа до сих пор я все сидел дома..

- Занимался науками, - заметил, приосанившись, дядя

- Ах, дядюшка, вы все с своими науками!.. Вообразите, - продолжал я снеобыкновенною развязностью, любезно осклабляясь и обращаясь снова к Обноскиной, - мой дорогой дядюшка до такой степени предан наукам, что откопал где-то на большой дороге какого-то чудодейственного, практическогофилософа, господина Коровкина; и первое слово сегодня ко мне, послестольких лет разлуки, было, что он ждет этого феноменального чудодея скаким-то судорожным, можно сказать, нетерпением... из любви к науке, разумеется..

И я захихикал, надеясь вызвать всеобщий смех в похвалу моему остроумию

- Кто такой? про кого он? - резко проговорила генеральша, обращаясь кПерепелицыной

- Гостей-с Егор Ильич наприглашали-с, ученых-с; по большим дорогамездят, их собирают-с, - с наслаждением пропищала девица

Дядя совсем растерялся

- Ах, да! я и забыл! - вскричал он, бросив на меня взгляд, в которомвыражался укор, - жду Коровкина. Человек науки, человек останется в столетии..

Он осекся и замолчал. Генеральша махнула рукой и в этот раз так удачно, что задела за чашку, которая слетела со стола и разбилась. Произошловсеобщее волнение

- Это она всегда, как рассердится, возьмет да и бросит что-нибудь напол, - шептал мне сконфуженный дядя. - Но это только - когда рассердится... Ты, брат, не смотри, не замечай, гляди в сторону... Зачем ты обКоровкине-то заговорил?.

Но я и без того смотрел в сторону: в эту минуту я встретил взгляд гувернантки, и мне показалось, что в этом взгляде на меня был какой-то упрек; что-то даже презрительное; румянец негодования ярко запылал на еебледных щеках. Я понял ее взгляд и догадался, что малодушным и гадкимжеланием моим сделать дядю смешным, чтоб хоть немного снять смешного ссебя, я не очень выиграл в расположении этой девицы. Не могу выразить,как мне стало стыдно!

- А я с вами все о Петербурге, - залилась опять Анфиса Петровна, когда волнение, произведенное разбитой чашкой, утихло. - Я с таким, можносказать, нас-лаж-дением вспоминаю нашу жизнь в этой очаровательной столице... Мы были очень близко знакомы тогда с одним домом - помнишь,Поль? генерал Половицын... Ах, какое очаровательное, о-ча-ро-вательное