Школьная библиотека

братцы? - заботливо замечает один суетливый арестант, Мартынов, старик извоенных, бывший гусар

- Ведь вот врет народ! - замечает один из скептиков. - И откуда чтоберут и во что кладут? А и все-то вздор

- Нет, не вздор! - догматически замечает Куликов, до сих пор величавомолчавший. Это парень с весом, лет под пятьдесят, чрезвычайноблагообразного лица и с какой-то презрительно-величавой манерой. Он сознаетэто и этим гордится. Он отчасти цыган, ветеринар, добывает по городу деньгиза лечение лошадей, а у нас в остроге торгует вином. Малый он умный и многовидывал. Слова роняет, как будто рублем дарит

- Это взаправду, братцы, - спокойно продолжает он, - я еще на прошлойнеделе слышал; едет генерал, из очень важных, будет всю Сибирь ревизовать

Дело знамое, задарят и его, да только не наш восьмиглазый: он и сунуться кнему не посмеет. Генерал генералу розь, братцы. Всякие бывают. Только я вамговорю, наш майор при всяком случае на теперешнем месте останется. Этоверно. Мы народ без языка, а из начальства свои на своего же доносить нестанут. Ревизор поглядит в ост0ог, да с тем и уедет, и донесет, что всехорошо нашел..

- То-то, братцы, а майор-то струсил: ведь с утра пьян

- А вечером другую фуру везет. Федька сказывал

- Черного кобеля не отмоешь добела. Впервой, что ль, он пьян?

- Нет, это уж что же, если и генерал ничего не сделает! Нет, уж полноихним дурачествам подражать! - волнуясь, говорят промеж себя арестанты

Весть о ревизоре мигом разносится по острогу. По двору бродят люди инетерпеливо передают друг другу известие. Другие нарочно молчат, сохраняясвое хладнокровие, и тем, видимо, стараются придать себе больше важности

Третьи остаются равнодушными. На казарменных крылечках рассаживаютсяарестанты с балалайками. Иные продолжают болтать. Другие затягивают песни,но вообще все в этот вечер в чрезвычайно возбужденном состоянии

Часу в десятом у нас всех сосчитывали, загоняли по казармам и запиралина ночь. Ночи были короткие: будили в пятом часу утра, засыпали же всеникак не раньше одиннадцати. До тех пор всегда, бывало, идет суетня,разговоры, а иногда, как и зимой, бывают и майданы. Ночью наступаетнестерпимый жар и духота. Хоть и обдает ночным холодком из окна с поднятойрамой, но арестанты мечутся на своих нарах всю ночь, словно в бреду. Блохикишат мириадами. Они водятся у нас и зимою, и в весьма достаточномколичестве, но начиная с весны разводятся в таких размерах, о которых яхоть и слыхивал прежде, но, не испытав на деле, не хотел верить. И чемдальше к лету, тем злее и злее они становятся. Правда, к блохам можнопривыкнуть, я сам испытал это; но все-таки это тяжело достается. До того,бывало, измучают, что лежишь, наконец, словно в лихорадочном жару, и самчувствуешь, что не спишь, а только бредишь. Наконец, когда перед самымутром угомонятся наконец и блохи, словно замрут, и когда под утреннимхолодком как будто действительно сладко заснешь, - раздается вдругбезжалостный треск барабана у острожных ворот и начинается зоря. Спроклятием слушаешь, закутываясь в полушубок, громкие, отчетливые звуки,словно считаешь их, а между тем сквозь сон лезет в голову нестерпимаямысль, что так и завтра, и послезавтра, и несколько лет сряду, вплоть досамой свободы. Да когда ж это, думаешь, эта свобода и где она? А между темнадо просыпаться; начинается обыденная ходьба, толкотня... Люди одеваются,спешат на работу. Правда, можно было заснуть с час еще в полдень

О ревизоре сказали правду. Слухи с каждым днем подтверждались всеболее и более, и наконец все узнали уже наверно, что едет из Петербургаодин важный генерал ревизовать всю Сибирь, что он уж приехал, что он уж вТобольске. Каждый день новые слухи приходили в острог. Приходили вести и изгорода: слышно было, что все трусят, хлопочут, хотят товар лицом показать

Толковали, что у высшего начальства готовят приемы, балы, праздники

Арестантов высылали целыми кучами ровнять улицы в крепости, срывать кочки,подкрашивать заборы и столбики, подштукатуривать, подмазывать - однимсловом, хотели в один миг все исправить, что надо было лицом показать. Нашипонимали очень хорошо это дело и все горячее и задорнее толковали междусобою. Фантазия их доходила до колоссальных размеров. Собирались дажепоказать претензию, когда генерал станет спрашивать о довольстве. А междутем спорили и бранились между собою. Плац-майор был в волнении. Чащенаезжал в острог, чаще кричал, чаще кидался на людей, чаще забирал народ вкордегардию и усиленно смотрел за чистотой и благообразием. В это время,как нарочно, случилась в остроге одна маленькая историйка, которая,впрочем, вовсе не взволновала майора, как бы можно было ожидать, а,напротив, даже доставила ему удовольствие. Один арестант в драке пырнулдругого шилом в грудь, почти под самое сердце

Арестант, совершивший преступление, назывался Ломов; получившего ранузвали у нас Гаврилкой; он был из закоренелых бродяг. Не помню, было ли унего другое прозвание; звали его у нас всегда Гаврилкой

Ломов был из зажиточных т-х крестьян, К-ского уезда. Все Ломовы жилисемьею: старик отец, три сына и дядя их, Ломов. Мужики они были богатые

Говорили по всей губернии, что у них было до трехсот тысяч ассигнациямикапиталу. Они пахали, выделывали кожи, торговали, но более занималисьростовщичеством, укрывательством бродяг и краденого имущества и прочимихудожествами. Крестьяне на полуезда были у них в долгах, находились у них вкабале. Мужиками они слыли умными и хитрыми, но наконец зачванились,особенно когда одно очень важное лицо в тамошнем крае стал у нихостанавливаться по дороге, познакомился с стариком лично и полюбил его засметливость и оборотливость. Они вдруг вздумали, что на них уж более нетуправы, и стали все сильнее и сильнее рисковать в разных беззаконныхпредприятиях. Все роптали на них; все желали им провалиться сквозь землю;но они задирали нос все выше и выше. Исправники, заседатели стали им уженипочем. Наконец они свихнулись и погибли, но не за худое, не тайныепреступления свои, а за напраслину. У них был верстах в десяти от деревнибольшой хутор, по-сибирски заимка. Там однажды проживало у них под осеньчеловек шесть разбойников-киргизов, закабаленных с давнего времени. В однуночь все эти киргизы-работники были перерезаны. Началось дело. Онопродолжалось долго. При деле раскрылось много других нехороших вещей

Ломовы были обвинены в умерщвлении своих работников. Сами они такрассказывали, и весь острог это знал: их заподозрили в том, что они слишкоммного задолжали работникам, а так как, несмотря на свое большое состояние,были скупы и жадны, то и перерезали киргизов, чтобы не платить им долгу. Вовремя следствия и суда все состояние их пошло прахом. Старик умер. Детибыли разосланы. Один из сыновей и его дядя попали в нашу каторгу надвенадцать лет. И что же? Они были совершенно невинны в смерти киргизов

Тут же в остроге объявился потом Гаврилка, известный плут и бродяга, малыйвеселый и бойкий, который брал все это дело на себя. Не слыхал я, впрочем,признавался ль он в этом сам, но весь острог был убежден совершенно, чтокиргизы его рук не миновали. Гаврилка с Ломовым еще бродягой имел дело. Онпришел в острог на короткий срок, как беглый солдат и бродяга. Киргизов онзарезал вместе с тремя другими бродягами; они думали сильно поживиться ипограбить в заимке

Ломовых у нас не любили, не знаю за что. Один из них, племянник, былмолодец, умный малый и уживчивого характера; но дядя его, пырнувшийГаврилку шилом, был глупый и вздорный мужик. Он со многими еще допрежь тогоссорился, и его порядочно бивали. Гаврилку все любили за веселый и складныйхарактер. Хоть Ломовы и знали, что он преступник, и они за его дело пришли,но с ним не ссорились; никогда, впрочем, и не сходились; да и он не обращална них никакого внимания. И вдруг вышла ссора у него с дядей Ломовым заодну противнейшую девку. Гаврилка стал хвалиться ее благосклонностью; мужикстал ревновать и в один прекрасный полдень пырнул его шилом

Ломовы хоть и разорились под судом, но жили в остроге богачами. У них,видимо, были деньги. Они держали самовар, пили чай. Наш майор знал об этоми ненавидел обоих Ломовых до последней крайности. Он видимо для всехпридирался к ним и вообще добирался до них. Ломовы объясняли это майорскимжеланием взять с них взятку. Но взятки они не давали

Конечно, если б Ломов хоть немного дальше просунул шило, он убил быГаврилку. Но дело кончилось решительно только одной царапиной. Доложилимайору. Я помню, как он прискакал, запыхавшись и, видимо, довольный. Онудивительно ласково, точно с родным сыном, обошелся с Гаврилкой

- Что, дружок, можешь в госпиталь так дойти али нет? Нет, уж лучше емулошадь запречь. Запречь сейчас лошадь! - закричал он впопыхахунтер-офицеру

- Да я, ваше высокоблагородие, ничего не чувствую. Он только слегкапоколол, ваше высокоблагородие

- Ты не знаешь, ты не знаешь, мой милый; вот увидишь... Место опасное;все от места зависит; под самое сердце угодил, разбойник! А тебя, тебя, заревел он, обращаясь к Ломову, - ну, теперь я до тебя доберусь!.. В