Книга "Записки из подполья". Страница 7
желания мои. Ну, перемените, прельстите меня другим, дайте мне другойидеал. А покамест я уж не приму курятника за дворец. Пусть даже так будет,что хрустальное здание есть пуф, что по законам природы его и не полагаетсяи что я выдумал его только вследствие моей собственной глупости, вследствиенекоторых старинных, нерациональных привычек нашего поколения. Но какое мнедело, что его не полагается. Не все ли равно, если он существует в моихжеланиях, или, лучше сказать, существует, пока существуют мои желания?Может быть, вы опять смеетесь? Извольте смеяться; я все насмешки приму ивсе-таки не скажу, что я сыт, когда я есть хочу; все-таки знаю, что я неуспокоюсь на компромиссе, на беспрерывном периодическом нуле, потомутолько, что он существует по законам природы и существует действительно. Яне приму за венец желаний моих - капитальный дом, с квартирами для бедныхжильцов по контракту на тысячу лет и на всякий случай с зубным врачомВагенгеймом на вывеске. Уничтожьте мои желания, сотрите мои идеалы,покажите мне что-нибудь лучше, и я за вами пойду. Вы, пожалуй, скажете, чтоне стоит и связываться; но в таком случае ведь и я вам могу тем жеответить. Мы рассуждаем серьезно; а не хотите меня удостоить вашимвниманием, так ведь кланяться не буду. У меня есть подполье
А покамест я еще живу и желаю, - да отсохни у меня рука, коль я хотьодин кирпичик на такой капитальный дом принесу! Не смотрите на то, что ядавеча сам хрустальное здание отверг, единственно по той причине, что егонельзя будет языком подразнить. Я это говорил вовсе не потому, что уж таклюблю мой язык выставлять. Я, может быть, на то только и сердился, чтотакого здания, которому бы можно было и не выставлять языка, из всех вашихзданий до сих пор не находится. Напротив. я бы дал себе совсем отрезатьязык, из одной благодарности, если б только устроилось так, чтоб мне самомууже более никогда не хотелось его высовывать. Какое мне дело до того, чтотак невозможно устроить и что надо довольствоваться квартирами. Зачем же яустроен с такими желаниями? Неужели ж я для того только и устроен, чтобдойти до заключения, что все мое устройство одно надувание? Неужели в этомвся цель? Не верю
А, впрочем, знаете что: я убежден, что нашего брата подпольного нужнов узде держать. Он хоть и способен молча в подполье сорок лет просидеть, ноуж коль выйдет на свет да прорвется, так уж говорит, говорит, говорит..
XI
Конец концов, господа: лучше ничего не делать! Лучше сознательнаяинерция! Итак, да здравствует подполье! Я хоть и сказал, что завидуюнормальному человеку до последней желчи, но на таких условиях, в каких явижу его, не хочу им быть (хотя все-таки не перестану ему завидовать. Нет,нет, подполье во всяком случае выгоднее!) Там по крайней мере можно... Эх!да ведь я и тут вpу! Вру, потому что сам знаю, как дважды два, что вовсе неподполье лучше, а что-то другое, совсем другое, которого я жажду, нокоторого никак не найду! К черту подполье!
Даже вот что тут было бы лучше: это - если б я верил сам хотьчему-нибудь из всего того, что теперь написал. Клянусь же вам, господа, чтоя ни одному, ни одному-таки словечку не верю из того, что теперь настрочил!То есть я и верю, пожалуй, но в то же самое время, неизвестно почему,чувствую и подозреваю, что я вру как сапожDик
- Так для чего же писали все это? - говорите вы мне
- А вот посадил бы я вас лет на сорок безо всякого занятия, да ипришел бы к вам через сорок лет, в подполье, наведаться, до чего вы дошли?Разве можно человека без дела на сорок лет одного оставлять?
- И это не стыдно, и это не унизительно! - может быть, скажете вы мне,презрительно покачивая головами. - Вы жаждете жизни и сами разрешаетежизненные вопросы логической путаницей. И как назойливы, как дерзки вашивыходки, и в то же время как вы боитесь! Вы говорите вздор и довольны им;вы говорите деpзости, а сами беспрерывно боитесь за них и проситеизвинения. Вы уверяете, что ничего не боитесь, и в то же время в нашеммнении заискиваете. Вы уверяете, что скрежещете зубами, и в то же времяостpите, чтоб нас рассмешить. Вы знаете, что остроты ваши неостроумны, новы, очевидно, очень довольны их литературным достоинством. Вам, может быть,действительно случалось страдать, но вы нисколько не уважаете своегострадания. В вас есть и правда, но в вас нет целомудрия; вы из самогомелкого тщеславия несете правду на показ, на позор, на рынок... Выдействительно хотите что-то сказать, но из боязни прячете ваше последнееслово, потому что у вас нет решимости его высказать, а только трусливоенахальство. Вы хвалитесь сознанием, но вы только колеблетесь, потому чтохоть ум у вас и работает, но сердце ваше развратом помрачено, а без чистогосердца - полного, правильного сознания не будет. И сколько в васназойливости, как вы напрашиваетесь, как вы кривляетесь! Ложь, ложь и ложь!
Разумеется, все эти ваши слова я сам теперь сочинил. Это тоже изподполья. Я там сорок лет сряду к этим вашим словам в щелочкуприслушивался. Я их сам выдумал, ведь только это и выдумывалось. Немудрено, что наизусть заучилось и литературную форму приняло..
Но неужели, неужели вы и в самом деле до того легковесны, чтовоображаете, будто я это все напечатаю да еще вам дам читать? И вот еще дляменя задача: для чего, в самом деле, называю я вас "господами", для чегообращаюсь к вам, как будто и вправду к читателям? Таких признаний, какие янамерен начать излагать, не печатают и другим читать не дают. По крайнеймере, я настолько твердости в себе не имею да и нужным не считаю иметь. Новидите ли: мне в голову пришла одна фантазия, и я во что бы ни стало еехочу осуществить. Вот в чем дело:
Есть в воспоминаниях всякого человека такие вещи, которые он открываетне всем, а разве только друзьям. Есть и такие, которые он и друзьям неоткроет, а разве только себе самому, да и то под секретом. Но есть,наконец, и такие, которые даже и себе человек открывать боится, и такихвещей у всякого порядочного человека довольно-таки накопится. То есть дажетак: чем более он порядочный человек, тем более у него их и есть. Покрайней мере, я сам только недавно решился припомнить иные мои прежниеприключения, а до сих пор всегда обходил их, даже с каким-то беспокойством
Теперь же, когда я не только припоминаю, но даже решился записывать, теперья именно хочу испытать: можно ли хоть с самим собой совершенно бытьоткровенным и не побояться всей правды? Замечу кстати: Гейне утверждает,что верные автобиографии почти невозможны, и человек сам об себе наверноналжет. По его мнению, Руссо, например, непременно налгал на себя в своейисповеди, и даже умышленно налгал, из тщеславия. Я уверен, что Гейне прав;я очень хорошо понимаю, как иногда можно единственно из одного тщеславиянаклепать на себя целые преступления, и даже очень хорошо постигаю, какогорода может быть это тщеславие. Но Гейне судил о человеке, исповедовавшемсяперед публикой. Я же пишу для одного себя и раз навсегда объявляю, что еслия и пишу как бы обращаясь к читателям, то единственно только для показу,потому что так мне легче писать. Тут форма, одна пустая форма, читателей жеу меня никогда не будет. Я уже объявил это..
Я ничем не хочу стесняться в редакции моих записок. Порядка и системызаводить не буду. Что припомнится, то и запишу
Ну вот, например: могли бы придраться к слову и спросить меня: если выдействительно не рассчитываете на читателей, то для чего же вы теперьделаете с самим собой, да еще на бумаге, такие уговоры, то есть что порядкаи системы заводить не будете, что запишете то, что припомнится, и т. д., ит. д.? К чему вы объясняетесь? К чему извиняетесь?
- А вот поди же, - отвечаю я
Тут, впрочем, целая психология. Может быть, и то, что я просто трус. Аможет быть, и то, что я нарочно воображаю перед собой публику, чтоб вестисебя приличнее, в то время когда буду записывать. Пpичин может быть тысяча
Но вот что еще: для чего, зачем собственно я хочу писать? Если не дляпублики, так ведь можно бы и так, мысленно все припомнить, не переводя набумагу
Так-с; но на бумаге оно выйдет как-то торжественнее. В этом естьчто-то внушающее, суда больше над собой будет, слогу прибавится. Крометого: может быть, я от записывания действительно получу облегчение. Вотнынче, например, меня особенно давит одно давнишнее воспоминание
Припомнилось оно мне ясно еще на днях и с тех пор осталось со мною, какдосадный музыкальный мотив, который не хочет отвязаться. А между темнадобно от него отвязаться. Таких воспоминаний у меня сотни; но по временамиз сотни выдается одно какое-нибудь и давит. Я почему-то верю, что если яего запишу, то оно и отвяжется. Отчего ж не испробовать?
Наконец: мне скучно, а я постоянно ничего не делаю. Записыванье жедействительно как будто работа. Говорят, от работы человек добрым и честнымделается. Ну вот шанс по крайней мере
Нынче идет снег, почти мокрый, желтый, мутный. Вчера шел тоже, на дняхтоже шел. Мне кажется, я по поводу мокрого снега и припомнил тот анекдот,
