Школьная библиотека

показывать отличные руки, поправляя галстук, дамы так были воздушны, такпогружены в совершенное самодовольство и упоение, так очаровательнопотупляли глаза, что... но один уже смиренный вид Пискарева,прислонившегося с боязнию к колонне, показывал, что он растерялся вовсе. Вэто время толпа обступила танцующую группу. Они неслись, увитые прозрачнымсозданием Парижа, в платьях, сотканных из самого воздуха; небрежно касалисьони блестящими ножками паркета и были более эфирны, нежели если бы вовсеего не касались. Но одна между ими всех лучше, всех роскошнее иблистательнее одета. Невыразимое, самое тонкое сочетание вкуса разлилось вовсем ее уборе, и при всем том она, казалось, вовсе о нем не заботилась ионо вылилось невольно, само собою. Она и глядела и не глядела наобступившую толпу зрителей, прекрасные длинные ресницы опустилисьравнодушно, и сверкающая белизна лица ее еще ослепительнее бросилась вглаза, когда легкая тень осенила при наклоне головы очаровательный лоб ее

Пискарев употребил все усилия, чтобы раздвинуть толпу и рассмотретьее; но, к вели0йшей досаде, какая-то огромная голова с темными курчавымиволосами заслоняла ее беспрестанно; притом толпа его притиснула так, что онне смел податься вперед, не смел попятиться назад, опасаясь толкнутькаким-нибудь образом какого-нибудь тайного советника. Но вот онпродрался-таки вперед и взглянул на свое платье, желая прилично оправиться

Творец небесный, что это! На нем был сюртук и весь запачканный красками:спеша ехать, он позабыл даже переодеться в пристойное платье. Он покраснелдо ушей и, потупив голову, хотел провалиться, но провалиться решительнобыло некуда: камер-юнкеры в блестящем костюме сдвинулись позади егосовершенною стеною. Он уже желал быть как можно подалее от красавицы спрекрасным лбом и ресницами. Со страхом поднял он глаза посмотреть, неглядит ли она на него: боже! она стоит перед ним... Но что это? что это?"Это она!" - вскрикнул он почти во весь голос. В самом деле, это была она,та самая, которую встретил он на Невском и которую проводил к ее жилищу

Она подняла между тем свои ресницы и глянула на всех своим яснымвзглядом. "Ай, ай, ай, как хороша!.." - мог только выговорить он сзахватившимся дыханием. Она обвела своими глазами весь круг, наперерывжаждавший остановить ее внимание, но с каким-то утомлением и невниманиемона скоро отвратила их и встретилась с глазами Пискарева. О, какое небо!какой рай! дай силы, создатель, перенести это! жизнь не вместит его, онразрушит и унесет душу! Она подала знак, но не рукою, не наклонениемголовы, нет, в ее сокрушительных глазах выразился этот знак таким тонкимнезаметным выражением, что никто не мог его видеть, но он видел, он понялего. Танец длиля долго; утомленная музыка, казалось, вовсе погасала изамирала, и опять вырывалась, визжала и гремела; наконец - конец! Она села,грудь ее воздымалась под тонким дымом газа; рука ее (создатель, какаячудесная рука!) упала на колени, сжала под собою ее воздушное платье, иплатье под нею, казалось, стало дышать музыкою, и тонкий сиреневый цвет егоеще виднее означал яркую белизну этой прекрасной руки. Коснуться бы толькоее - и ничего больше! Никаких других желаний - они все дерзки... Он стоял уней за стулом, не смея говорить, не смея дышать

- Вам было скучно? - произнесла она. - Я также скучала. Я замечаю, чтовы меня ненавидите... - прибавила она, потупив свои длинные ресницы

- Вас ненавидеть! мне? я...- хотел было произнесть совершеннопотерявшийся Пискарев и наговорил бы, верно, кучу самых несвязных слов, нов это время подошел камергер с острыми и приятными замечаниями, спрекрасным завитым на голове хохлом. Он довольно приятно показывал ряддовольно недурных зубов и каждою остротою своею вбивал острый гвоздь в егосердце. Наконец кто-то из посторонних, к счастию, обратился к камергеру скаким-то вопросом

- Как это несносно! - сказала она, подняв на него свои небесныеглаза.- Я сяду на другом конце зала; будьте там!

Она проскользнула между толпою и исчезла. Он как помешанный растолкалтолпу и был уже там

Так, это она! она сидела, как царица, всех лучше, всех прекраснее, иискала его глазами

- Вы здесь, - произнесла она тихо.- Я буду откровенна перед вами: вам,верно, странным показались обстоятельства нашей встречи. Неужели выдумаете, что я могу принадлежать к тому презренному классу творений, вкотором вы встретили меня? Вам кажутся странными мои поступки, но я вамоткрою тайну: будете ли вы в состоянии, - произнесла она, устремивпристально на его глаза свои, - никогда не изменить ей?

- О, буду! буду! буду!.

Но в это время подошел довольно пожилой человек, заговорил с ней накаком-то непонятном для Пискарева языке и подал ей руку. Она умоляющимвзглядом посмотрела на Пискарева и дала знак остаться на своем месте иожидать ее прихода, но в припадке нетерпения он не в силах был слушатьникаких приказаний даже из ее уст. Он отправился вслед за нею; но толпаразделила их. Он уже не видел сиреневого платья; с беспокойством проходилон из комнаты в комнату и толкал без милосердия всех встречных, но во всехкомнатах вс° сидели тузы за вистом, погруженные в мертвое молчание. В одномуглу комнаты спорило несколько пожилых людей о преимуществе военной службыперед статскою; в другом люди в превосходных фраках бросали легкиезамечания о многотомных трудах поэта-труженика. Пискарев чувствовал, чтоодин пожилой человек с почтенною наружностью схватил за пуговицу его фракаи представлял на его суждение одно весьма справедливое свое замечание, ноон грубо оттолкнул его, даже не заметивши, что у него на шее был довольнозначительный орден. Он перебежал в другую комнату - и там нет ее. В третью- тоже нет. "Где же она? дайте ее мне! о, я не могу жить, не взглянувши нанее! мне хочется выслушать, что она хотела сказать", - но все поиски егооставались тщетными. Беспокойный, утомленный, он прижался к углу и смотрелна толпу; но напряженные глаза его начали ему представлять все в каком-тонеясном виде. Наконец ему начали явственно показываться стены его комнаты

Он поднял глаза; перед ним стоял подсвечник с огнем, почти потухавшим вглубине его; вся свеча истаяла; сало было налито на столе его

Так это он спал! Боже, какой сон! И зачем было просыпаться? зачем былоодной минуты не подождать: она бы, верно, опять явилась! Досадный светнеприятным своим тусклым сиянием глядел в его окна. Комната в таком сером,таком мутном беспорядке... О, как отвратительна действительность! Что онапротив мечты? Он разделся наскоро и лег в постель, закутавшись одеялом,желая на миг призвать улетевшее сновидение. Сон, точно; не замедлил к немуявиться, но представлял ему вовсе не то, что бы желал он видеть: то поручикПирогов являлся с трубкою, то академический сторож, то действительныйстатский советник, то голова чухонки, с которой он когда-то рисовалпортрет, и тому подобная чепуха

До самого полудня пролежал он в постеле, желая заснуть; но она неявлялась. Хотя бы на минуту показала прекрасные черты свои, хотя бы наминуту зашумела ее легкая походка, хотя бы ее обнаженная, яркая, какзаоблачный снег, рука мелькнула перед ним

Все отринувши, все позабывши, сидел он с сокрушенным, с безнадежнымвидом, полный только одного сновидения. Ни к чему не думал он притронуться;глаза его без всякого участия, без всякой жизни глядели в окно, обращенноев двор, где грязный водовоз лил воду, мерзнувшую на воздухе, и козлиныйголос разносчика дребезжал: "Старого платья продать". Ежедневное идействительное странно поражало его слух. Так просидел он до самого вечераи с жадностию бросился в постель. Долго боролся он с бессонницею, наконецпересилил ее. Опять какой-то сон, какой-то пошлый, гадкий сон. "Боже,умилосердись: хотя на минуту, хотя на одну минуту покажи ее!" Он опятьожидал вечера, опять заснул, опять снился какой-то чиновник, который былвместе и чиновник и фагот; о, это нестерпимо! Наконец она явилась! ееголовка и локоны... она глядит... О, как ненадолго! опять туман, опятькакое-то глупое сновидение

Наконец сновидения сделались его жизнью, и с этого времени вся жизньего приняла странный оборот: он, можно сказать, спал наяву и бодрствовал восне. Если бы его кто-нибудь видел сидящим безмолвно перед пустым столом илишедшим по улице, то, верно бы, принял его за лунатика или разрушенногокрепкими напитками; взгляд его был вовсе без всякого значения, природнаярассеянность наконец развилась и властительно изгоняла на лице его всечувства, все движения. Он оживлялся только при наступлении ночи

ТакоеF1остояние расстроило его силы, и самым ужасным мучением было длянего то, что наконец сон начал его оставлять вовсе. Желая спасти этоединственное свое богатство, он употреблял все средства восстановить его

Он слышал, что есть средство восстановить сон - для этого нужно принятьтолько опиум. Но где достать этого опиума? Он вспомнил про одногоперсиянина, содержавшего магазин шалей, который всегда почти, когда нивстречал его, просил нарисовать ему красавицу. Он решился отправиться кнему, предполагая, что у него, без сомнения, есть этот опиум. Персиянинпринял его сидя на диване и поджавши под себя ноги

- На что тебе опиум? - спросил он его