Книга "Портрет". Страница 1
Часть I
Нигде не останавливалось столько народа, как перед картинною лавочкоюна Щукином дворе. Эта лавочка представляла, точно, самое разнородноесобрание диковинок: картины большею частью были писаны масляными красками,покрыты темно-зеленым лаком, в темно-желтых мишурных рамах. Зима с белымидеревьями, совершенно красный вечер, похожий на зарево пожара, фламандскиймужик с трубкою и выломанною рукою, похожий более на индейского петуха вманжетах, нежели на человека, - вот их обыкновенные сюжеты. К этому нужноприсовокупить несколько гравированных изображений: портрет Хозрева-Мирзы вбараньей шапке, портреты каких-то генералов в треугольных шляпах, с кривыминосами. Сверх того, двери такой лавочки обыкновенно бывают увешаны связкамипроизведений, отпечатанных лубками на больших листах, которыесвидетельствуют самородное дарованье русского человека. На одном былацаревна Миликтриса Кирбитьевна, на другом город Иерусалим, по домам ицерквам которого без церемонии прокатилась красная краска, захватившаячасть земли и двух молящихся русских мужиков в рукавицах. Покупателей этихпроизведений обыкновенно немного, но зато зрителей - куча. Какой-нибудьзабулдыга лакей уже, верно, зевает перед ними, держа в руке судки с обедомиз трактира для своего барина, который, без сомнения, будет хлебать суп неслишком горячий. Перед ним уже, верно, стоит в шинели солдат, этот кавалертолкучего рынка, продающий два перочинные ножика; торговка-охтенка скоробкою, наполненною башмаками. Всякий восхищается по-своему: мужикиобыкновенно тыкают пальцами; кавалеры рассматривают серьезно;лакеи-мальчики и мальчишки-мастеровые смеются и дразнят друг друганарисованными карикатурами; старые лакеи во фризовых шинелях смотрят потомутолько, чтобы где-нибудь позевать; а торговки, молодые русские бабы, спешатпо инстинкту, чтобы послушать, о чем калякает народ, и посмотреть, на чтоон смотрит
В это время невольно остановился перед лавкою проходивший мимо молодойхудожник Чартков. Старая шинель и нещегольское платье показывали в нем тогочеловека, который с самоотвержением предан был своему труду и не имелвремени заботиться о своем наряде, всегда имеющем таинственнуюпривлекательность для молодости. Он остановился перед лавкою и спервавнутренно смеялся над этими уродливыми картинами. Наконец овладело имневольное размышление: он стал думать о том, кому бы нужны были этипроизведения. Что русский народ заглядывается на Ерусланов Лазаревичей, наобъедал и обпивал, на Фому и Ерему, это не казалось ему удивительным:изображенные предметы были очень доступны и понятны народу; но гдепокупатели этих пестрых, грязных масляных малеваний? кому нужны этифламандские мужики, эти красные и голубые пейзажи, которые показываюткакое-то притязание на несколько уже высший шаг искусства, но в которомвыразилось все глубокое его унижение? Это, казалось, не были вовсе трудыребенка-самоучки. Иначе в них бы, при всей бесчувственной карикатурностицелого, вырывался острый порыв. Но здесь было видно просто тупоумие,бессильная, дряхлая бездарность, которая самоуправно стала в ряды искусств,тогда как ей место было среди низких ремесл, бездарность, которая былаверна, однако ж, своему призванию и внесла в саоEе искусство свое ремесло
Те же краски, та же манера, та же набившаяся, приобыкшая рука,принадлежавшая скорее грубо сделанному автомату, нежели человеку!.. Долгостоял он пред этими грязными картинами, уже наконец не думая вовсе о них, амежду тем хозяин лавки, серенький человечек во фризовой шинели, с бородой,не бритой с самого воскресенья, толковал ему уже давно, торговался иусловливался в цене, еще не узнав, что ему понравилось и что нужно
- Вот за этих мужичков и за ландшафтик возьму беленькую. Живопись-токакая! Просто глаз прошибет; только что получены с биржи; еще лак не высох
Или вот зима, возьмите зиму! Пятнадцать рублей! Одна рамка чего стоит. Вонона какая зима! - Тут купец дал легкого щелчка в полотно, вероятно чтобыпоказать всю добро'ту зимы. - Прикажете связать их вместе и снести за вами?Где изволите жить? Эй, малый, подай веревочку
- Постой, брат, не так скоро, - сказал очнувшийся художник, видя, чтоуж проворный купец принялся не в шутку их связывать вместе. Ему сделалосьнесколько совестно не взять ничего, застоявшись так долго в лавке, и онсказал:
- А вот постой, я посмотрю, нет ли для меня чего- нибудь здесь, - и,наклонившись, стал доставать с полу наваленные громоздко, истертые,запыленные старые малеванья, не пользовавшиеся, как видно, никаким почетом
Тут были старинные фамильные портреты, которых потомков, может быть, и насвете нельзя было отыскать, совершенно неизвестные изображения с прорваннымхолстом, рамки, лишенные позолоты, - словом, всякий ветхий сор. Но художникпринялся рассматривать, думая втайне: "Авось что-нибудь и отыщется". Онслышал не раз рассказы о том, как иногда у лубочных продавцов былиотыскиваемы в сору картины великих мастеров
Хозяин, увидев, куда полез он, оставил свою суетливость и, принявшиобыкновенное положение и надлежащий вес, поместился сызнова у дверей,зазывая прохожих и указывая им одной рукой на лавку: "Сюда, батюшка, воткартины! зайдите, зайдите; с биржи получены". Уже накричался он вдоволь ибольшею частью бесплодно, наговорился досыта с лоскутным продавцом,стоявшим насупротив его также у дверей своей лавочки, и, наконец вспомнив,что у него в лавке есть покупатель, поворотил народу спину и отправилсявовнутрь ее. "Что, батюшка, выбрали что-нибудь?" Но художник уже стоялнесколько времени неподвижно перед одним портретом в больших, когда-товеликолепных рамах, но на которых чуть блестели теперь следы позолоты
Это был старик с лицом бронзового цвета, скулистым, чахлым; чертылица, казалось, были схвачены в минуту судорожного движенья и отзывались несеверною силою. Пламенный полдень был запечатлен в них. Он был драпирован вширокий азиатский костюм. Как ни был поврежден и запылен портрет, но когдаудалось ему счистить с лица пыль, он увидел следы работы высокогохудожника. Портрет, казалось, был не кончен; но сила кисти была разительна
Необыкновеннее всего были глаза: казалось, в них употребил всю силу кисти ивсе старательное тщание свое художник. Они просто глядели, глядели даже изсамого портрета, как будто разрушая его гармонию своею странною живостью
Когда поднес он портрет к дверям, еще сильнее глядели глаза. Впечатлениепочти то же произвели они и в народе. Женщина, остановившаяся позади его,вскрикнула: "Глядит, глядит", - и попятилась назад. Какое-то неприятное,непонятное самому себе чувство почувствовал он и поставил портрет на землю
- А что ж, возьмите портрет! - сказал хозяин
- А сколько? - сказал художник
- Да что за перо дорожиться? три четвертачка давайте!
- Нет
- Ну, да что ж дадите?
- Двугривенный, - сказал художник, готовясь идти
- Эк цену какую завернули! да за двугривенный одной рамки не купишь
Видно, завтра собираетесь купить? Господин, господин, воротитесь!гривенничек хоть прикиньте. Возьмите, возьмите, давайте двугривенный
Право, для почину только, вот только что первый покупатель
Засим он сделал жест рукой, как будто бы говоривший: "Так уж и быть,пропадай картина!"
Таким образом Чартков совершенно неожиданно купил старый портрет и вто же время подумал: "Зачем я его купил? на что он мне?" Но делать былонечего. Он вынул из кармана двугривенный, отдал хозяину, взял портрет подмышку и потащил его с собою. Дорогою он вспомнил, что двугривенный, которыйон отдал, был у него последний. Мысли его вдруг омрачились; досада иравнодушная пустота обняли его в ту же минуту. "Черт побери! гадко насвете!" - сказал он с чувством русского, у которого дела плохи. И почтимашинально шел скорыми шагами, полный бесчувствия ко всему. Красный светвечерней зари оставался еще на половине неба; еще домы, обращенные к тойстороне, чуть озарялись ее теплым светом; а между тем уже холодноесиневатое сиянье месяца становилось сильнее. Полупрозрачные легкие тенихвостами падали на землю, отбрасываемые домами и ногами пешеходцев. Ужехудожник начинал мало-помалу заглядываться на небо, озаренное каким-топрозрачным, тонким, сомнительным светом, и почти в одно время излетали изуст его слова: "Какой легкий тон!" - и слова: "Досадно, черт побери!" И он,поправляя портрет, беспрестанно съезжавший из-под мышек, ускорял шаг
Усталый и весь в поту, дотащился он к себе в Пятнадцатую линию наВасильевский остров. С трудом и с отдышкой взобрался он по лестнице,облитой помоями и украшенной следами кошек и собак. На стук его в дверь небыло никакого ответа: человека не было дома. Он прислонился к окну ирасположился ожидать терпеливо, пока не раздались наконец позади его шагипарня в синей рубахе, его приспешника, натурщика, краскотерщика и
