Книга "Дар". Страница 48
"Философия" Чернышевского поднимается через Фейербаха кэнциклопедистам. С другой-же стороны, прикладное гегелианство, постепеннолевея, шло через того же Фейербаха к Марксу, который в своем "Святомсемействе" выражается так:
........ума большого
не надобно, чтобы заметить связь
между ученьем материализма
о прирожденной склонности к добру,
о равенстве способностей людских,
способностей, которые обычно
зовутся умственными, о влияньи
на человека обстоятельств внешних,
о всемогущем опыте, о власти
привычки, воспитанья, о высоком
значении промышленности всей,
о праве нравственном на наслажденье -
и коммунизмом
Перевожу стихами, чтобы не было так скучно.
Стеклов считает, что при всей своей гениальности Чернышевский не могбыть равен Марксу, по отношению к которому стоит-де, как по отношению кУатту -- барнаульский мастеровой Ползунов. Сам Маркс ("этот мелкий буржуа домозга костей" по отзыву Бакунина, не терпевшего немцев) раза два сослался на"замечательные" труды Чернышевского, но оставил не одну презрительнуюзаметку на полях главного экономического труда "дес гроссен руссишенгелертен" (русских вообще Маркс не жаловал). Чернышевский отплатил ему темже. Уже в семидесятых годах он ко всему "новому" относился небрежно,неблагожелательно. Экономика в частности ему осточертела, перестав быть длянего орудием борьбы, и тем самым приобретя в его сознании вид пустой забавы,"чистой науки". Совершенно ошибочно Ляцкий -- со свойственной многимстрастью к навигационным аналогиям -- сравнивает ссыльного Чернышевского счеловеком, "глядящим с пустынного берега на плывущий мимо гигантский корабль(корабль Маркса), идущий открывать новые земли"; выражение, особеннонеудачное в виду того, что сам Чернышевский, словно предчувствуя аналогию изаранее опровергая ее, говорил о "Капитале" (посланном ему в 1872 году):"Просмотрел, да не читал, а отрывал листик за листиком, делал из нихкораблики (разрядка моя) и пускал по Вилюю".
Ленин считал, что Чернышевский "единственный действительно великийписатель, который сумел с пятидесятых годов вплоть до 1888 (скостил емуодин) остаться на уровне цельного философского материализма". Как тоКрупская, обернувшись на ветру к Луначарскому, с мягкой грустью сказала ему:"Вряд ли кого-нибудь Владимир Ильич так любил... Я думаю, что между ним иЧернышевским было очень много общего". "Да, несомненно было общее, -добавляет Луначарский, сначала было отнесшийся к этому замечаниюскептически. -- Было общее и в ясности слога, и в подвижности речи... вшироте и глубине суждений, в революционном пламени... В этом соединенииогромного содержания и внешней скромности, и наконец в моральном обликеобоих этих людей". Статью Чернышевского "Антропологический принцип вфилософии" Стеклов называет "первым философским манифестом русскогокоммунизма"; знаменательно, что этим первым манифестом был школьныйпересказ, ребяческое суждение о труднейших моральных вопросах. "Европейскаятеория утилитаризма, -- говорит Страннолюбский, несколько перефразируяВолынского, -- явилась у Чернышевского в упрощенном, сби7ивом, карикатурномвиде. Пренебрежительно и развязно судя о Шопенгауере, под критическим ногтемкоторого его философия не прожила бы и секунды, он из всех прежнихмыслителей, по странной ассоциации идей и ошибочным воспоминаниям, признаетлишь Спинозу и Аристотеля, которого он думает, что продолжает".
Чернышевский сколачивал непрочные силлогизмы; отойдет, а силлогизм ужеразвалился, и торчат гвозди. Устраняя дуализм метафизический, он попался надуализме гносеологическом, а беспечно приняв материю за причинупервоначальную, запутался в понятиях, предполагающих нечто, создающее нашепредставление о внешнем мире вообще. Профессиональному философу Юркевичубыло легко его разгромить. Юркевич всг интересовался, как это собственноговоря пространственное движение нерва превращается в непространственноеощущение. Вместо ответа на обстоятельную статью бедного философа,Чернышевский перепечатал в "Современнике" ровно треть ее (т. е. сколькодозволялось законом), оборвав на полслове, без всяких комментариев. Ему былорешительно наплевать на мнения специалистов, и он не видел беды в незнанииподробностей разбираемого предмета: подробности были для него лишьаристократическим элементом в государстве наших общих понятий.
"Голова его думает над общечеловеческими вопросами... пока рука егоисполняет черную работу", -- писал он о своем "сознательном работнике" (ипочему-то нам вспоминаются при этом те гравюры из старинных анатомическихатласов, где с приятным лицом юноша, в непринужденной позе прислонившись кколонне, показывает образованному миру все свои внутренности). Ногосударственный строй, который должен был явиться синтезом в силлогизме, гдетезисом была община, не столько походил на советскую Россию, сколько настрану утопистов. Мир Фурье, гармония двенадцати страстей, блаженствообщежития, работники в розовых венках, -- всг это не могло не прийтись повкусу Чернышевскому, искавшему всегда "связности". Помечтаем о фаланге,живущей во дворце: 1800 душ -- и все веселы! Музыка, флаги, сдобные пироги
Миром правит математика и правит толково; соответствие, которое Фурьеустанавливал между нашими влечениями и ньютоновым тяготением, особенно былопленительно и на всю жизнь определило отношение Чернышевского к Ньютону, -с яблоком которого нам приятно сравнить яблоко Фурье, стоившее комивояжеруцелых четырнадцать су в парижской ресторации, что Фурье навело наразмышление об основном беспорядке индустриального механизма, точно такжекак Маркса привел к мысли о необходимости ознакомиться с экономическимипроблемами вопрос о гномах-виноделах ("мелких крестьянах") в долине Мозеля:грациозное зарождение грандиозных идей.
Отстаивая общинное землевладение с точки зрения большей легкостиустройства на Руси ассоциаций, Чернышевский готов был согласиться наосвобождение крестьян без земли, обладание коей повело бы, в конце концов, кновым тяготам. Искры брызнули из под нашего пера на этой строке
Освобождение крестьян! Эпоха великих реформ! В порыве яркого предчувствиянедаром молодой Чернышевский записал в дневнике в сорок восьмом году (год,кем то прозванный "отдушиной века"): "а что, если мы в самом деле живем вовремена Цицерона и Цезаря, когда seculorum novus nascitur ordo, и являетсяновый Мессия, и новая религия, и новый мир?.."
Дозволено курить на улицах. Можно не брить бороды. При всякоммузыкальном случае жарят увертюру из "Вильгельма Теля". Ходят слухи, чтостолица переносится в Москву; что старый стиль календаря меняется на новый
Под этот шумок Россия деятельно готовит материал для немудреной, но сочнойсалтыковской сатиры. "Каким это новым духом повеяло, желал бы я знать, -говорил генерал Зубатов, -- только лакеи стали грубить, а то всг осталосьпо-старому". Помещикам и особливо помещицам снились страшные сны, в сонникахне указанные. Появилась новая ересь: нигилизм. "Безобразное ибезнравственное учение, отвергающее всг, чего нельзя ощупать", -содрогаясь, толкует Даль это странное слово (в котором "ничто" как бысоответствует "материи"). Лицам духовного звания было видение: по Невскомупроспекту шагает громадный Чернышевский в широкополой шляпе, с дубиной вруках.
А первый рескрипт на имя виленского губернатора Назимова! А подписьгосударева, красивая, крепкая, с двумя полнокровно-могучими росчеркамивверху и внизу, впоследствии оторванными бомбой! А восторг самого НиколаяГавриловича: "Благословение, обещанное миротворцам и кротким, увенчиваетАлександра Второго счастьем, каким не был увенчан никто еще из государейЕвропы..."
Но уже вскоре после образования губернских комитетов пыл егоохлаждается: его возмущает дворянское своекорыстие большинства из них
Окончательное разочарование наступает во второй половине 58 года. Величинавыкупной суммы! Малость надельной земли! Тон "Современника" становитсярезким, откровенным; словцо "гнусно", "гп3сность" начинает приятно оживлятьстраницы этого скучноватого журнала.
Жизнь его руководителя событиями бедна. Публика долго лица его незнала. Его нигде не видать. Уже знаменитый, он как бы остается за кулисамисвоей деятельной, говорливой мысли.
Всегда, по тогдашнему обычаю, в халате (закапанном даже сзадистеарином), он сидел день-деньской в своем маленьком кабинете с синимиобоями, здоровыми для глаз, с окном во двор (вид на поленницы, покрытыеснегом), у большого стола, заваленного книгами, корректурами, вырезками
Работал так лихорадочно, так много курил, так мало спал, что впечатлениепроизводил страшноватое: тощий, нервный, взгляд зараз слепой и сверлящий,отрывистая, рассеянная речь, руки трясутся (зато никогда не страдал головнойболью и наивно гордился этим, как признаком здравого ума). Способностьработать была у него чудовищная, как, впрочем, у большинства русскихкритиков прошлого века. Секретарю Студентскому, бывшему саратовскомусеминаристу, он диктовал перевод истории Шлоссера, а в промежутки, пока тотзаписывал фразу, писал сам статью для "Современника" или читал что-нибудь,делая на полях пометки. Ему мешали посетители. Не умея избавиться отдокучного гостя, он, к собственному озлоблению, все более ввязывался вбеседу. Прислонившись к камину и что-нибудь теребя, он говорил звонким,пискливым голосом, а ежели думал о другом, тянул что-то однообразное, спрожевкой, с обильными ну-с, да-с. У него был особенный тихий смешок(Толстого Льва бросавший в пот), но, когда хохотал, то закатыватся и ревелоглушительно (издали заслышав эти рулады. Тургенев убегал).
Такие средства познания, как диалектический материализм, необыкновеннонапоминают недобросовестные рекламы патентованных снадобий, врачующих сразувсе болезни. Случается все же, что такое средство помогает при насморке
