Школьная библиотека

состоялась тут же в опустевшей таверне. Несмотря на интерес,возбуждаемый поединком ("оба были ранены... кровь прыскала напесок пола"), уже в десять лет, а то и раньше, что-тонеудержимо побуждало меня покинуть таверну, с ее уже ползшимина четвереньках дуэлянтами, и смешаться с затихшей передтаверной толпой, чтобы поближе рассмотреть "в душистом сумраке"неких глухо и соблазнительно упомянутых автором "сеньоритсомнительного звания". Еще с большим волнением читал я о ЛуизеПойндекстер, белокурой кузине Калхуна и будущей леди Джеральд,дочке сахарного плантатора. Эта прекрасная, незабвенная девица,почти креолка, является перед нами томимая муками ревности,хорошо известной мне по детским балам в Петербурге, когдакакая-нибудь безумно любимая девочка с белым бантом почему-товдруг начинала не замечать меня. Итак Луиза стоит на плоскойкровле своего дома, опершись белой рукой на каменный парапет,еще влажный от ночных рос, и чета ее грудей (так и написано"twin breasts") поднимается и опускается, а лорнет направлен -этот лорнет я впоследствии нашел у Эммы Бовари, а потом егодержала Анна Каренина, от которой он перешел к Даме с собачкойи был ею потерян на ялтинском молу. Ревнивой Луизой он былнаправлен в пятнистую тень под москитами, где тайно любимый еювсадник вел беседу с не нравившейся ни мне, ни ему амазонкой,донной Айсидорой Коваруббио де Лос Ланос, дочкой местногопомещика. Автор довольно противно сравнивал эту преувеличеннуюбрюнетку с "хорошеньким, усатеньким молодым человеком", а еешевелюру с "пышным хвостом дикого коня".

"Мне как-то случилось,-- объяснил Морис Луизе, тайнолюбимой им всаднице,-- оказать донне Айсидоре небольшую услугу,а именно избавить ее от шайки дерзких индейцев". "Небольшуюуслугу! -- воскликнула Луиза.-- Да знаете ли вы, что кабымужчина оказал мне такую услугу".-- "Чем же вы бы егонаградили?" -- спросил Морис с простительным нетерпением.-- "О,я бы его полюбила!"--крикнула откровенная креолка.--"В такомслучае, сударыня,-- раздельно выговорил Морис,-- я бы отдалполжизни, чтобы вы попали в лапы индейцев, а другую, чтобыспасти вас".

И тут наш романтик-капитан вкрапливает странное авторскоепризнание. Перевожу его дословно: "Сладчайшее в моей жизнилобзание было то, которое имел я сидючи в седле, когда женщина-- прекрасное создание, в отъезжем поле -- перегнулась ко мнесо своего седла и меня, конного, поцеловала".

Это увесистое "сидючи" ("as I sate") придает, конечно, иплотность и продолжительность лобзанию, которое капитан такэлегантно "имел" ("had"), но даже в одиннадцать лет мне былоясно, что такая кентаврская любовь поневоле несколькоограниченна. К тому же Юрик и я знали одного лицеиста, которыйэто испробовал на Островах, но лошадь его дамы спихнула еголошадь в канаву с водой. Истомленные приключениями в вырскомчапаррале, мы ложились на траву и говорили о женщинах

Невинность наша кажется мне теперь почти чудовищной при светеразных исповедей за те годы, приводимых Хавелок Эллисом, гдеидет речь о каких-то малютках всевозможных полов, занимающихсявсеми греко-римскими грехами, постоянно и всюду, отанглосаксонских промышленных центров до Украины (откуда имеетсяодно особенно вавилонское донесение отEFомещика). Трущобы любвибыли незнакомы нам. Заставив меня кровью (добытой перочиннымножом из большого пальца) подписать на пергаменте клятвумолчания, тринадцатилетний Юрик поведал мне о своей тайнойстрасти к замужней даме в Варшаве (ее любовником он стал толькогораздо позже--в пятнадцать лет), Я был моложе его на два года,и мне нечем было ему платить за откровенность, ежели не считатьнескольких бедных, слегка приукрашенных рассказов о моихдетских увлечениях на французских пляжах, где было так хорошо,и мучительно, и прозрачно-шумно, да петербургских домах, гдевсегда так странно и даже жутко бывало прятаться и шептаться, ибыть хватаемым горячей ручкой во время общих игр в чужихнезнакомых коридорах, в суровых и серых лабиринтах, полныхнеизвестных нянь, после чего глухо болела голова, и по каретнымстеклам шли радуги огней. Впрочем, в том самом году, который ятеперь постепенно освободил от шлака более ранних и болеепоздних впечатлений, нечто вроде романтического приключения снаплывом первых мужских чувств мне все-таки довелось испытать

Я собираюсь продемонстрировать очень трудный номер, своего родадвойное сальто-мортале с так называемым "вализским" перебором(меня поймут старые акробаты), и посему прошу совершеннойтишины и внимания

3

Осенью 1910-го года брата и меня отправили с гувернером вБерлин на три месяца, дабы выправить нам зубы: у брата верхнийряд выпячивался из-под губы, а у меня они все росли как попало,один даже добавочный шел из середины неба, как у молодой акулы

Все это было прескучно. Знаменитый американский дантист вБерлине выкорчевал кое-что козьей ножкой, причиняя дикуюнеприличную боль, и как ужасен бывал у тогдашних дантистовпасмурный вид в окне перед взвинченным стулом, и вата, вата,сухая, дьявольская вата, которую они накладывали пациенту задесны. Оставшиеся зубы этот жестокий американец перекрутилтесемками перед тем, как обезобразигь нас платиновымипроволоками. Разумеется мы считали, что нам полагается многоразвлечений в награду за эти адские утра Ин ден Цельтен ахтценА,-- вот вспомнил даже адрес и бесшумный ход наемногоэлектрического автомобиля. Сначала мы много играли в теннис, акогда наступили холода, стали почти ежедневно посещатьскетинг-ринг на Курфюрстендаме. Военный оркестр (Германия в тегоды была страной музыки) не мог заглушить механическойворкотни неумолкаемых роликов. Существовала в России породамальчиков (Вася Букетов, Женя Кан, Костя Мальцев,--где все ониныне?), которые мастерски играли в футбол, в теннис, в шахматы,блистали на льду катков, перебирая на поворотах "через колено"бритвоподобными беговыми коньками, плавали, ездили верхом,прыгали на лыжах в Финляндии и немедленно научались всякомуновому спорту. Я принадлежал к их числу и потому оченьвеселился на этом паркетном скетинге. Было человек десятьинструкторов в красной форме с бранденбургами, большинство изних говорило по-английски (я немецкому языку никогда ненаучился и в жизни не прочел ни одного литературногопроизведения по-немецки). Самый ловкий из них, мрачный молодойбандит из Чикаго, научил меня танцевать на роликах. Мой брат,мирный и неловкий, в очках, тихо козылял в сторонке, никому немешая, а гувернер пил кофе и ел торт мокка в кафе за бархатнымбарьером. Я вскоре заприметил группу изящных, стройных молодыхамериканок; сначала они все сливались для меня в одностранно-привлекательное явление; но постепенно началасьдифференциация. Как-то я тренировался в вальсе и, за несколькосекунд до одного из самых болезненных падений, которое мнекогда-либо пришлось потерпеть (расшиб все лицо), я услышал изэтой обольстительной группы уже знакомый мне, полнозвучный какудар по арфе голос, выразивший мне одобрение. До сих пормедленно едет она у меня мимо глаз, эта высокая американочка всинем тайере, в большой черной шляпе, насквозь пронзеннойсверкающей булавкой, в белых лайковых перчатках и лакированныхбашмаках, вооруженных какими-то особенными роликами. По ночам яне спал, воображая эту Луизу, ее стройный стан, ее голую,нежно-голубоватую шею, и удивлялся странному физическомунеудобству, которое, если и ощущалось мною раньше, то не всвязи с какими-нибудь фантазиями, а только оттого, что натиралирейтузы. Как-то я шел через вестибюль ринга и около дорическойколонны стояли она и мой роликовый инструктор, и этот гладкопричесанный наглец типа Калхуна крепко держал ее за кисть ичего-то добивался, и она по-детски вертела так и сяк плененнойрукой, и в ближайшую ночь я несколько раз подряд заколол его,застрелил, задушил,

Наш гувернер, тот "Ленский", о котором я писал по другомуповоду, высоконравственный и несколько наивный человек, былвпервые за границей. Ему не всегда было легко согласовать свойстрастный интерес к туристическим приманкам с педагогическимдолгом, и в общем нам с братом часто удавалось заводить его вместа, куда родители нас бы может быть и не пустили. Так,например, он легко поддался приманчивости Винтергартена, и вотоднажды мы очутились с ним сидящими в одной из передних лож подискусственным звездным небом этого знаменитого учреждения ичерез соломинки потягивающими из-под взбитых сливок гладкий инеобыкновенно вкусный "айсшоколаде".

Программа была обычная: был жонглер во фраке; былавнушительного вида певица, которая вспыхивала поддельнымикаменьями, заливаясь ариями в переменных лучах зеленого икрасного цвета прожекторов; затем был комик на роликах; междуними и велосипедным номером (о котором скажу в свое время) было