Школьная библиотека

плотность, производят впечатление громоздкости. Франц поджалноги. Марта и за нею муж двинулись мимо него, вышли.

Франц остался с серым бутербродом в опустевшем купе. Онжевал и глядел в окно. Поднимался по диагонали окна зеленыйоткос, заполнил окно доверху, затем, разрешив железный аккорд,грохотнул сверху мост, и мгновенно зеленый скат пропал,распахнулся свободный вид, луга, ивы вдоль ручья, лиловатыегряды капусты. Франц проглотил последний кусок, поерзал,прикрыл глаза.

Столица... В самом названии этой незнакомой еще столицы -в увесистом грохоте первого слога и в легком звоне второго -было для него что-то волнующее. Экспресс уже как будто мчал егопо знаменитому проспекту, обсаженному исполинскими древнимилипами, под которыми кипела цветистая толпа. Промчал экспрессмимо этих лип. пышно выросших из названия проспекта, и влетелпод огромную арку в перламутровых блестках. Дальше былувлекательный туман, где поворачивалась фотографическаяоткрытка,--сквозная башня в расплывчатых огнях, на черном фоне

Она исчезла, и в сияющем магазине, среди золоченых болванок,изображавших торсы, и чистых, зеркал, и стеклянных прилавков,Франц разгуливал--в визитке, в полосатых штанах, в белых гетрахи плавным движением руки направлял покупателей в нужные имотделы. Это уже была не совсем сознательная игра мысли, но ещене сон; и в тот миг, когда сон собрался его подкосить, Францопять овладел собой, направил мысли по собственному усмотрению,оголил плечи даме, только что сидевшей у окна,прикинул,--взволнован ли он?--затем, сохранив голые плечи,переменил голову, подставил лицо той семнадцатилетнейгорничной, которая испарилась с серебряной суповой ложкой дотого, как он успел ей объясниться в любви; но и эту голову онзатушевал и вместо нее приделал лицо одной из тех лихихстоличных красавиц, которые встречаются главным образом наликерных и папиросных рекламах; и только тогда образ ожил:гологрудая дама подняла к пунцовым губам рюмку, покачиваяажурной ногой, с которой спадала красная туфелька без задника

Туфелька свалилась, и Франц, нагнувшись за ней, пошатнулся,мягко нырнул в темную дремоту. Он спал с разинутым ртом, такчто были на его бледном лице три дырки: две блестящих,--стеклаочков, и одна черная -- рот. Драйер это отметил, когда, часспустя, вернулся с женой из вагона-ресторана. Они молчапереступили через протянутую мертвую ногу. Марта положила сумкуна откидной столик под окном, и никелевый глазок сумки сразуожил, мелко заиграл зеленым блеском. Драйер закурил сигару.

Обед оказался недурным, и Марта теперь не жалела, чтопошла. Цвет лица у нее как-то потеплел, прекрасные глаза быливлажны, блестели свежо подмазанные губы; она улыбнулась, чутьобнажив резцы, и эта довольная, драгоценная улыбка медлила наее лице несколько мгновений. Драйер глядел на жену, слегкаприщурясь, наслаждаясь ее улыбкой, как неожиданным подарком,-но ни за что в мире он не показал бы этого. Когда улыбкаисчезла, он отвернулся, подобно удовлетворенному зеваке, послетого, как уличный торговец поднял и снова положил на возокнечаянно рассыпавшиеся апельсины.

Франц вдруг подтянул ногу, но не проснулся. Поезд сталгрубо тормозить. Проплыли красноватые стены, огромная труба,словно выложенная мозаикой, товарные вагоны, стоявшие назапасном пути; и затем в отделении потемнело; вокзал.

-- А я, моя душа, пойду прогуляться,--сказал Драйер,любивший курить на свежем воздухе.

Марта, оставшись одна, откинулась в угол, посмотрела,зевнув, на мертвеца в очках, равнодушно подумала, что он сейчассъедет на пол. Драйер, гуляя по платформе, мимоходом поигралпальцами по оконному стеклу, но жена больше не улыбнулась,-- и,пыхнув дымом, он двинулся дальше. Шел он неторопливой, чутьподпрыгивающей походкой, заложив руки за спину и выпятивсигару. Между прочим он подумал о том, что хорошо бы такпрогуливаться под сводами незнакомого вокзала где-нибудь попути в Андалузию, Багдад, Нижний Новгород... Можно хоть сегодняпуститься в путь: земной шар огромен и кругл,-- и денегдостаточно на пять, а то и больше, полных обхватов. Марта бы,впрочем, ни за что не поехала. Никак даже не скажешь ей:поедем, дела подождут. Купить, что ли, газету; биржа, пожалуй,тоже любопытная вещь, И надо узнать, перелетел ли этот молодчикчерез океан? Америка, Мексике, Пальмовый Пляж. Вот Вилли Грюнтам побывал, звал с собой. Нет, ее не уломать... Где же, всущности говоря, газетный лоток... Этот велосипед с завернутымилапками сейчас так отчетлив, а забуду его навсегда, забуду, чтосмотрел на него, все забуду... И вот, багажный вагон тронулся,поплыл. Э! да это мой поезд... А все-таки надо купить...

Драйер мелкой рысью кинулся к лотку, выбрал на ладонимонету, кинулся обратно, засовывая газету в карман. Он не оченьловко вскочил на проплывавшую подножку и не сразу мог отворитьдверь. Посмеиваясь и глубоко дыша, он прошел один вагон,второй, третий. В предпоследнем коридоре учтиво отодвинулся,чтобы пропустить его, длинный господин. Драйер, мимоходом,глянув на него, увидел лицо взрослого человека с носикомгрудного младенца. "Занятно,--подумал Драйер,--очень занятно"

В следующем вагоне он отыскал свое купе, опять переступил черезмертвую ногу и тихонько сел. Марта, по-видимому, спала. Онразвернул газету и вдруг заметил, что Марта глядит на него вупор.

-- Сумасшедший идиот,-- сказала она спокойно и тотчасприкрыла глаза снова. Драйер дружелюбно ей покивал и окунулся вгазету.

Первая часть дороги,-- первая глава путешествия -- всегдаподробна и медлительна. Средние часы -- дремотны, последние -скоры. И вот, Франц проснулся, пожевал губами. Его спутникиспали. Свет в окне поблек, точно где-то потушили одну, двелампочки. Он посмотрел на кисть, на часики под решеткой. Онспал очень долго. Отяжелели ноги, и во рту был препротивныйвкус. Тщательно вытерев стекла очков, он выбрался в коридор.

И с этих пор время пошло быстро. Час спустя ожила и четаДрайер, лакей принес им кофе в толстых чашках, кофе былоскверное. Где-то потухли еще две-три лампочки. Потом, всумерках, по окну стал тихонько потрескивать дождь, катились постеклу струйки, останавливались неуверенно и снова быстросбегали вниз. За окнами коридора под аспидной тучей тлел узкий,желтый закат. И еще немного спустя электрический свет озарилотделение, и Марта долго смотрелась в зеркальце, скаля зубы,подтягивая верхнюю губу.

Драйер, весь еще полный приятного тепла дремоты, посмотрелна потускневшее окно, на струйки, угловато сбегавшие по стеклу,подумал, что завтра воскресенье, что утром он поедет играть втеннис (за который недавно принялся с жарким рвением пожилогочеловека), и что нехорошо, если помешает дождь. Он спросилсебя, сделал ли он успехи, бессознательно напряг правое плечо итотчас вспомнил холеную, солнцем облитую площадку в тирольскомгородке и знаменитого, баснословного игрока, который пришел насостязание в белом пальто с полдюжиной ракет под мышкой, азатем медленно, с профессиональной плавностью снял и пальто, ишелковый шарф и цветастый свитер,-- и сверкнув по локотьобнаженной рукой, поддал звучно и с какой-то нечеловеческойточностью первый, пробный мяч.

-- Осень, дождь,-- сказала Марта, резко захлопнув сумку.

-- Совсем маленький,-- тихо поправил Драйер, Поезд, как быуже попав в поле притяжения столицы, шел необыкновенно быстро

Стекла совсем потемнели, в них незаметно появились отражения,отблески. Мелькнула мимо огненная полоса встречного поезда инавеки оборвалась. Франц, вернувшись в купе, вдруг судорожносхватился за бок. И еще через час в смутном мраке появилисьдалекие россыпи огней, бриллиантовые пожары.

Вскоре Драйер встал; Франц, с холодком волнения в груди,встал тоже. Драйер стал стаскивать чемоданы (он очень любилсовать их носильщику в окно); Франц, поднявшись на цыпочки,стал стаскивать свой чемодан тоже. Оба мягко столкнулисьспинами, и Драйер рассмеялся. Волнуясь и торопясь, Франц сталнадевать пальто, не мог сразу попасть в рукав, нахлобучилзеленую свою шляпу и вышел в коридор.

Огней в темноте прибавилось, и вдруг, словно под самыминогами, открылась улица с освещенным трамваем и пропала опятьза мелькавшими стенами, которые кто-то быстро тасовал.

-- Поскорей бы!--взмолился Франц,--это невыносимо...

Промахнула мелкая станция, платформа под черным навесом, иснова стало темно, точно никакой столицы и близко не было

Наконец разлился желтоватый свет, озарил тысячу рельс, рядымокрых спящих вагонов,-- и медленно, уверенно, плавно огромнаяжелезная полость вокзала втянула в себя сразу отяжелевшийпоезд.

Франц вылез на платформу, в дымную сырость. Проходя мимопокинутого вагона, он увидел своего светлоусого спутника,