Школьная библиотека

целиком".

"Э, да вы строги. Не опасно ли это? Не забудьте, что как-никак всярусская литература, литература одного века, занимает -- после самогоснисходительного отбора -- не более трех-трех с половиной тысяч печатныхлистов, а из этого числа едва ли половина достойна не только полки, но истола. При такой количественной скудости, нужно мириться с тем, что нашпегас пег, что не всг в дурном писателе дурно, а в добром не всг добро".

"Дайте мне, пожалуй, примеры, чтобы я мог опровергнуть их".

"Извольте: если раскрыть Гончарова или -- -- ".....

глазами сел на рукав. В роще закуковала кукушка, тупо, чуть вопросительно:звук вздувался куполком и опять -- куполком, никак не разрешаясь. Беднаятолстая птица вероятно перелетела дальше, ибо всг повторялось сызнова, вродеуменьшенного отражения (искала, что-ли, где получается лучше, грустнее?)

Громадная, плоская на лету бабочка, иссиня-черная с белой перевязью, описавсверхестественно-плавную дугу и опустившись на сырую землю, сложилась, темсамым исчезла. Такую иной раз приносит, зажав ее обеими руками в картуз,сопящий крестьянский мальчишка.....

голос его секретарши по телефону, -- мелодия счастья!), ФедоруКонстантиновичу казалось, что тот наконец убедился в неумелости учителя, ноиз жалости к его поношенным штанам длит и будет длить до гроба эту взаимнуюпытку.

И сейчас, сидя в трамвае, он так несбыточно ярко увидел, как черезсемь-восемь минут войдет в знакомый, с берлинской, животной роскошьюобставленный кабинет, сядет в глубокое кожаное кресло подле низкогометаллического столика с открытой для него стеклянной шкатулкой, полнойпапирос, и лампой в виде географического глобуса, закурит, дешево бодрозакинет ногу на ногу и встретится с изнемогающим, покорным взглядомбезнадежного ученика, -- так живо услышит его вздох и неискоренимое "ну,вуй", которым тот уснащал свои ответы, что вдруг неприятное чувстоопаздывания заменилось в душе Федора Константиновича отчетливым и каким-тонагло-радостным решением не явиться на урок вовсе, а слезть на следующейостановке и вернуться домой, к недочитанной книге, к вне-житейской заботе, кблаженному туману, в котором плыла его настоящая жизнь, к сложному,счастливому, набожному труду, занимавшему его вот уже около года.....

чувству удовлетворенной гармонии, когда он эту встречу отодвигал за пределземной жизни.

А с другой стороны... Бывает, что в течение долгого времени тебеобещается большая удача, в которую с самого начала не веришь, так она непохожа на прочие подношения судьбы, а если порой и думаешь о ней, то как бысо снисхождением к фантазии, -- но когда наконец, в очень будничный день сзападным ветром, приходит известие, просто, мгновенно и окончательноуничтожающее всякую надежду на нее, то вдруг с удивлением понимаешь, что,хоть и не верил, а всг это время жил ею, не сознавая постоянного, домашнегоприсутствия мечты, давно ставшей упитанной и самостоятельной, так что теперьникак не вытолкнешь ее из жизни, не сделав в жизни дыры.....

-- Кончеев, в отличие от победоносной чеканности прочих тихо и вялопробормотавший свои стихи, но в них сама по себе жила такая музыка, в темномкак будто стихе такая бездна смысла раскрывалась у ног, так верилось взвуки, и так изумительно было, что вот, из тех же слов, которые нанизывалисьвсеми, вдруг возникало, лилось и ускользало, не утолив до конца жажды,какое-то непохожее на слова, не нуждающееся в словах, своеродноесовершенство, что впервые за вечер рукоплескания были непритворны. Последнимвыступил Годунов-Чердынцев.....

которых были между прочим две-три страницы относящиеся к деду, КириллуИльичу (отец как-то говорил о них -- с неудовольствием), и то, что мемуаристкасался его в случайной связи с мыслями о Пушкине, теперь показалось как-тоособенно значительным, даром, что тот вывел Кирилла Ильича хватом ишелопаем.

"Говорят, -- писал Сухощоков, -- что человек, которому отрубили победро ногу, долго ощущает ее, шевеля несуществующими пальцами и напрягаянесуществующие мышцы. Так и Россия еще долго будет ощущать живое присутствиеПушкина. Есть нечто соблазнительное, как пропасть, в его роковой участи, даи сам он чувствовал, что с роком у него были и будут особые счеты.....

Фергану, Памир, Западный Китай, "острова Гобийского моря и его берега",Монголию, "неисправимый материк" Тибета -- и в точных, полновесных словахописал свои странствия.

Такова общая схема жизни моего отца, выписанная из энциклопедии. Онаеще не поет, но живой голос я в ней уже слышу. Остается сказать, что в 1898году, имея 38 лет отроду, он женился на Елизавете Павловне Вежиной,двадцатилетней дочке известного государственного деятеля, что у него было отнее двое детей, что в промежутках между его путешествиями -- -

Мучительный, едва выразимый словами, чем-то кощунственный вопрос:хорошо ли ей жилось с ним, врозь и вместе? Затронуть ли этот внутренний мир,или ограничиться лишь описанием дорог -- arida quaedam viarum descripto?"Дорогая мама, у меня уже есть к тебе большая просьба.....

-- et grand comme c,a.". "Живо бери рампетку, -- продолжала она, обращаясько мне, -- и ступай в сад. Может, еще застанешь", -- и уплывала, совершенноне поняв, что попадись мне такое сказочное насекомое (даже не стоило гадать,какую садовую банальность так украсило ее воображение), то я бы умер отразрыва сердца. Случалось, француженка наша, желая мне сделать особоеудовольствие, выбирала мне для выучивания наизусть басню Флориана о столь женеестественно нарядном пти-метре мотыльке. Случалось, какая-нибудь тетка мнедарила книгу Фабра, к популярным трудам которого, полным болтовни, неточныхнаблюдений и прямых ошибок, отец относился с пренебрежением.....

китайскую, когда странствовал; вообще держался независимо; был до крайностисуров и решителен в своих отношениях с туземцами, никаких не давая поблажекмандаринам и ламам; на стоянках упражнялся в стрельбе, что служилопревосходным средством против всяких приставаний. Этнография не интересовалаего вовсе, что некоторых географов весьма почему-то раздражало, а большойприятель его, ориенталист Кривцов, чуть ли не плача укорял его: "Хоть бы тыодну свадебную песенку привез, Константин Кириллович, хоть бы одежку какуюизобразил". Был один казанский профессор, который особенно нападал на него,исходя из каких-то гуманитарно-либеральных предпосылок, обличая его внаучном аристократизме, в надменном презрении к Человеку, в невнимании кинтересам читателя, в опасном чудачестве, -- и еще во многом другом.....

вечер, натягивая тень на горные скаты. Отложив на утро трудную переправу(через бурную реку переброшен ветхий мост с каменными плитами поверххвороста, а на той стороне подъем крутенек, а главное -- гладок, какстекло), караван расположился на ночлег. Пока еще держатся закатные краскина воздушных ярусах неба, и готовится ужин, казаки, сняв с животных спервапотники и войлочные подкидки, промывают им раны, набитые вьюками. Впотухающем воздухе стоит чистый звон ковки поверх широкого шума воды. Совсемстемнело. Отец поднялся на скалу, ища места, где приладить калильную лампудля ловли ночниц.....