Школьная библиотека

носом, похожим на большую малинину; черты его искажала недовольная гримаса.

-- Вот, приходится ворочаться за шляпой, -- театрально вскричал он,приблизившись.

-- Вы не знакомы? -- промурлыкал Шато и вскинул руки в жестепредставления. -- Тимофей Павлыч Пнин, Иван Ильич Граминеев.

-- Мое почтение, -- сказали оба, крепко пожимая друг другу руки икланяясь.

-- Я думал, -- продолжал Граминеев, обстоятельный повествователь, -что оно как с утра пошло, так и будет весь день хмурится. По глупости вылезс непокрытой головой. Теперь мне солнце выжигает мозги. Пришлось прерватьработу.

И он указал на вершину холма. Там -- тонким силуэтом на фоне синегонеба -- стоял его мольберт. С этого возвышения он писал вид лежащей за нимдолины, дополненный причудливым старым амбаром, кривой яблонькой и буренкой.

-- Могу предложить вам мою панаму, -- сказал добрый Шато, но Пнин, ужедостав из кармана халата большой красный носовой платок, сноровисто вязалузлы на каждом из четырех его уголков.

-- Очаровательно... Премного благодарен, -- сказал Граминеев,прилаживая этот головной убор.

-- Одну минуту, -- сказал Пнин. -- Вы узлы подоткните.

Проделав это, Граминеев двинулся полем вверх, к своему мольберту. Онбыл известным, строго академического толка живописцем, чьи задушевныеполотна -- "Волга-матушка ", "Неразлучная троица" (мальчик, собачка икляча), "Апрельская прогалина" и тому подобные -- по-прежнему украшалимосковский музей.

-- Кто-то мне говорил, -- сказал Шато, когда они с Пниным подходили креке, -- что у лизиного сына редкий дар к живописи. Это правда?

-- Да, -- ответил Пнин. -- Тем более обидно, что его мать, которая,по-моему, вот-вот в третий раз выскочит замуж, вдруг на все лето забрала егов Калифорнию, -- а если бы он приехал со мной сюда, как предполагалось, унего была бы великолепная возможность поучиться у Граминеева.

-- Вы преувеличиваете ее великолепие, -- мягко возразил Шато.

Они достигли пузырящегося, мерцающего потока. Вогнутая плита,уместившаяся меж двух водопадиков, верхнего с нижним, образовалаестественный плавательный бассейн под соснами и ольхой. Не любителькупаться, Шато с удобством устроился на валуне. Во весь учебный год Пнинрегулярно подставлял свое тело лучам солнечной лампы, поэтому когда онразделся до купальных трусов, оно засветилось под солнцем, пробивающимсясквозь приречные заросли, сочными оттенками красного дерева. Он снял крест игалоши.

-- Взгляните, как мило, -- сказал склонный к созерцательности Шато.

Десятка два мелких бабочек, все одного вида, сидели на влажном песке,приподняв и сложив крылья, так что виднелся их бледный испод в темных точкахи крохотных павлиньих глазках с оранжевыми обводами, идущими вдоль кромкизадних крыльев; одна из сброшенных Пниным галош вспугнула несколькихбабочек, и обнаружив небесную синеву лицевой стороны крыльев, они запорхаливокруг, как голубые снежинки, и снова опали.

-- Жаль, нет здесь Владимира Владимировича, -- заметил Шато. -- Онрассказал бы нам все об этих чарующих насекомых.

-- Мне всегда казалось, что эта его энтомология -- просто поза.

-- О нет, -- сказал Шато. -- Когда-нибудь вы его потеряете, -- добавилон, указывая на православный крест на золотой цепочке, снятый Пниным с шеи иповешенный на сучок. Его блеск озадачил пролетавшую стрекозу.

-- Да я, может быть, и не прочь его потерять,-- сказал Пнин. -- Вы жезнаете, я ношу его лишь по сентиментальным причинам. А сантименты становятсяобременительны. В конце концов, в этой попытке удержать, прижимая к груди,частицу детства слишком много телесного.

-- Вы не первый, кто сводит веру к осязанию, -- сказал Шато; он былусердным приверженцем православия и сожалел об агностическом расположениидруга.

Слепень, подслеповатый олух, уселся Пнину на лысину и был оглушеншлепком его мясистой ладони.

С валуна, меньшего, чем тот, на котором расположился Шато, Пниносмотрительно сошел в коричневую и синюю воду. Он заметил, что на руке егоостались часы, снял их и положил в галошу. Медленно поводя загорелымиплечьми, Пнин тронулся вперед, петлистые тени листьев трепетали, скользя поего широкой спине. Он остановился и, разбивая блеск и тени вокруг, намочилсклоненную голову, протер мокрыми ладонями шею, увлажнил каждую из подмышеки после, сло6ив ладоши, скользнул в воду. Гонимая благородными жестами стилябрасс, вода струилась по сторонам от него. Пнин торжественно плыл вдольокаема естественного бассейна. Он плыл, издавая размеренный шум, -полужурчание, полупыхтение. Он мерно выбрасывал ноги, разводя их в коленях,одновременно складывая и распрямляя руки, похожий на большую лягушку

Проплавав так две минуты, он вылез из воды и присел на валун -- пообсохнуть

Затем он надел крест, часы, галоши и халат

5

Обед подавали на крытой веранде. Усевшись около Болотовых и распускаясметану в красной ботвинье, где тренькали красноватые кубики льда, Пнинмашинально возобновил прежний разговор.

-- Обратите внимание, -- сказал он, -- на значительное расхождениемежду духовным временем Левина и телесным -- Вронского. К середине книгиЛевин и Китти отстают от Вронского с Анной на целый год. А к томувоскресному вечеру в мае 1876 года, когда Анна бросается под товарный поезд,она успевает прожить с начала романа больше четырех лет; для Левина за тотже период -- с 1872-го по 1876-й -- минуло едва ли три года. Это лучшийпример относительности в литературе, какой мне известен.

Отобедав, предложили играть в крокет. Тут предпочитали расстановкуворот, освященную временем, но технически совершенно неправомочную, когдапару ворот из десяти перекрещивают в середине поля, образуя так называемую"клетку", или "мышеловку". Сразу выяснилось, что Пнин, игравший в паре смадам Болотовой против Шполянского и графини Порошиной, как игрокпревосходит всех остальных. Едва только вбили колышки и приступили к игре,как он преобразился. Из привычно медлительного, тяжеловесного и довольноскованного господина он превратился в страшно подвижного, скачущего,безгласого горбуна с хитрой физиономией. Казалось, постоянно была егоочередь бить. Держа молоток очень низко над землей и чуть помахивая им междурасставленных журавлиных ножек (он произвел небольшую сенсацию, переодевшиськ игре в бермудские шорты), Пнин предварял каждый удар легкими прицельнымикачаниями, затем аккуратно тюкал по шару и тотчас, еще сгорбленный, пока шаркатился, резво перебегал в то место, где, по его расчетам, шару предстоялоостановиться. С геометрическим шиком он прогнал его через все ворота,исторгнув у болельщиков вопли восторга. Даже Игорь Порошин, словно теньпроходивший мимо, неся две жестянки пива на какое-то приватное пиршество, насекунду привстал и одобрительно покивал головой, перед тем как сгинуть вкустах. Впрочем, с рукоплесканиями смешивались жалобы и протесты, когда Пнинс жестоким безразличием крокетировал или, правильнее, ракетировал шарпротивника. Помещая вплотную к нему свой шар и утверждая на нем удивительномаленькую ступню, он с такой силой бил по своему, что чужой улетал с поля

Обратились к Сюзан и она сказала, что это полностью против правил, но мадамШполянская заверила всех, что прием этот вполне законен, добавив вподтверждение, что, когда она была маленькой, ее английская гувернантканазывала его "Гонконгом".

После того, как Пнин коснулся столба, и игра завершилась, и Варвараушла с Сюзан накрывать стол к вечернему чаю, Пнин тихо ретировался наскамейку под соснами. Какое-то до крайности неприятное и пугающее ощущение всердце, испытанное им лишь несколько раз во всю его взрослую жизнь, вновьпосетило его. Не боль, не перебои, но довольно жуткое чувство утопания вокружающем мире и растворения в нем -- в закате, в красных древесныхстволах, в песке, в тихом воздухе. Между тем, Роза Шполянская, заметив, чтоПнин сидит в одиночестве и воспользовавшись этим, подошла к нему ("сидите,сидите!") и опустилась рядышком на скамью.

-- Году в 16-м или в 17-м, -- сказала она, -- вы должны были слышатьмою девичью фамилию, Геллер, -- от одних ваших близких друзей.

-- Нет, не припомню, -- сказал Пнин.

-- Да это в общем-то и не важно. Не думаю, чтобы мы когда-товстречались. А вот моих кузенов, Гришу и Миру Белочкиных, вы знали хорошо

Они все время о вас рассказывали. Он теперь живет в Швейцарии, по-моему, -и вы слышали, конечно, об ужасном конце его бедной сестры...

-- Да, конечно, -- сказал Пнин.

-- Ее муж, -- сказала мадам Шполянская, -- был милейший человек, мы сСамуил Львовичем очень близко знали его и его первую жену, Светлану Черток,пианистку. Нацисты интернировали его отдельно от Миры, он погиб в том желагере, что и мой старший брат, Миша. Вы не знали Мишу, нет? Он тоже былкогда-то влюблен в Миру.

-- Тшай готофф, -- позвала с веранды Сюзан на своем забавномчисто-практическом русском. -- Тимофей, Розочка! Тшай!

Пнин сказал мадам Шполянской, что через минуту придет, но остался послеее ухода сидеть в темнеющей аллее, сложив ладони на молотке, который он всееще держал.

Две керосиновых лампы уютно освещали дачную веранду. Доктор ПавелАнтонович Пнин, отец Тимофея, глазной специалист, и доктор Яков ГригорьевичБелочкин, отец Миры, педиатр, никак не могли оторваться от шахмат в углуверанды, так что госпожа Белочкина попросила горничную отнести им чай -стаканы в серебряных подстаканниках, простоквашу с черным хлебом, земляникуи ее культурную разновидность, клубнику, и лучистые золотые варенья, ибисквиты, и вафли, и крендельки, и сухарики -- туда, на особый японский