Школьная библиотека

стоял, образовал перед ним палисадник аршин в пятьдесят шириной, а за домомграничил с отвесным мшистым утесом, увенчанным изжелта-бурой порослью. Вдольюжной стороны дома рудиментарная подъездная дорожка вела к беленому гаражу,где разместился принадлежащий Пнину автомобиль "для бедных". Страннаясетчатая корзинка, чем-то смахивающая на увеличенную бильярдную лузу -только без дна, -- висела неизвестно зачем над дверью гаража, на белизнукоторой она отбрасывала тень, столь же ясно очерченную, как ее собственноеплетение, но покрупнее и в голубых тонах. Травянистую площадку между садикоми утесом навещали фазаны. Сирень -- краса русских садов, -- чье весеннеевеликолепие, в меду и гудении, с нетерпеньем предвкушал мой бедный друг,безжизненно теснилась вдоль одной из стен дома. И высокое листопадноедерево, которое Пнин (береза-липа-ива-тополь-дуб-осина) не умел обозначить,роняло большие, сердцевидные ржавые листья и тени бабьего лета на деревянныеступени открытого крыльца.

Расхлябанного вида нефтяная подвальная печь старалась что было сил,слабо выдыхая тепло через отдушины в полах. Кухня глядела нарядно и весело,и Пнин чудесно проводил время, возясь со всякого рода кухонной утварью -- скастрюлями и противнями, с тостерами и сковородками, доставшимися ему вместес домом. Мебель в гостиной стояла скудная, выцветшая, зато там имеласьдовольно милая ниша с огромным старым глобусом, на котором Россия былаголубой, а Польшу частью обесцветили, а частью соскребли. В крохотнойстоловой, где Пнин намеревался устроить для гостей ужин "а-ля фуршет", парахрустальных шандалов с подвесками разбрасывала по утрам радужные переливы,очаровательно тлевшие на буфете, напоминая моему сентиментальному другу овитражных переплетах, что окрашивали солнечный свет в оранжевые, зеленые ифиолетовые тона на русских дачных верандах. Посудный шкап, принимавшийсяпогромыхивать всякий раз, что Пнин проходил мимо, тоже был знаком ему потусклым задним комнатам прошлого. Второй этаж состоял из двух спален, вобеих обитало когда-то множество малых детей и от случая к случаю -взрослых. Полы оказались изодраны оловянными игрушками. Со стены комнаты, вкоторой Пнин решил почивать, он снял красный картонный вымпел с загадочнымсловом "Кардиналы", намалеванным по нему белой краской, но маленькомукрасному креслу-качалке для трехлетнего Пнинчика дозволено было остаться вуглу. Недееспособная швейная машина загораживала коридор, ведущий в ваннуюкомнату; стоявшая там всегдашняя куцая ванна из тех, что производит длякарликов нация великанов, требовала для ее заполнения такого же долгоговремени, как арифметические цистерны и бассейны русских задачников.

Теперь он мог устроить прием. В гостиной имелась софа, на которойуместятся трое, имелась там также чета покойных кресел, кресло глубокое,набитое слишком туго, кресло с камышовым сиденьем, один пуфик и скамеечкипод ноги. Просматривая короткий список гостей, он вдруг ощутил страннуюнеудовлетворенность. В списке была крепость, но недоставало букета. Конечно,он очень привязан к Клементсам (настоящие люди -- не истуканы, коих вкампусе большинство), с которыми он вел такие восхитительные беседы в тедни, когда сним0л у них комнату; конечно, он испытывал огромнуюблагодарность к Герману Гагену за массу добрых услуг, взять хоть прибавку,устроенную им совсем недавно; конечно, миссис Гаген была, как выражались вВайнделле, "милейшей особой"; конечно, миссис Тейер всегда помогала ему вбиблиотеке, а муж ее обладал утешительной способностью демонстрировать,насколько немногословным может быть человек, если он безусловно избегаетговорить о погоде. Однако в этом подборе людей не хватало чего-тонеобычайного, оригинального, и старый Пнин вспомнил о днях рождения своегодетства -- о полудюжине приглашенных детей, всегда почему-то одних и тех же,о тесных туфлях, ноющих висках, тяжкой, вязкой, безотрадной скуке, котораянападала на него после того, как было уже переиграно во все игры, и буйныйдвоюродный братец принимался третировать красивые новые игрушки самымдурацким и пошлым образом; он вспомнил и об одиноком гуде в ушах, когда вовремя предлинной игры в прятки, битый час просидев в неудобном укрытии, онвылез из душного и темного шкапа в комнате прислуги только затем, чтобыузнать, что все игроки давно разошлись по домам.

Навещая популярную бакалейную лавку, расположенную между Вайнделлом иИзолой, он столкнулся с Бетти Блисс, пригласил и ее, и она сказала, что всееще помнит стихотворение в прозе о розах Тургенева с его рефреном "какхороши, как свежи" и, конечно, с радостью придет. Он пригласил знаменитогоматематика профессора Идельсона с женой-скульпторшей, и они ответили, чтопридут с удовольствием, но потом позвонили, чтобы сказать, что им страшножаль, -- они позабыли о более раннем приглашении. Он пригласил молодогоМиллера, уже доцента, и Шарлотту, его хорошенькую веснущатую жену, новыяснилось, что ей вот-вот предстояло родить. Он пригласил старика Кэррола,начальствующего над уборщиками Фриз-Холла, и его сына Фрэнка, который былединственным одаренным студентом моего друга и написал блестящую докторскуюработу о соотношениях русских, английских и немецких ямбов; но Фрэнкоказался в армии, а старик Кэррол признался, что "мы с хозяйкой не оченьводимся с профи". Пнин позвонил президенту Пуру, с которым однажды беседовалво время приема в саду (пока не пошел дождь) об усовершенствовании учебногоплана, -- и попросил его прийти, однако племянница президента ответила наприглашение, что дядя "никого теперь не навещает, за исключением несколькихблизких друзей". Пнин уже было отказался от надежд оживить список гостей,как вдруг совершенно новая и действительно превосходная мысль пришла ему вголову

5

Мы с Пниным давно уже примирились с тем пугающим, но редко обсуждаемымобстоятельством, что в штате любого наугад взятого колледжа всякий можетнайти не только человека, чрезвычайно похожего на своего дантиста или наместного почтмейстера, но также и человека, имеющего двойника в своейсобственной профессиональной среде. Что говорить, мне известен случайсуществования тройников в относительно скромном университете, причем, есливерить его востроглазому президенту, Фрэнку Риду, коренным в этой тройкебыл, как ни парадоксально, я сам; я помню еще, как покойная Ольга Кроткаярассказывала мне однажды, что среди пятидесяти, примерно, преподавателей"Школы интенсивного изучения языка" военного времени, в которой этойнесчастливой, лишенной одного легкого даме довелось преподавать беловежскийи угро-финский, наличествовало ни много ни мало как шесть Пниных, помимоподлинного и на мой взгляд неподдельного образца. Не следует поэтомуполагать удивительным, что даже Пнин, человек в обыденной жизни не оченьприметливый, обнаружил-таки (на девятый, примерно, год пребывания вВайнделле), что долговязый старикан в очках, с академическими стальнымикудерками, спадающими на правую сторону его узкого, но сморщенного чела, и сглубокими бороздами, нисходящими по бокам острого носа к углам длиннойверхней губы, человек, которого Пнин знал как профессора Томаса Уинна,заведующего кафедрой орнитологии, и с которым он даже разговаривал накакой-то вечеринке о веселых золотистых иволгах, унылых кукушках и иныхлесных русских птицах, -- что не всегда этот человек оставался профессоромУинном. Временами он, так сказать, обращался в кого-то другого, кого Пнин поимени не знал, но классифицировал с веселостью склонного к каламбураминостранца как "Туинна" (или по-пнински "Твина"). Мой друг и соотечественникскоро сообразил, что никогда уже не сможет быть уверенным, действительно липохожий на филина, споро шагающий господин, который через день на другойпопадался ему на пути в самых разных местах, -- между кабинетом и классом,между классом и лестницей, между питьевым фонтанчиком и уборной, -действительно ли он является его случайным знакомым, орнитологом, с коим онпочитал за долг раскланиваться на ходу, или это Уиннообразный чужак,откликающийся на его сдержанное приветствие с тою же механическойвежливостью, с какой сделал бы это всякий случайный знакомец. Сами встречибыли очень короткими, поскольку и Пнин, и Уинн (или Туинн) шагали споро; аиногда Пнин, дабы избегнуть обмена учтивым рявканьем, притворялся, будточитает на ходу письмо, или ухитрялся надуть быстро надвигавшегося коллегу имучителя, увильнув по лестнице и двигаясь дальше по коридору нижнего этажа;впрочем, он не успел и дня порадоваться своей изобретательности, уженазавтра едва не налетев на Твина (или Вина), топающего нижним коридором

Когда же начался новый осенний семестр (для Пнина десятый), докукаусугубилась тем, что часы занятий Пнина изменились, обессмыслив тем самымнекоторые пути, которыми он привык передвигаться, пытаясь избегнуть и Уинна,и его подражателя. Казалось, Пнин обречен терпеть их вовек. Ибо, припомнивеще кой-какие дубликаты, попадавшиеся ему в прошлом, -- обескураживающиесходства, заметные только ему одному, -- раздосадованный Пнин сказал себе,что просить кого-либо помочь разобраться в Т. Уиннах бесполезно.

В день его праздника, в ту минуту, когда он заканчивал поздний завтракв Фриз-Холле, Уинн или его двойник -- ни тот, ни другой никогда прежде здесьне появлялись, -- вдруг присел рядом с ним и сказал:

-- Давно хочу спросить вас кое о чем, -- вы ведь преподаете русский, неправда ли? Прошлым летом я читал в журнале статью о птицах

("Вин! Это Вин!" -- сказал себе Пнин и понял, что нужно идти напролом.)

-- ... так вот, автор статьи, -- не помню, как его имя, по-моему,русское, -- упоминает, что в Скоффской губернии, надеюсь, я правильно этовыговорил, местный хлеб выпекают в форме птицы. Символ в основе своей,конечно, фаллический, но я подумал, может, вам что-нибудь известно об этомобычае?

Вот тут-то блестящая мысль и озарила Пнина.

-- Я к вашим услугам, сударь, -- сказал он с нотой восторга, дрогнувшейв горле, ибо он наконец-то узрел способ наверняка прояснить персону хотя быисконного Уинна, любителя птиц. - Да, сударь, я знаю все об этих"жаворонках", или "allouettes", об этих... английское название нам придетсяпоискать в словаре. А потому я пользуюсь случаем и сердечно приглашаю васпосетить меня нынче вечером. В половине девятого, рost meridiem1. Небольшаяsoirйe2 по случаю новоселья, ничего более. Приводите также и вашу супругу,