Школьная библиотека

втоптали его во прах. Однако одна или две головы гидры еще живы, мы не можемпозволить себе рисковать. Через неделю, профессор, ну, может, чуть позже,город вернется к нормальной жизни, обещаю вам. Ведь верно, ребята? -добавил Пьетро, обращаясь к солдатам, и они ревностно закивали, и лица их,честные и разумные, осветились гражданским гореньем, преображающим и самыхпростых людей.

-- Я взываю к вашему воображению, -- сказал Круг. -- Представьте, что ясобрался идти на ту сторону. Фактически, я и шел на ту сторону нынче утром,когда мост не охранялся. Ставить часовых лишь с наступлением темноты -затея вполне обычная, но опустим это. Отпустите и вы меня.

-- Нет, пока документ этот не будет подписан, -- сказал Пьетро иотвернулся.

-- Не понижаете ль вы в значительной степени стандарты, по коим принятосудить о работе человечьего мозга, если она вообще существует? -- возропталКруг.

-- Тихо, тихо, -- сказал другой солдат, приставляя палец к треснувшейгубе и быстро указывая затем на широкую спину Пьетро. -- Тихо. Пьетросовершенно прав. Ступайте.

-- Да, ступайте, -- промолвил Пьетро, до ушей которого донеслисьпоследние слова. -- И когда вы снова вернетесь с подписанным пропуском, ивсе будет в полном порядке, -- подумайте, какое внутреннее удовлетворение выиспытаете, когда мы соподпишем его со своей стороны. Это и нам будет врадость. Ночь только еще начинается, и как бы там ни было, негоже намуклоняться от некоторого количества физических усилий, коли мы хотим бытьдостойными нашего Правителя. Ступайте, профессор.

Пьетро взглянул на двух бородатых старцев, терпеливо сжимавших ручкирулей, кулачки их белели в фонарном свете, глаза потерявшихся псовнапряженно следили за ним.

-- Ступайте и вы, -- сказал этот великодушный человек.

С живостью, составившей престранный контраст с почтенным их возрастом итощими ножками, бородачи скакнули по седлам и наподдали по педалям, вихляясьот рвения убраться подале, обмениваясь быстрыми гортанными репликами. Чтоони обсуждали? Родословные своих велосипедов? Цену какой-то модели?Состояние трека? Были ль их клики возгласами ободрения? Дружескимиподначками? Или они перекидывались шутками, читанными в прежние лета в"Simplizissimus'е" или в "Стрекозе"? Так всегда хочется знать, что поверяютдруг другу летящие мимо люди.

Круг шел быстро, как только мог. Кремнистый спутник наш плыл под маскоютуч. Где-то вблизи середины моста он обогнал поседелых велосипедистов. Обаосматривали анальное покраснение одной из машин. Другая лежала на боку,словно раненная лошадь, приподняв печальную голову. Он шел быстро, стиснувпропуск в горсти. Что, если швырнуть его в Кур? Обречен ходить взад-впередпо мосту, переставшему быть таковым, поелику ни один из берегов вдействительности недостижим. Не мост, песочные часы, которые кто-то всевертит и вертит, и я внутри -- текучий тонкий песок. Или стебель травы,который срываешь с лезущим вверх муравьем и переворачиваешь, едва ондостигнет вершины, и шпиц обращается в пшик, а бедный дурак повторяет свойномер. Старики в свой черед обогнали его, елозя, егозя и лязгая в тумане,галантно галопируя, стрекая старых черных лошадок кровавокрасными шпорами.

-- Се снова я, -- промолвил Круг, как только сгрудились вокруг егонеграмотные друзья. -- Вы забыли подписать мой пропуск. Вот он. Давайтепоскорее покончим с этим. Нацарапайте крестик или рисунок со стенытелефонной будки, или свастику, или что захотите. Не смею надеяться, что увас под рукой найдется какой-нибудь штампик.

Еще не кончивши речи, он понял, что они его не признали. Они глядели напропуск. Они пожимали плечами, как бы стряхивая бремя познания. Они даже взатылках скребли -- необычайный прием, применяемый в этой стране, посколькусчитается, что он улучшает снабжение кровью клеток мышления.

-- Ты что, живешь на мосту? -- спросил толстый солдат.

-- Нет, -- сказал Круг. -- Попытайтесь понять. C'est simple commebonjour, как сказал бы Пьетро. Они послали меня назад, не найдядоказательств, что вы меня пропустили. С формальной точки зрения, менявообще нет на мосту.

-- Он, надо быть, с баржи залез, -- произнес подозрительный голос.

-- Нет-нет, -- сказал Круг. -- Я не из баржников. Вы так и не поняли

Сейчас я изложу это вам как нельзя проще. Они -- с солнечной стороны -видят гелиоцентрически то, что геоцентрически видите вы, теллуриане, и еслидва этих вида не удастся как-то совокупить, я, наблюдаемое тело, вынужденбуду сновать во вселенской ночи.

-- Так это который знает гуркина брата, -- вскричал в порыве узнаванияодин из солдат.

-- Ах, как чудесно, -- сказал с большим облегчением Круг. А я и забыл омилом садовнике. Итак, один пункт улажен. Ну же, давайте, делайте что-нибудь

Бледный бакалейщик вышел вперед и сказал:

-- Вношу предложение. Я подпишу ему, а он мне, и мы оба пойдем на тусторону.

Кто-то едва не прибил его, но толстый солдат, видимо, бывший заглавного у этих людей, вмешался, отметив, что это разумная мысль.

-- Ссудите мне вашу спину, -- сказал бакалейщик Кругу и, поспешнораскручивая перо, прижал бумагу к левой его лопатке. Какое мне имяпоставить, братья? -- спросил он солдат.

Те, смешавшись, пихали друг дружку локтями, -- никто не спешилраскрывать нежно любимое инкогнито.

-- Ставь "Гурк", -- сказал, наконец, храбрейший, указав на толстогосолдата.

-- Ставлю? -- спросил бакалейщик, проворно крутнувшись к Гурку.

После недолгих улещеваний они добились его согласия. Управясь спропуском Круга, бакалейщик сам повернулся кругом. Чехарда, или адмирал втреуголке, утверждающий телескоп на плече молодого матроса (мотается седойгоризонт, белая чайка лежит в вираже, земли, однако, не видно).

-- Надеюсь, -- сказал Круг, -- я справлюсь с этим не хуже, чем если быбыл в очках.

Пунктирная линия тут не годится. Перо у вас жесткое. Спина у васмягкая. Огурка. Промокните каленым железом.

Оба документа пошли по кругу и встретили робкое одобрение.

Круг с бакалейщиком шли через мост; по крайности Круг шел: егомаленький спутник выплескивал исступленную радость, бегая вокруг Круга, онбежал, расширяя круги и подражая паровозу: чуф-чуф, локти у ребер, ноги,присогнутые в коленях, движутся чуть не вместе, стаккатным поскоком. Пародияна ребенка -- на моего ребенка.

"Stoy, chort [стой, чтоб тебя!]" -- крикнул Круг, впервые за эту ночьсвоим настоящим голосом.

Бакалейщик завершил круговращение спиралью, вернувшей его в орбитуКруга, тут он примерился к шагам последнего и пошел, оживленно болтая,рядом.

-- Должен извиниться, -- говорил он, -- за мое поведение. Но я уверен,что вы ощущаете то же, что я. Это было серьезное испытание. Я думал, онивообще меня не отпустят, -- а все эти намеки на удушение с потоплением былиотчасти бестактны. Хорошие ребята, это я признаю, золотые сердца, нонекультурные -- в сущности-то, единственный их недостаток. Во всемостальном, вот тут я с вами согласен, они грандиозны. Пока я стоял ---

Это четвертый фонарный столб, десятая часть моста. Как мало горитфонарей.

-- ...У моего брата, он в общем-то глух, как пень, бакалея на улицеТеодо.., пардон, Эмральда. Собственно, мы партнеры, но у меня, знаете, своенебольшое дельце, так я все больше отсутствую. При нынешних обстоятельствахон нуждается в помощи, -- мы все в ней нуждаемся. Вы, может быть, подумали

Фонарь номер десять.

-- ...но я так считаю. Конечно, наш Правитель -- великий человек,гений, такой нарождается раз в сто лет. Вот именно такого начальника всегдаи желали люди вроде нас с вами. Но он ожесточен. Он ожесточен, потому чтопоследние десять лет наше так называемое либеральное правительство травилоего, терзало, бросало в тюрьму за каждое слово. Я всегда буду помнить -- ивнукам передам, -- что он сказал в тот раз, когда его арестовали на митингев Годеоне: "Я, говорит, рожден для руководства, как птица для полета". Я таксчитаю, -- это величайшая мысль, когда-либо выраженная человеческим языком,и самая что ни на есть поэтичная. Вот назовите мне писателя, который сказалхоть что-то похожее? Я даже дальше пойду и скажу ---

Номер пятнадцать. Или шестнадцать?

-- ...а если взглянуть с другой стороны. Мы люди тихие, мы хотим житьтихо, мы хотим, чтобы дела у нас шли гладко. Мы хотим тихих радостей жизни

Ну, например, все знают, что лучшее время дня -- это, когда придешь послеработы домой, расстегнешь жилетку, включишь какую-нибудь легкую музыку исядешь в любимое кресло, чтобы порадоваться шуткам в вечерней газете илипобеседовать с женушкой насчет соседей. Вот что мы понимаем под настоящейкультурой, под человеческой цивилизацией, под всем, за что было пролитостолько чернил и крови в древнем Риме или там в Египте. А в наши дни толькои слышишь олухов, которые твердят, что для таких, как мы с вами, подобнаяжизнь кончилась. Не верьте им -- ничего не кончилась. Да она не только некончилась ---

Их что, больше сорока? Это самое малое середина моста.

-- ...скажу вам, как обстояли дела все эти годы? Ну, во-первых, насзаставляли платить несусветные налоги; во-вторых, все эти члены парламента иминистры, которых мы сроду видеть не видели и слышать не слышали, дули всебольше и больше шампанского и валяли шлюх все толще и толще. Это они иназывают свободой! И что же тем временем происходило? Где-то в лесной глуши,в бревенчатой хижине Правитель писал манифесты, словно загнанный зверь! Ачто они творили с его сторонниками! Господи боже! Я слышал от зятя жуткиевещи, -- он с юности в партии. Определенно, мозговитейший мужик, какого я