Школьная библиотека

прикладной истории, друг мой, пожалуй, все же внушает мысль о ее вульгарнойполезности.

-- Да ведь я не о покорности говорю или о чем-то ином в этом роде. Тутвопрос этический, решать его может только личная совесть. Я лишь доказываюнесостоятельность вашей уверенности в том, будто история способнапредсказать, что скажет или сделает завтра Падук. Покорности может и вовсене быть, -- самый факт обсуждения нами этих материй подразумевает наличиелюбопытства, а любопытство, оно в свою очередь и есть неповиновение внаичистейшем виде. Кстати, о любопытстве, вы не могли бы мне объяснитьстранную страсть нашего президента вон к тому румяному господину, -- к томудобряку, что подвозил нас сюда? Как его звать и кто он такой?

-- Как будто, один из ассистентов Малера, лаборант или что-то в этомроде, -- сказал Экономика.

-- А в прошлом семестре, -- сказал историк, -- мы наблюдали, какслабоумный заика загадочным образом возглавил кафедру Педологии, посколькуон играл на незаменимом контрабасе. Во всяком случае, у него должен бытьсатанинский дар убеждения, раз ему удалось затащить сюда Круга.

-- А это не он ли, -- осведомился профессор богословия с оттенкомкроткого коварства, -- не он ли где-то использовал сравнение со снежнымкомом и метлой снеговика?

-- Кто? -- спросил историк. -- Кто использовал? Вот этот?

-- Нет, -- ответил профессор богословия. -- Вон тот. Которого такнелегко затащить. Поразительно, какими путями мысли, высказанные им летдесять назад---

Их прервал президентом, который встал посредине залы и потребовалвнимания, легонько хлопнув в ладоши.

Человек, имя которого было только что упомянуто, профессор Адам Круг,философ, сидел чуть в стороне ото всех, потонув в кретоновом кресле, сложивна его подлокотники свои волосатые руки. Он был большой тяжелый человек,немного за сорок, с неопрятными, пыльноватыми или отчасти засаленнымикудрями и с грубо вырубленным лицом, наводящим на мысль о шахматисте состранностями или о замкнутом композиторе, только поинтеллигентней. Сильный,компактный, сумрачный лоб -- с чем-то странно герметичным в нем (банковскийсейф? тюремная стена?), присущим челу любого мыслителя. Мозг, состоящий изводы, разных химических соединений и группы высокоспециализированных жиров

Светло-стальные глаза в прямоугольных впадинах, полуприкрытые густымибровями, когда-то давно защищавшими их от пагубного помета теперь ужевымерших птиц -- гипотеза Шнейдера. Крупные уши с волосами внутри. Двеглубокие складки плоти расходятся от носа вдоль широких щек. Утро прошло безбритья. На нем был измятый темный костюм и вечно тот же галстук-бабочкацвета синего иссопа с белыми по идее, но в данном случае изабелловымимежневральными пятнами и покалеченным левым задним крылом. Не очень свежийворотник из разряда открытых, т.е. с удобным треугольным прогалом для яблокаего тезки. Толстоподошвенные башмаки и старомодные черные гетры -- таковыотличительные признаки его ног. Что еще? Ах да, -- рассеянное постукиваниеуказательного пальца по подлокотнику кресла.

Под этой видимой поверхностью шелковая рубашка облекала крепкий торс иусталые бедра. Она была глубоко заправлена в длинные кальсоны, заправленныев свой черед в носки: ходили, он знал это, слухи, что носков он не носит(отсюда и гетры), но это было неправдой; на самом деле носки носились -дорогие, бледно-лиловые, шелковые.

Под этим была теплая белая кожа. Из темноты узкий караван волосковподнимался муравьиной тропой по середине чрева, чтобы оборваться на кромкепупка; более черная и плотная поросль размахнула на груди орлиные крылья.

Под этим были мертвая жена и спящий ребенок.

Президент склонился над красноватым бюро, которое его подручный выволокна видное место. Он вздел очки, потрясая серебристой главой, чтобы дужкилегли на место, и принялся складывать, выравнивая -- стук-стук -- листыбумаги и пересчитывать их. Д-р Александер отступил на цыпочках в дальнийугол и сел там на привнесенный стул. Президент отложил толстую ровную стопкумашинописных листов, снял очки и, держа их несколько наотлет у правого уха,приступил к вступительной речи. Вскоре Круг начал осознавать, что становитсякак бы фокальным центром аргусоглазой залы. Он знал, что за вычетом двухлюдей в этом собрании -- Хедрона да, может быть, Орлика, никто его всущности не любит. Каждому или почти каждому из коллег он сказал когда-точто-то... что-то такое, чего никак не удается припомнить и трудно выразить вобщих словах, -- какой-то необдуманно умный и резкий пустяк, оставившийссадину на чувствительной плоти. Нежданно-негаданно полный, бледный,прыщавый подросток вошел в темноватый класс и посмотрел на Адама, и тототвернулся.

-- Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам о некоторыхпренеприятных обстоятельствах, обстоятельствах пренебрегать которыми было быглупо. Как вам известно, с конца прошлого месяца наш Университет практическизакрыт. Ныне мне дали понять, что если только наши намерения, наша программаи поведение наше не станут отчетливо ясны Правителю, этот организм, старый илюбимый нами организм перестанет функционировать навсегда, а вместо негобудет учреждена иная институция с совершенно иным штатом. Другими словами,славное, величавое здание, которое на протяжении веков по кирпичикувозводили братья-каменщики, Наука и Администрация, рухнет... Оно рухнетпотому, что у нас не достало такта и инициативы. В последний час, господа, вроковой час, была выработана линия поведения, которая, как я надеюсь, сможетпредотвратить катастрофу. Завтра могло бы быть слишком поздно.

-- Все вы знаете, сколь ненавистен мне дух компромисса. Я не считаю,впрочем, что героические усилия, в которых мы все соединимся, могут бытьобозначены этим отвратительным термином. Господа! Когда человек теряетобожаемую жену; когда гастроном теряет в просторах Вселенной обнаруженную имкотлету; когда выдающийся деятель видит, как разбивается вдребезги детищевсей его жизни, -- он преисполняется сожалений, господа, сожалений, увы,запоздалых. Итак, не допустим же, чтобы мы по собственной нашей вине вверглисебя в положение безутешного влюбленного, в положение астронома, кометакоторого затерялась в древнем сумраке неба, в положение прогоревшегоадминистратора, -- возьмем же свою судьбу обеими руками, словно пылающийфакел.

-- Прежде всего, я зачитаю коротенький меморандум, -- если угодно,манифест, -- который должен быть представлен правительству и должнымпорядком опубликован... и здесь возникает второй вопрос, который мне быхотелось поднять, вопрос, о сути которого некоторые из вас уже догадались

Здесь среди нас присутствует человек... великий человек, позвольте добавить,по замечательному совпадению бывший в прошлом однокашником другого великогочеловека, человека, который возглавляет наше государство. Какими бы ни былинаши политические убеждения, -- а я за свою долгую жизнь разделилбольшинство из них, -- нельзя отрицать того факта, что Правительство -- этоПравительство, и как таковое оно не может сносить бестактных проявленийнеспровоцированной неприязни, а равно и безразличия. То, что представлялосьнам пустяком, не более, снежным комом преходящих политических верований, неспособным всерьез претвориться в плоть, приобрело грозные размеры, ставпылающим знаменем, пока мы блаженно дремали под защитой наших обширныхбиблиотек и дорогостоящих лабораторий. Ныне мы пробудились. Я готовдопустить, что пробуждение было суровым, но быть может, в этом повинен нетолько горнист. Я верю, что деликатная задача облечения в слово этого..

этого, который был подготовлен... этого исторического документа, который мывсе поспешим подписать, решалась с глубоким чувством огромнойответственности, которую представляет собой эта задача. Я верю также, чтоАдам Круг вспомнит счастливые школьные годы и лично вручит этот документПравителю, который, я в этом уверен, по достоинству оценит визит любимого ивсемирно известного школьного товарища по прежним играм и, таким образом, сбольшим участием, чем если бы нам не было даровано это чудесное совпадение,отнесется к нашему плачевному положению и к нашей благой решимости. АдамКруг, готовы ли вы спасти нас?

Слезы стояли в глазах старика, голос его дрожал, когда он произносилэтот волнующий призыв. Бумажный листок легко соскользнул со стола и тихоосел на зеленые розы ковра. Д-р Александер бесшумно приблизился и водворилего обратно на стол. Орлик, старый зоолог, открыл лежавшую рядом книжечку,это была пустая коробочка с единственной розовой мятной конфеткой на дне.

-- Вы жертва сентиментального заблуждения, мой дорогой Азуреус, -сказал Круг. -- Все, что мы с Жабой лелеем в качестве en fait de souvenirsd'enfance, это бывшая у меня привычка сидеть на его физиономии.

Раздался внезапный удар, деревом по дереву. Зоолог поднял взгляд,одновременно с неоправданной силой опустив Buxum biblioformis. Затемнаступила тишина. Д-р Азуреус медленно осел и сказал изменившимся голосом:

-- Я не вполне вас понял, профессор. Я не знаю, кто эта... к комуотносится употребленное вами слово или прозвище и... что вы имели в виду,упомянув эту своеобразную забаву, -- какую-то ребячью возню, вероятно..

лоун-теннис или что-нибудь в этом роде.

-- Это у него кличка такая была -- Жаба, -- сообщил Круг. Весьмасомнительно также, следует ли называть ту забаву лоун-теннисом -- или дажечехардой, уж коли на то пошло. Он бы ее так не назвал. Боюсь, я былпорядочным хулиганом, обыкновенно я валил его подножкой и усаживался ему нафизиономию -- лечение покоем, так сказать.

-- Прошу вас, дорогой Круг, прошу вас, -- произнес президент,содрогаясь. -- Все это крайне сомнительно по вкусу. Вы были тогдамальчишками, школьниками, а мальчишки -- всегда мальчишки, и я уверен, у васотыщется множество общих радостных воспоминаний -- обсужденье уроков иливеликих планов на будущее, мальчики это любят---

-- Я сидел на его лице, -- невозмутимо отметил Круг, -- каждый божийдень на протяжение пяти школьных лет, что составляет, насколько я понимаю,около тысячи отсидок.

Одни разглядывали свои ноги, другие -- руки, третьи, опять же, оченьувлеклись папиросами. Зоолог, проявив кратковременный интерес кпроисходящему, вернулся к только что обнаруженной им книжной полке. Д-р