Книга "Защита Лужина". Страница 6
дверях стоял его отец.
"Уходи к себе",-- сказал он, мельком взглянув на сына
Лужин, которого в первый раз в жизни выгоняли из комнаты,остался от удивления, как был, на коленях. "Ты слышал?"-сказал отец. Лужин сильно покраснел и стал искать на ковреупавшие фигуры. "Побыстрее",-- сказал отец громовым голосом,каким он не говорил никогда. Тетя стала торопливо, кое-как,класть фигуры в ящик. Руки у нее дрожали. Одна пешка никак нехотела влезть. "Ну, бери, бери,-- сказала она,-- бери же!" Онмедленно свернул клеенчатую доску и, с темным от обиды лицом,взял ящик. Дверь он не мог прикрыть за собой, так как обе рукибыли заняты. Отец быстро шагнул и так грохнул дверью, что Лужинуронил доску, которая сразу развернулась; пришлось поставить напол ящик и свертывать ее опять. За дверью, в кабинете, спервабыло молчание, затем -- скрип кресла, принявшего тяжесть, ипрерывистый вопросительный шепот тети. Лужин брезгливо подумал,что нынче все в доме сошли с ума, и пошел к себе в комнату. Тамон сразу расставил фигуры, как показывала тетя, долго смотрелна них, соображая что-то; после чего очень аккуратно сложил ихв ящик. С этого дня шахматы остались у него, и отец долго незамечал их отсутствия. С этого дня появилась в его комнатеобольстительная, таинственная игрушка, пользоваться которой онеще не умел. С этого дня тетя никогда больше не приходила к нимв гости.
Как-то, через несколько дней, между первым и третьимуроком оказалось пустое место: простудился учитель географии
Когда прошло минут пять после звонка, и никто еще не входил,наступило такое предчувствие счастья, что, казалось, сердце невыдержит, если все-таки стеклянная дверь сейчас откроется, игеограф, по привычке своей почти бегом, влетит в класс. ОдномуЛужину было все равно. Низко склонясь над партой, он чинилкарандаш, стараясь сделать кончик острым, как игла. Нарасталвзволнованный шум. Счастье как будто должно было сбыться
Иногда, впрочем, бывали невыносимые разочарования: вместозаболевшего учителя вползал маленький, хищный математик и,беззвучно прикрыв дверь, со злорадной улыбкой начинал выбиратькусочки мела из желоба под черной доской. Но прошло полныхдесять минут, и никто не являлся. Шум разросся. Кто-то, изизбытка счастья, хлопнул крышкой парты. Сразу из неизвестностивозник воспитатель. "Совершенная тишина,-- сказал он.-- Чтоббыла совершенная тишина. Валентин Иванович болен. Займитеськаким-нибудь делом. Но чтоб была совершенная тишина". Он ушел
За окном сияли большие, рыхлые облака, и что-то журчало,капало, попискивали воробьи. Блаженный час, очаровательный час
Лужин стал равнодушно чинить еще один карандаш. Громоврассказывал что-то хриплым голосом, со смаком произносястранные, непристойные словечки. Петрищев умолял всех объяснитьему, почему мы знаем, что они равняются двум прямым. И вдругЛужин отчетливо услышал за своей спиной особый,деревянно-рассыпчатый звук, от которого стало жарко, и невпопадстукнуло сердце. Он осторожно обернулся. Кребс и единственныйтихоня в классе проворно расставляли маленькие, легкие фигурына трехвершковой шахматной доске. Доска была на скамье междуними. Они сидели очень неудобно, боком. Лужин, забыв дочинитькарандаш, под8ел. Игроки его не заметили. Тихоня, когда, многолет спустя, старался вспомнить своего однокашника, никогда невспомнил этой случайной шахматной партии, сыгранной в пустойчас. Путая даты, он извлекал из прошлого смутное впечатление отом, что Лужин когда-то кого-то в школе обыграл, чесалосьчто-то в памяти, но добраться было невозможно.
"Тура летит",-- сказал Кребс. Лужин, следя за его рукой, смгновенным паническим содроганием подумал, что тетя назвала емуне все фигуры. Но тура оказалась синонимом пушки. "Я просто незаметил",-- сказал другой. "Бог с тобой, переиграй",-- сказалКребс.
С раздражающей завистью, с зудом неудовлетворенностиглядел Лужин на их игру, стараясь понять, где же те стройныемелодии, о которых говорил музыкант, и неясно чувствуя, чтокаким-то образом он ее понимает лучше, чем эти двое, хотясовершенно не знает, как она должна вестись, почему это хорошо,а то плохо, и как надобно поступать, чтобы без потерьпроникнуть в лагерь чужого короля. И был один прием, очень емупонравившийся, забавный своей ладностью: фигура, которую Кребсназвал турой, и его же король вдруг перепрыгнули друг черездруга. Он видел затем, как черный король, выйдя из-за своихпешек (одна была выбита, как зуб), стал растерянно шагать тудаи сюда. "Шах,-- говорил Кребс,-- шах"-- (и ужаленный корольпрыгал в сторону) -- "сюда не можешь, и сюда тоже не можешь
Шах, беру королеву, шах". Тут он сам прозевал фигуру и сталтребовать ход обратно. Изверг класса одновременно щелкнулЛужина в затылок, а другой рукой сбил доску на пол. Второй разЛужин замечал, что за валкая вещь шахматы.
И на следующее утро, еще лежа в постели, он принялнеслыханное решение. В школу он обыкновенно ездил на извозчике,всегда, кстати сказать, старательно изучая номер, разделяя егоособым образом, чтобы поудобнее упаковать его в памяти и вынутьего оттуда в целости, если будет нужно. Но сегодня он до школыне доехал, номера от волнения не запомнил и, боязливо озираясь,вышел на Караванной, а оттуда, кружными путями, избегаяшкольного района, пробрался на Сергиевскую. По дороге емупопался как раз учитель географии, который, сморкаясь и харкаяна ходу, огромными шагами, с портфелем под мышкой, несся понаправлению к школе. Лужин так резко отвернулся, что тяжелозвякнул таинственный предмет в ранце. Только, когда учитель,как слепой ветер, промчался мимо, Лужин заметил, что стоитперед парикмахерской витриной, и что завитые головы трехвосковых дам с розовыми ноздрями в упор глядят на него. Онперевел дух и быстро пошел по мокрому тротуару, бессознательностараясь делать такие шаги, чтобы каждый раз каблук попадал награницу плиты. Но плиты были все разной ширины, и это мешалоходьбе. Тогда он сошел на мостовую, чтобы избавиться отсоблазна, пошел вдоль самой панели, по грязи. Наконец, онзавидел нужный ему дом, сливовый, с голыми стариками,напряженно поддерживающими балкон, и с расписными стеклами впарадных дверях. Он свернул в ворота, мимо убеленной голубямитумбы, и, прошмыгнув через двор, где двое с засученнымирукавами мыли ослепительную коляску, поднялся по лестнице ипозвонил. "Еще спят,-- сказала горничная, глядя на него судивлением.-- Побудьте, что ли, вот тут. Я им погодя доложу"
Лужин деловито свалил ранец с плеч, положил его подле себя настол, где была фарфоровая чернильница, бисером расшитый бювар инезнакомая фотография отца (в одной руке книга, палец другойприжат к виску), и от нечего делать стал считать, сколькоразных красок на ковре. В этой комнате он побывал толькооднажды,-- когда, по совету отца, отвез тете на Рождествебольшую коробку шоколадных конфет, половину которых он съелсам, а остальные разложил так, чтобы не было заметно. Тетя ещенедавно бывала у них ежедневно, а теперь перестала, и былочто-то такое в воздухе, какой-то неуловимый запрет, которыймешал дома об этом спрашивать. Насчитав девять оттенков, онперевел глаза на шелковую ширму, где вышиты были камыши иаисты. Только он стал соображать, есть ли такие же аисты и надругой стороне, как, наконец, вошла тетя,-- непричесанная, вцветистом халате, с рукавами, как крылья. "Ты откуда? -воскликнула она.-- А школа? Ах ты, смешной мальчик..."
Часа через два он вышел опять на улицу. Ранец, теперьпустой, был так легок, что прыгал на лопатках. Надо былокак-нибудь провести время до часа обычных возвращений. Онпобрел в Таврический сад, и пустота в ранце постепенно сталаего раздражать. Во-первых, то, что он из предосторожностиоставил у тети, могло как-нибудь пропасть до следующего раза;во-вторых, оно бы пригодилось ему дома по вечерам. Он решил,что впредь будет поступать иначе.
"Семейные обстоятельства",-- ответил он на следующий деньвоспитателю, который мимоходом понаведался, почему он не был вшколе. В четверг он ушел из школы раньше и пропустил подряд тридня, после чего объяснил, что болело горло. В среду былрецидив. В субботу он опоздал на первый урок, хотя выехал издома раньше обыкновенного. В воскресенье он поразил матьсообщением, что приглашен к товарищу, и отсутствовал часовпять. В среду распустили раньше (это был один из тех чудесныхдней, голубых, пыльных, в самом конце апреля, когда уже роспусктак близок, и такая одолевает лень), но вернулся-то он домойгораздо позже обычного. А потом была уже целая неделяотсутствия,-- упоительная, одуряющая неделя. Воспитательпозвонил к нему на дом, узнать, что с ним. К телефону подошелотец.
Когда лужин около четырех вернулся домой, у отца было лицосерое, глаза выпученные, а мать точно лишилась языка,задыхалась, а потом стала странно хохотать, с завыванием, с
