Школьная библиотека

я еще больше полюбила вас, - сказала она со слезами на глазах. - Ах, какя нынче глупа! Она провела платком по лицу и стала одеваться

Уже пред самым отъездом приехал опоздавший Степан Аркадьич, с красным,веселым лицом и запахом вина и сигары

Чувствительность Анны сообщилась и Долли, и, когда она в последний разобняла золовку, она прошептала: - Помни, Анна: что ты для меня сделала, я ни когда не забуду. И помни,что я любила и всегда буду любить тебя, как лучшего друга! - Я не понимаю, за что, - проговорила Анна, целуя ее и скрывая слезы

- Ты меня поняла и понимаешь. Прощай, моя прелесть!

XXIX "Ну, все кончено, и слава богу!" - была первая мысль, пришедшая АннеАркадьевне, когда она простилась в последний раз с братом, который дотретьего звонка загораживал собою дорогу в вагоне. Она села на свой диванчик, рядом с Аннушкой, и огляделась в полусвете спального вагона

"Слава богу, завтра увижу Сережу и Алексея Александровича, и пойдет мояжизнь, хорошая и привычная, по-старому"

Все в том же духе озабоченности, в котором она находилась весь этотдень, Анна с удовольствием и отчетливостью устроилась в дорогу; своимималенькими ловкими руками она отперла и заперла красный мешочек, досталаподушечку, положила себе на колени и, аккуратно закутав ноги, спокойноуселась. Больная дама укладывалась уже спать. Две другие дамы заговаривали с ней, и толстая старуха укутывала ноги и выражала замечания о топке. Анна ответила несколько слов дамам, но, не предвидя интереса от разговора, попросила Аннушку достать фонарик, прицепила его к ручке креслаи взяла из своей сумочки разрезной ножик и английский роман. Первое время ей не читалось. Сначала мешала возня и ходьба; потом, когда тронулсяпоезд, нельзя было не прислушаться к звукам; потом снег, бивший в левоеокно и налипавший на стекло, и вид закутанного, мимо прошедшего кондуктора, занесенного снегом с одной стороны, и разговоры о том, какая теперь страшная метель на дворе, развлекали ее внимание. Далее все было тоже и то же; та же тряска с постукиваньем, тот же снег в окно, те жебыстрые переходы от парового жара к холоду и опять к жару, то же мелькание тех же лиц в полумраке и те же голоса, и Анна стала читать и понимать читаемое. Аннушка уже дремала, держа красный мешочек на коленах широкими руками в перчатках, из которых одна была прорвана. Анна Аркадьевна читала и понимала, но ей неприятно было читать, то есть следить заотражением жизни других людей. Ей слишком самой хотелось жить. Читала лиона, как героиня романа ухаживала за больным, ей хотелось ходить неслышными шагами по комнате больного; читала ли она о том, как член парламента говорил речь, ей хотелось говорить эту речь; читала ли она о том, какледи Мери ехала верхом за стаей и дразнила невестку и удивляла всех своею смелостью, ей хотелось это делать самой. Но делать нечего было, иона, перебирая своими маленькими руками гладкий ножичек, усиливалась читать

Герой романа уже начал достигать своего английского счастия, баронетства и имения, и Анна желала с ним вместе ехать в это имение, каквдруг она почувствовала, что ему должно быть стыдно и что ей стыдно этого самого. Но чего же ему стыдно? "Чего же мне стыдно?" - спросила онасебя с оскорбленным удивлением. Она оставила книгу и откинулась на спинку кресла, крепко сжав в обеих руках разрезной ножик. Стыдного ничего небыло. Она перебрала все свои московские воспоминания. Все были хорошие,приятные. Вспомнила бал, вспомнила Вронского и его влюбленное покорноелицо, вспомнила все свои отношения с ним: ничего не было стыдного. Авместе с тем на этом самом месте воспоминаний чувство стыда усиливалось,как будто какой-то внутренний голос именно тут, когда она вспомнила оВронском, говорил ей: "Тепло, очень тепло, горячо". "Ну что же? - сказала она себе ю5шительно, пересаживаясь в кресле. - Что же это значит?Разве я боюсь взглянуть прямо на это? Ну что же? Неужели между мной иэтим офицером-мальчиком существуют к могут существовать какие-нибудьдругие отношения, кроме тех, что бывают с каждым знакомым?" Она презрительно усмехнулась и опять взялась за книгу, но уже решительно не моглапонимать того, что читала. Она провела разрезным ножом по стеклу, потомприложила его гладкую и холодную поверхность к щеке и чуть вслух не засмеялась от радости, вдруг беспричинно овладевшей ею. Она чувствовала,что нервы ее, как струны, натягиваются все туже и туже на какие-то завинчивающиеся колышки. Она чувствовала, что глаза ее раскрываются большеи больше, что пальцы на руках и ногах нервно движутся, что внутри что-тодавит дыханье и что все образы и звуки в этом колеблющемся полумраке снеобычайною яркостью поражают ее. На нее беспрестанно находили минутысомнения, вперед ли едет вагон, или назад, или вовсе стоит. Аннушка липодле нее, или чужая? "Что там, на ручке, шуба ли это, или зверь? И чтосама я тут? Я сама или другая?" Ей страшно было отдаваться этому забытью. Но что-то втягивало в него, и она по произволу могла отдаватьсяему и воздерживаться. Она поднялась, чтоб опомниться, откинула плед исняла пелерину теплого платья. На минуту она опомнилась и поняла, чтовошедший худой мужик в длинном нанковом пальто, на котором недоставалопуговицы, был истопник, что он смотрел на термометр, что ветер и снегворвались за ним в дверь; но потом опять все смешалось... Мужик этот сдлинною талией принялся грызть что-то в стене, старушка стала протягивать ноги во всю длину вагона и наполнила его черным облаком; потомчто-то страшно заскрипело и застучало, как будто раздирали кого-то; потом красный огонь ослепил глаза, и потом все закрылось стеной. Анна почувствовала, что она провалилась. Но все это было не страшно, а весело

Голос окутанного и занесенного снегом человека прокричал что-то ей надухом. Она поднялась и опомнилась; она поняла, что подъехали к станции ичто это был кондуктор. Она попросила Аннушку подать ей снятую пелерину иплаток, надела их и направилась к двери

- Выходить изволите? - спросила Аннушка

- Да, мне подышать хочется. Тут очень жарко

И она отворила дверь. Метель и ветер рванулись ей навстречу и заспорили с ней о двери. И это ей показалось весело. Она отворила дверь и вышла. Ветер как будто только ждал ее, радостно засвистал и хотел подхватить и унести ее, но она рукой взялась за холодный столбик и, придерживая платье, спустилась на платформу и зашла за вагон. Ветер был силен накрылечке, но на платформе за вагонами было затишье. С наслаждением, полною грудью, она вдыхала в себя снежный, морозный воздух и, стоя подлевагона, оглядывала платформу и освещенную станцию

XXX Страшная буря рвалась и свистела между колесами вагонов по столбамиз-за угла станции. Вагоны, столбы, люди, все, что было видно, - былозанесено с одной стороны снегом и заносилось все больше и больше. Намгновенье буря затихала, но потом опять налетала такими порывами, что,казалось, нельзя было противостоять ей. Между тем какие-то люди бегали,весело переговариваясь, скрипя по доскам платформы и беспрестанно отворяя и затворяя большие двери. Согнутая тень человека проскользнула подее ногами, и послышались звуки молотка по железу. "Депешу дай!" - раздался сердитый голос с другой стороны из бурного мрака. "Сюда пожалуйте!N28!" - кричали еще разные голоса, и, занесенные снегом, пробегали обвязанные люди. Какие-то два господина с огнем папирос во рту прошли мимоее. Она вздохнула еще раз, чтобы надышаться, и уже вынула руку из муфты,чтобы взяться за столбик и войти в вагон, как еще человек в военномпальто подле нее самой заслонил ей колеблющийся свет фонаря. Она оглянулась и в ту же минуту узнала лицо Вронского. Приложив руку к козырьку,он наклонился пред ней и спросил, не нужно ли ей чего-нибудь, не можетли он служить ей? Она довольно долго, ничего не отвечая, вглядывалась внего и, несмотря на тень, в которой он стоял, видела, или ей казалось,что видела, и выражение его лица и глаз. Это было опять то выражениепочтительного восхищения, которое так подействовало на нее вчера. Не разговорила она себе эти последние дни и сейчас только, что Вронский длянее один из сотен вечно одних и тех же, повсюду встречаемых молодых людей, что она никогда не позволит себе и думать о нем; но теперь, в первое мгновенье встречи с ним, ее охватило чувство радостной гордости. Ейне нужно было спрашивать, зачем он тут. Она знала это так же верно, какесли б он сказал ей, что он тут для того, чтобы быть там, где она

- Я не знала, что вы едете. Зачем вы едете? - сказала она, опустив руку, которою взялась было за столбик. И неудержимая радость и оживлениесияли на ее лице

- Зачем я еду? - повторил он, глядя ей прямо в глаза. - Вы знаете, яеду для того, чтобы быть там, где вы, - сказал он, - я не могу иначе

И в это же время, как бы одолев препятствие, ветер посыпал снег с крышвагонов, затрепал каким-то железным оторванным листом, и впереди плачевно и мрачно заревел густой свисток паровоза. Весь ужас метели показалсяей еще более прекрасен теперь. Он сказал то самое, чего желала ее душа,но чего она боялась рассудком. Она ничего не ответила, и на лице ее онвидел борьбу

- Простите меня, если вам неприятно то, что я сказал, - заговорил онпокорно

Он говорил учтиво, почтительно, но так твердо и упорно, что она долгоне могла ничего ответить

- Это дурно, что' вы говорите, и я прошу вас, если вы хороший человек,забудьте, что' вы сказали, как и я забуду, - сказала она наконец

- Ни одного слова вашего, ни одного движения вашего я не забуду никогда и не могу..

- Довольно, довольно!- вскрикнула она, тщетно стараясь придать строгое