Книга "БЕСЫ". Страница 7
пропаганды идей. А наконец надобно же было с кем-нибудь выпить шампанскогои обменяться за вином известного сорта веселенькими мыслями о России и"русском духе", о боге вообще и о "русском боге" в особенности; повторить всотый раз всем известные и всеми натверженные русские скандалезныеанекдотцы. Не прочь мы были и от городских сплетен, при чем доходили иногдадо строгих высоко-нравственных приговоров. Впадали и в общечеловеческое,строго рассуждали о будущей судьбе Европы и человечества; докторальнопредсказывали, что Франция после цезаризма разом ниспадет на степеньвторостепенного государства, и совершенно были уверены, что это ужасноскоро и легко может сделаться. Папе давным-давно предсказали мы рольпростого митрополита в объединенной Италии, и были совершенно убеждены, чтовесь этот тысячелетний вопрос, в наш век гуманности, промышленности ижелезных дорог, одно только плевое дело. Но ведь "высший русскийлиберализм" иначе и не относится к делу. Степан Трофимович говаривал иногдаоб искусстве и весьма хорошо, но несколько отвлеченно. Вспоминал иногда одрузьях своей молодости, - вс¬ о лицах, намеченных в истории нашегоразвития, -вспоминал с умилением и благоговением, но несколько как бы сзавистью. Если уж очень становилось скучно, то жидок Лямшин (маленькийпочтамтский чиновник), мастер на фортепиано, садился играть, а в антрактахпредставлял свинью, грозу, роды с первым криком ребенка, и пр. и пр.; длятого только и приглашался. Если уж очень подпивали, - а это случалось, хотяи не часто, - то приходили в восторг, и даже раз хором, под аккомпанементЛямшина, пропели Марсельезу, только не знаю, хорошо ли вышло. Великий деньдевятнадцатого февраля мы встретили восторженно, и задолго еще началиосушать в честь его тосты. Это было еще давно-давно, тогда еще не было ниШатова, ни Виргинского, и Степан Трофимович еще жил в одном доме с ВарваройПетровной. За несколько времени до великого дня, Степан Трофимовичповадился-было бормотать про себя известные, хотя несколько неестественныестихи, должно быть сочиненные каким-нибудь прежним либеральным помещиком:"Идут мужики и несут топоры,Что-то страшное будет"
Кажется, что-то в этом роде, буквально не помню. Варвара Петровна разподслушала и крикнула ему: "вздор, вздор!" и вышла во гневе. Липутин, приэтом случившийся, язвительно заметил Степану Трофимовичу:- А жаль, если господам помещикам бывшие их крепостные и в самом деленанесут на радостях некоторую неприятность
И он черкнул указательным пальцем вокруг своей шеи
- Cher ami, - благодушно заметил ему Степан Трофимович, - поверьте, что это(он повторил жест вокруг шеи) нисколько не принесет пользы ни нашимпомещикам, ни всем нам вообще. Мы и без голов ничего не сумеем устроить,несмотря на то, что наши головы всего более и мешают нам понимать
Замечу, что у нас многие полагали, что в день манифеста будет нечтонеобычайное, в том роде, как предсказывал Липутин, и вс¬ ведь такназываемые знатоки народа и государства. Кажется, и Степан Трофимовичразделял эти мысли, и до того даже, что почти накануне великого дня сталвдруг проситься у Варвары Петровны за границу; одним словом, сталбеспокоиться. Но прошел великий день, прошло и еще некоторое время, ивысокомерная улыбка появилась опять на устах Я2епана Трофимовича. Онвысказал пред нами несколько замечательных мыслей о характере русскогочеловека вообще и русского мужичка в особенности
- Мы, как торопливые люди, слишком поспешили с нашими мужичками, - заключилон свой ряд замечательных мыслей;- мы их ввели в моду, и целый отделлитературы, несколько лет сряду, носился с ними как с новооткрытоюдрагоценностью. Мы надевали лавровые венки на вшивые головы. Русскаядеревня, за всю тысячу лет, дала нам лишь одного комаринского
Замечательный русский поэт, не лишенный притом остроумия, увидев в первыйраз на сцене великую Рашель, воскликнул в восторге: "не променяю Рашель намужика!" Я готов пойти дальше: я и всех русских мужичков отдам в обмен заодну Рашель. Пора взглянуть трезвее и не смешивать нашего родногосиволапого дегтя с bouquet de l'imp[EACUTE]ratrice
Липутин тотчас же согласился, но заметил, что покривить душой и похвалитьмужичков вс¬-таки было тогда необходимо для направления; что даже дамывысшего общества заливались слезами, читая Антона-Горемыку, а некоторые изних так даже из Парижа написали в Россию своим управляющим, чтоб от сейпоры обращаться с крестьянами как можно гуманнее
Случилось, и как нарочно сейчас после слухов об Антоне Петрове, что и внашей губернии, и всего-то в пятнадцати верстах от Скворешников, произошлонекоторое недоразумение, так что сгоряча послали команду. В этот раз СтепанТрофимович до того взволновался, что даже и нас напугал. Он кричал в клубе,что войска надо больше, чтобы призвали из другого уезда по телеграфу; бегалк губернатору и уверял его, что он тут не при чем; просил, чтобы незамешали его как-нибудь, по старой памяти, в дело, и предлагал немедленнонаписать о его заявлении в Петербург, кому следует. Хорошо, что вс¬ этоскоро прошло и разрешилось ничем; но только я подивился тогда на СтепанаТрофимовича
Года через три, как известно, заговорили о национальности и зародилось"общественное мнение". Степан Трофимович очень смеялся
- Друзья мои, - учил он нас, - наша национальность, если и в самом деле"зародилась", как они там теперь уверяют в газетах, - то сидит еще в школе,в немецкой какой-нибудь петершуле, за немецкою книжкой и твердит свойвечный немецкий урок, а немец-учитель ставит ее на колени, когдапонадобится. За учителя-немца хвалю; но вероятнее всего, что ничего неслучилось и ничего такого не зародилось, а идет вс¬ как прежде шло, то-естьпод покровительством божиим. По-моему, и довольно бы для России, pour notresainte Russie. При том же все эти всеславянства и национальности - вс¬ этослишком старо, чтобы быть новым. Национальность, если хотите, никогда и неявлялась у нас иначе как в виде клубной барской затеи, и в добавок ещемосковской. Я, разумеется, не про Игорево время говорю. И наконец, вс¬ отпраздности. У нас вс¬ от праздности, и доброе и хорошее. Вс¬ от нашейбарской, милой, образованной, прихотливой праздности! Я тридцать тысяч летпро это твержу. Мы своим трудом жить не умеем. И что они там развозилисьтеперь каким-то "зародившимся" у нас общественным мнением, - так вдруг, нис того ни с сего, с неба соскочило? Неужто не понимают, что дляприобретения мнения первее всего надобен труд, собственный труд,собственный почин в деле, собственная практика! Даром никогда ничего недостанется. Будем трудиться, будем и свое мнение иметь. А так как мыникогда не будем трудиться, то и мнение иметь за нас будут те, кто вместонас до сих пор работал, то-есть вс¬ та же Европа, вс¬ те же немцы, двухсотлетние учителя наши. К тому же Россия есть слишком великоенедоразумение, чтобы нам одним его разрешить, без немцев и без труда. Вотуже двадцать лет как я бью в набат и зову к труду! Я отдал жизнь на этотпризыв и, безумец, веровал! Теперь уже не верую, но звоню и буду звонить доконца, до могилы; буду дергать веревку, пока не зазвонят к моей панихиде!Увы! мы только поддакивали. Мы аплодировали учителю нашему, да с каким ещежаром! А что, господа, не раздается ли и теперь, подчас сплошь да рядом,такого же "милого", "умного", "либерального", старого русского вздора?В бога учитель наш веровал. - Не понимаю, почему меня все здесь выставляютбезбожником? - говаривал он иногда, - я в бога верую, mais distinguons, яверую, как в существо, cебя лишь во мне сознающее. Не могу же я вероватькак моя Настасья (служанка), или как какой-нибудь барин, верующий "навсякий случай", - или как наш милый Шатов, - впрочем нет, Шатов не в счет,Шатов верует насильно, как московский славянофил. Что же касается дохристианства, то при всем моем искреннем к нему уважении, я - нехристианин. Я скорее древний язычник, как великий Г¬те, или как древнийгрек. И одно уже то, что христианство не поняло женщину, - что таквеликолепно развила Жорж-Занд, в одном из своих гениальных романов. Насчетже поклонений, постов и всего прочего, то не понимаю, кому какое до менядело? Как бы ни хлопотали здесь наши доносчики, а иезуитом я быть не желаю
В сорок седьмом году, Белинский, будучи за границей, послал к Гоголюизвестное свое письмо, и в нем горячо укорял того, что тот верует "вкакого-то бога". Entre nous soit dit, ничего не могу вообразить себекомичнее того мгновения, когда Гоголь (тогдашний Гоголь!) прочел этовыражение и... вс¬ письмо! Но откинув смешное и так как я вс¬-таки ссущностию дела согласен, то скажу и укажу: вот были люди! Сумели же онилюбить свой народ, сумели же пострадать за него, сумели же пожертвовать длянего всем и сумели же в то же время не сходиться с ним, когда надо, непотворствовать ему в известных понятиях. Не мог же, в самом деле, Белинскийискать спасения в постном масле, или в редьке с горохом!.
Но тут вступался Шатов
- Никогда эти ваши люди не любили народа, не страдали за него и ничем длянего не пожертвовали, как бы ни воображали это сами, себе в утеху! - угрюмопроворчал он, потупившись и нетерпеливо повернувшись на стуле
- Это они-то не любили народа! - завопил Степан Трофимович, - о, как онилюбили Россию!
