Книга "БЕСЫ". Страница 82
де половина города и не явилась, узнав в чем дело, а сам Лембке был такфрапирован, что "расстроился в рассудке", и она теперь его "водит"помешанного. - Тут много было и хохоту, сиплого, дикого и себе на уме. Всестрашно тоже критиковали бал, а Юлию Михайловну ругали безо всякойцеремонии. Вообще болтовня была беспорядочная, отрывистая, хмельная ибеспокойная, так что трудно было сообразиться и что-нибудь вывести. Тут жев буфете приютился и просто веселый люд, даже было несколько дам из таких,которых уже ничем не удивишь и не испугаешь, прелюбезных и развеселых,большею частию вс¬ офицерских жен, с своими мужьями. Они устроились наотдельных столиках компаниями и чрезвычайно весело пили чай. Буфетобратился в теплое пристанище чуть не для половины съехавшейся публики. Иоднако через несколько времени вся эта масса должна была нахлынуть в залу;страшно было и подумать
А пока в Белой зале с участием князя образовались три жиденькие кадрильки
Барышни танцовали, а родители на них радовались. Но и тут многие из этихпочтенных особ уже начинали обдумывать, как бы C, повеселив своих девиц,убраться посвоевременнее, а не тогда "когда начнется". Решительно всеуверены были, что непременно начнется. Трудно было бы мне изобразитьдушевное состояние самой Юлии Михайловны. Я с нею не заговаривал, хотя иподходил довольно близко, На мой поклон при входе она не ответила, незаметив меня (действительно не заметив). Лицо ее было болезненное, взглядпрезрительный и высокомерный, но блуждающий и тревожный. Она с видимыммучением преодолевала себя, - для чего и для кого? Ей следовало непременноуехать и, главное, увезти супруга, а она оставалась! Уже по лицу ее можнобыло заметить, что глаза ее "совершенно открылись" и что ей нечего большеждать. Она даже не подзывала к себе и Петра Степановича (тот, кажется, исам ее избегал; я видел его в буфете, он был чрезмерно весел). Но онавс¬-таки оставалась на бале и ни на миг не отпускала от себя АндреяАнтоновича. О, она до самого последнего мгновения с самым искреннимнегодованием отвергла бы всякий намек на его здоровье, даже давеча утром
Но теперь глаза ее и на этот счет должны были открыться. Что до меня, томне с первого взгляда показалось, что Андрей Антонович смотрит хуже, чемдавеча утром. Казалось, он был в каком-то забвении и не совсем сознавал,где находится. Иногда вдруг оглядывался с неожиданною строгостью, например,раза два на меня. Один раз попробовал о чем-то заговорить, начал вслух игромко, и не докончил, произведя почти испуг в одном смиренном старичкечиновнике, случившемся подле него. Но даже и эта смиренная половинапублики, присутствовавшая в Белой Зале, мрачно и боязливо сторонилась отЮлии Михайловны, бросая в то же время чрезвычайно странные взгляды на еесупруга, взгляды слишком не гармонировавшие, по своей пристальности иоткровенности, с напуганностью этих людей
- Вот эта-то черта меня и пронзила, и я вдруг начала догадываться об АндрееАнтоновиче, - признавалась потом мне самому Юлия Михайловна
Да, она опять была виновата! Вероятно давеча, когда после моего бегствапорешено было с Петром Степановичем быть балу и быть на бале, - вероятноона опять ходила в кабинет уже окончательно "потрясенного" на "чтении"Андрея Антоновича, опять употребила все свои обольщения и привлекла его ссобой. Но как мучилась должно быть теперь! И вс¬-таки не уезжала! Гордостьли ее мучила или просто она потерялась - не знаю. Она с унижением и сулыбками, при всем своем высокомерии, пробовала заговорить с иными дамами,но те тотчас терялись, отделывались односложными, недоверчивыми "да-с" и"нет-с" и видимо ее избегали
Из бесспорных сановников нашего города очутился тут на бале лишь один - тотсамый важный отставной генерал, которого я уже раз описывал и который упредводительши после дуэли Ставрогина с Гагановым "отворил дверьобщественному нетерпению". Он важно расхаживал по залам, присматривался иприслушивался и старался показать вид, что приехал более для наблюдениянравов, чем для несомненного удовольствия. Он кончил тем, что совсемпристроился к Юлии Михайловне и не отходил от нее ни шагу, видимо стараясьее ободрить и успокоить. Без сомнения, это был человек добрейший, оченьсановитый и до того уже старый, что от него можно было вынести даже исожаление. Но сознаться себе самой, что этот старый болтун осмеливается еесожалеть и почти протежировать, понимая, что делает ей честь своимприсутствием, было очень досадно. А генерал не отставал и вс¬ болтал безумолку
- Город, говорят, не стоит без семи праведников... семи, кажется, не помнюпо-ло-жен-ного числа. Не знаю сколько из этих семи... несомненныхправедников нашего города... имели честь посетить ваш бал, но несмотря наих присутствие, я начинаю чувствовать себя не без-опасным. Vous mepardonnerez, charmante dame, n'est-ce pas? Говорю ал-ле-го-ри-чески, носходил в буфет и рад, что цел вернулся... Наш бесценный Прохорыч там не наместе, и, кажется, к утру его палатку снесут. Впрочем смеюсь. Я только жду,какая это будет "кадриль ли-те-ра-туры", а там в постель. Простите старогоподагрика, я ложусь рано, да и вам бы советовал ехать "спатиньки", какговорят aux enfants. А я ведь приехал для юных красавиц... которых конечнонигде не могу встретить в таком богатом комплекте кроме здешнего места..
Все из-за реки, а я туда не езжу. Жена одного офицера... кажется,егерского... очень даже недурна, очень и... и сама это знает. Я сплутовочкой разговаривал; бойка и... ну и девочки тоже свежи; но и только;кроме свежести ничего. Впрочем я с удовольствием. Есть бутончики; толькогубы толсты. Вообще в русской красоте женских лиц мало той правильностии... и несколько на блин сводится... Vous me pardonnerez, n'est-ce pas..
при хороших впрочем глазках... смеющихся глазках. Эти бутончики года по двасвоей юности о-ча-ро-вательны, даже по три... ну а там расплываютсянавеки... производя в своих мужьях тот печальный ин-ди-фе-рентизм, которыйстоль способствует развитию женского вопроса... если только я правильнопонимаю этот вопрос... Гм. Зала хороша; комнаты убраны недурно. Могло бытьхуже. Музыка могла быть гораздо хуже... не говорю - должна быть. Дурнойэффект, что мало дам вообще. О нарядах не у-по-ми-наю. Дурно, что этот всерых брюках так откровенно позволяет себе кан-кани-ровать. Я прощу, еслион с радости и так как он здешний аптекарь... но в одиннадцатом часувс¬-таки рано и для аптекаря... Там в буфете, двое подрались, и не быливыведены. В одиннадцатом еще должно выводить драчунов, каковы бы ни былинравы публики... не говорю в третьем часу, тут уже необходима уступкаобщественному мнению, - и если только этот бал доживет до третьего часу
Варвара Петровна слова однако не сдержала и не дала цветов. Гм, ей не доцветов, pauvre m[EACUTE]re! А бедная Лиза, вы слышали? Говорят,таинственная история и... и опять на арене Ставрогин... Гм. Я бы спатьпоехал... совсем клюю носом. А когда же эта "кадриль ли-те-ра-туры" ?Наконец началась и "кадриль литературы". В городе, в последнее время, чутьтолько начинался где-нибудь разговор о предстоящем бале, непременно сейчасже сводили на эту "кадриль литературы", и так как никто не мог представить,что это такое, то и возбуждала она непомерное любопытство. Опаснее ничегоне могло быть для успеха, и - каково же было разочарование!Отворились боковые двери Белой Залы, до тех пор запертые, и вдруг появилосьнесколько масок. Публика с жадностью их обступила. Весь буфет до последнегочеловека разом ввалился в залу. Маски расположились танцовать. Мне удалосьпротесниться на первый план, и я пристроился как раз сзади Юлии Михайловны,фон-Лембке и генерала. Тут подскочил к Юлии Михайловне пропадавший до сихпор Петр Степанович
- Я вс¬ в буфете и наблюдаю, - прошептал он с видом виноватого школьника,впрочем нарочно подделанным, чтобы еще более ее раздразнить. Та вспыхнулаот гнева
- Хоть бы теперь-то вы меня не обманывали, наглый человек! - вырвалось уней почти громко, так что в публике услышали. Петр Степанович отскочилчрезвычайно довольный собой
Трудно было бы представить более жалкую, более пошлую, более бездарную ипресную аллегорию, как эта "кадриль литературы". Ничего нельзя былопридумать менее подходящего к нашей публике; а между тем придумывал ее,говорят, Кармазинов. Правда, устраивал Липутин, советуясь с тем самымхромым учителем, который был на вечере у Виргинского. Но Кармазиноввс¬-таки давал идею и даже сам, говорят, хотел нарядиться и взять какую-тоособую и самостоятельную роль. Кадриль состояла из шести пар жалких масок,- даже почти и не масок, потому что они были в таких же платьях как и все
Так например один пожилой господин, невысокого роста, во фраке, - однимсловом, так, как все одеваются, - с почтенною седою бородой (подвязанною, ив этом состоял весь костюм), танцуя, толокся на одном месте с солиднымвыражением в лице, часто и мелко семеня ногами и почти не сдвигаясь сместа. Он издавал какие-то звуки умеренным, но охрипшим баском, и вотэта-то охриплость голоса и должна была означать одну из известных газет
Напротив этой маски танцовали два какие-то гиганта Х и Z, и эти буквы былиу них пришпилены на фраках, но что означали эти Х и Z, так и осталосьнеразъясненным. "Честная русская мысль" изображалась в виде господинасредних лет, в очках, во фраке, в перчатках и - в кандалах (настоящихкандалах). Подмышкой этой мысли был портфель с каким-то "делом". Из карманавыглядывало распечатанное письмо из-за границы, заключавшее в себеудостоверение, для всех сомневающихся, в честности "честной русской мысли"
Вс¬ это досказывалось распорядителями уже изустно, потому что торчавшее изкармана письмо нельзя же было прочесть. В приподнятой правой руке "честнаярусская мысль" держала бокал, как будто желая провозгласить тост. По обе
