Школьная библиотека

тебе твой добрый помещик, а главное - начинай сызнова, с азбуки. Что тебя мучит? бедность, нищета. Но бедность и нищета образуют художника. Онинеразлучны с началом. Ты еще никому не нужен теперь, никто тебя и знатьне хочет; так свет идет. Подожди, не то еще будет, когда узнают, что втебе есть дарование. Зависть, мелочная подлость, а пуще всего глупостьналягут на тебя сильнее нищеты. Таланту нужно сочувствие, ему нужно,чтоб его понимали, а ты увидишь, какие лица обступят тебя, когда ты хотьнемного достигнешь цели. Они будут ставить ни во что и с презрениемсмотреть на то, что в тебе выработалось тяжким трудом, лишениями, голодом, бессонными ночами. Они не ободрят, не утешат тебя, твои будущие товарищи; они не укажут тебе на то, что в тебе хорошо и истинно, но с злоюрадостью будут поднимать каждую ошибку твою, будут указывать тебе именнона то, что у тебя дурно, на то, в чем ты ошибаешься, и под наружным видом хладнокровия и презрения к тебе будут как праздник праздновать каждую твою ошибку (будто кто-нибудь был без ошибок!). Ты же заносчив, тычасто некстати горд и можешь оскорбить самолюбивую ничтожность, и тогдабеда - ты будешь один, а их много; они тебя истерзают булавками. Даже яначинаю это испытывать. Ободрись же теперь! Ты еще совсем не так беден,ты можешь жить, не пренебрегай черной работой, руби дрова, как я рубилих на вечеринках у бедных ремесленников. Но ты нетерпелив, ты болен своим нетерпением, у тебя мало простоты, ты слишком хитришь, слишком многодумаешь, много даешь работы своей голове; ты дерзок на словах и трусишь,когда придется взять в руки смычок. Ты самолюбив, и в тебе мало смелости. Смелей же, подожди, поучись, и если не надеешься на силы свои, такиди на авось; в тебе есть жар, есть чувство. Авось дойдешь до цели, аесли нет, все-таки иди на авось: не потеряешь ни в каком случае, потомучто выигрыш слишком велик. Тут, брат, наше авось - дело великое!

Ефимов слушал своего бывшего товарища с глубоким чувством. Но по меретого как он говорил, бледность сходила со щек его; они оживились румянцем; глаза его сверкали непривычным огнем смелости и надежды. Скоро этаблагородная смелость перешла в самоуверенность, потом в обычную дерзость, и, наконец, когда Б. оканчивал свое увещание, Ефимов уже слушалего рассеянно и с нетерпением. Однакож он горячо сжал ему руку, поблагодарил его и, скорый в своих переходах от глубокого самоуничтожения иуныния до крайней надменности и дерзости, объявил самонадеянно, чтобдруг его не беспокоился об его участи, что он знает, как устроить своюсудьбу, что скоро и он надеется достать себе покровительство, даст концерт и тогда разом зазовет себе и славу и деньги. Б. пожал плечами, ноне противоречил своему бывшему товарищу, и они расстались, хотя, разумеется, ненадолго. Ефимов тотчас же прожил данные ему деньги и пришел заними в другой раз, потом в третий, потом в четвертый, потом в десятый,наконец Б. потерял терпение и не сказывался дома. С тех пор он потерялего совсем из виду

Прошло несколько лет. Один раз Б., возвращаясь с репетиции домой,наткнулся в одном переулке, у входа в грязный трактир, на человека дурноодетого, хмельного, который назвал его по имени. Это был Ефимов. Оночень изменился, пожелтел, отек в лице; видно было, что беспутная жизнюFоложила на него свое клеймо неизгладимым образом. Б. обрадовался чрезвычайно и, не успев перемолвить с ним двух слов, пошел за ним в трактир,куда тот потащил его. Там, в отдаленной маленькой закопченной комнате,он разглядел поближе своего товарища. Тот был почти в лохмотьях, в худыхсапогах; растрепанная манишка его была вся залита вином. Волосы на голове его начали седеть и вылезать

- Что с тобою? Где ты теперь? - спрашивал Б

Ефимов сконфузился, даже сробел сначала, отвечал бессвязно и отрывисто, так что Б. подумал, что он видит пред собою помешанного. НаконецЕфимов признался, что не может ничего говорить, если не дадут выпитьводки, и что в трактире ему уже давно не верят. Говоря это, он краснел,хотя и постарался ободрить себя каким-то бойким жестом; но вышло что-тонахальное, выделанное, назойливое, так что все было очень жалко и возбудило сострадание в добром Б., который увидел, что опасения его сбылисьвполне. Однако ж он приказал подать водки. Ефимов изменился в лице отблагодарности и до того потерялся, что со слезами на глазах готов былцеловать руки своего благодетеля. За обедом Б. узнал с величайшим удивлением, что несчастный женат. Но еще более изумился он, когда тут же узнал, что жена составила все его несчастие и горе и что женитьба убилавполне весь талант его

- Как так? - спросил Б

- Я, брат, уже два года как не беру в руки скрипку, - отвечал Ефимов

- Баба, кухарка, необразованная, грубая женщина. Чтоб ее!.. Только деремся, больше ничего не делаем

- Да зачем же ты женился, коли так?

- Есть было нечего. Я познакомился с ней; у ней было рублей с тысячу:я и женился очертя голову. Она же влюбилась в меня. Сама ко мне повислана шею. Кто ее наталкивал! Деньги прожиты, пропиты, братец, и - какойтут талант! Все пропало!

Б. увидел, что Ефимов как будто спешил в чем-то перед ним оправдаться

- Все бросил, все бросил, - прибавил он. Тут он ему объявил, что впоследнее время почти достиг совершенства на скрипке, что, пожалуй, хотяБ. и из первых скрипачей в городе, а ему и в подметки не станет, если онзахочет того

- Так за чем же дело стало? - сказал удивленный Б. - Ты бы искал себеместа?

- Не стоит! - сказал Ефимов, махнув рукою. - Кто из вас там хотьчто-нибудь понимает! Что вы знаете? Шиш, ничего, вот что вы знаете! Плясовую какую-нибудь в балетце каком прогудеть - ваше дело. Скрипачей-товы дорогих и не видали и не слыхали. Чего вас трогать; оставайтесь себе,как хотите!

Тут Ефимов снова махнул рукой и покачнулся на стуле, потому что порядочно охмелел. Затем он стал звать к себе Б.; но тот отказался, взял егоадрес и уверил, что завтра же зайдет к нему. Ефимов, который теперь ужебыл сыт, насмешливо поглядывал на своего бывшего товарища и всяческистарался чем-нибудь уколоть его. Когда они уходили, он схватил богатуюшубу Б. и подал ее, как низший высшему. Проходя мимо первой комнаты, оностановился и отрекомендовал Б. трактирщикам и публике как первую иединственную скрипку в целой столице. Одним словом, он был чрезвычайногрязен в эту минуту

Б., однако ж, отыскал его на другое утро на чердаке, где все мы жилитогда в крайней бедности, в одной комнате. Мне было тогда четыре года, иуже два года тому, как матушка моя вышла за Ефимова. Это была несчастнаяженщина. Прежде она была гувернантка, была прекрасно образована, хорошасобой и, по бедности, вышла замуж за старика чиновника, моего отца. Онажила с ним только год. Когда же отец мой умер скоропостижно и скудноенаследство было разделено между его наследниками, матушка осталась однасо мною, с ничтожною суммою денег, которая досталась на ее долю. Идти вгувернантки опять, с малолетним ребенком на руках, было трудно. В этовремя, каким-то случайным образом, она встретилась с Ефимовым и действительно влюбилась в него. Она была энтузиастка, мечтательница, видела вЕфимове какого-то гения, поверила его заносчивым словам о блестящей будущности; воображению ее льстила славная участь быть опорой, руководительницей гениального человека, и она вышла за него замуж. В первый жемесяц исчезли все ее мечты и надежды, и перед ней осталась жалкаядействительность. Ефимов который действительно женился, может быть,из-за того, что у матушки моей была какая-нибудь тысяча рублей денег,как только они были прожиты, сложил руки и, как будто радуясь предлогу,немедленно объявил всем и каждому, что женитьба сгубила его талант, чтоему нельзя было работать в душной комнате, глаз на глаз с голодным семейством, что тут не пойдут на ум песни да музыка и что, наконец, видно,ему на роду написано было такое несчастие. Кажется, он и сам потом уверялся в справедливости своих жалоб и, казалось, обрадовался новой отговорке. Казалось, этот несчастный, погибший талант сам искал внешнегослучая, на который бы можно было свалить все неудачи, все бедствия. Увериться же в ужасной мысли, что он уже давно и навсегда погиб для искусства, он не мог. Он судорожно боролся, как с болезненным кошмаром, сэтим ужасным убеждением, и, наконец, когда действительность одолевалаего, когда минутами открывались его глаза, он чувствовал, что готов былсойти с ума от ужаса. Он не мог так легко разувериться в том, что такдолго составляло всю жизнь его, и до последней минуты своей думал, чтоминута еще не ушла. В часы сомнения он предавался пьянству, которое своим безобразным чадом прогоняло тоску его. Наконец, он, может быть, самне знал, как необходима была ему жена в это время. Это была живая отговорка, и, действительно, мой отчим чуть не помешался на той идее, что,когда он схоронит жену, которая погубила его, все пойдет своим чередом

Бедная матушка не понимала его. Как настоящая мечтательница, она не вынесла и первого шага в враждебной действительности: она сделалась