Школьная библиотека

лее не приедете к дядюшке?

- К дядюшке-то? А плюньте на того, кто вам это сказал! Вы думаете, япостоянный человек, выдержу? В том-то и горе мое, что я тряпка, а не человек! Недели не пройдет, а я опять туда поплетусь. А зачем? Вот подите:сам не знаю зачем, а поеду; опять буду с Фомой воевать. Это уж, батюшка,горе мое! За грехи мне господь этого Фомку в наказание послал. Характеру меня бабий, постоянства нет никакого! Трус я, батюшка, первой руки..

Мы, однакож, расстались по-дружески; он даже пригласил меня к себеобедать

- Приезжай, батюшка, приезжай, пообедаем. У меня водочка из Киевапешком пришла, а повар в Париже бывал. Такого фенезерфу подаст, такуюкулебяку мисаиловну сочинит, что только пальчики оближешь да в ножкипоклонишься ему, подлецу. Образованный человек! Я вот только давно несек его, балуется он у меня... да вот теперь благо напомнили... Приезжай! Я бы вас и сегодня с собою пригласил, да вот как-то весь упал, раскис, совсем без задних ног сделался. Ведь я человек больной, сырой человек. Вы, может быть, и не верите... Ну, прощайте, батюшка! Пора плыть имоему кораблю. Вон и ваш тарантасик готов. А Фомке скажите, чтоб и невстречался со мной; не то я такую чувствительную встречу ему сочиню, чтоон..

Но последних слов уж не было слышно. Коляска, принятая дружно четверкою сильных коней, исчезла в облаках пыли. Подали и мой тарантас; я селв него, и мы тотчас же проехали городишко. "Конечно, этот господин привирает, - подумал я, - он слишком сердит и не может быть беспристрастным. Но опять-таки все, что он говорил о дяде, очень замечательно. Вотуж два голоса согласны в том, что дядя любит эту девицу... Гм! Женюсь яиль нет?" В этот раз я крепко задумался

III

ДЯДЯ

Признаюсь, я даже немного струсил. Романические мечты мои показалисьмне вдруг чрезвычайно странными, даже как будто и глупыми, как только явъехал в Степанчиково. Это было часов около пяти пополудни. Дорога шламимо барского сада. Снова, после долгих лет разлуки, я увидел этот огромный сад, в котором мелькнуло несколько счастливых дней моего детстваи который много раз потом снился мне во сне, в дортуарах школ, хлопотавших о моем образовании. Я выскочил из повозки и пошел прямо через сад кбарскому дому. Мне очень хотелось явиться втихомолку, разузнать, выспросить и прежде всего наговориться с дядей. Так и случилось. Пройдя аллеюстолетних лип, я ступил на террасу, с которой стеклянною дверью прямовходили во внутренние комнаты. Эта терраса была окружена клумбами цветови заставлена горшками дорогих растений. Здесь я встретил одного из туземцев, старого Гаврилу, бывшего когда-то моим дядькой, а теперь почетного камердинера дядюшки. Старик был в очках и держал в руке тетрадку,которую читал с необыкновенным вниманием. Мы виделись с ним два года назад, в Петербурге, куда он приезжал вместе с дядей, а потому он тотчасже теперь узнал меня. С радостными слезами бросился он целовать мои руки, причем очки слетели с его носа на пол. Такая привязанность старикаменя очень тронула. Но, взволнованный недавним разговором с господиномБахчеевым, я прежде всего обратил внимание на подозрительную тетрадку,бывшую в руках у Гаврилы

- Что это, Гаврила, неужели и тебя начали учить по-французски? спросил я старика

- Учат, батюшка, на старости лет, как скворца, - печально отвечалГаврила

- Сам Фома учит?

- Он, батюшка. Умнеющий, должно быть, человек

- Нечего сказать, умник! По разговорам учит?

- По китрадке, батюшка

- Это что в руках у тебя? А! французские слова русскими буквами ухитрился! Такому болвану, дураку набитому, в руки даетесь - не стыдноли, Гаврила? - вскричал я, в один миг забыв все великодушные мои предположения о Фоме Фомиче, за которые мне еще так недавно досталось от господина Бахчеева

- Где же, батюшка, - отвечал старик, - где же он дурак, коли уж господами нашими так заправляет?

- Гм! Может быть, ты и прав, Гаврила, - пробормотал я, приостановленный этим замечанием. - Веди же меня к дядюшке!

- Сокол ты мой! да я не могу на глаза показаться, не смею. Я уж и егостал бояться. Вот здесь и сижу, горе мычу, да за клумбы сигаю, когда онпроходить изволит

- Да чего же ты боишься?

- Давеча уроку не знал; Фома Фомич на коленки ставил, а я и не стал

Стар я стал, батюшка, Сергей Александрыч, чтоб надо мной такие шутки шутить! Барин осерчать изволил, зачем Фому Фомича не послушался. "Он, говорит, старый ты хрыч, о твоем же образовании заботится, произношениютебя хочет учить". Вот и хожу, твержу вокабул. Обещал Фома Фомич к вечеру опять экзаментик сделать

Мне показалось, что тут было что-то неясное. С этим французским языком была какая-нибудь история, подумал я, которую старик не может мнеобъяснить

- Один вопрос, Гаврила: каков он собой? видный, высокого роста?

- Фома-то Фомич? Нет, батюшка, плюгавенький такой человечек

- Гм! Подожди, Гаврила; все это еще, может быть, уладится; даже непременно, обещаю тебе, уладится! Но... где же дядюшка?

- А за конюшнями мужичков принимает. С Капитоновки старики с поклономпришли. Прослышали, что их Фоме Фомичу записывают. Отмолиться хотят

- Да зачем же за конюшнями?

- Опасается, батюшка..

Действительно, я нашел дядю за конюшнями. Там, на площадке, он стоялперед группой крестьян, которые кланялись и о чем-то усердно просили

Дядя что-то с жаром им толковал. Я подошел и окликнул его. Он обернулся,и мы бросились друг другу в объятия

Он чрезвычайно мне обрадовался; радость его доходила до восторга. Онобнимал меня, сжимал мои руки... Точно ему возвратили его родного сына,избавленного от какой-нибудь смертельной опасности. Точно как будто ясвоим приездом избавил и его самого от какой-то смертельной опасности ипривез с собою разрешение всех его недоразумений, счастье и радость навсю жизнь ему и всем, кого он любит. Дядя не согласился бы быть счастливым один. После первых порывов восторга он вдруг так захлопотал, что наконец совершенно сбился и спутался. Он закидывал меня расспросами, хотелнемедленно вести меня к своему семейству. Мы было и пошли, но дядя воротился, пожелав представить меня сначала капитоновским мужикам. Потом,помню, он вдруг заговорил, неизвестно по какому поводу, о каком-то господине Коровкине, необыкновенном человеке, которого он встретил три дняназад где-то на большой дорогеE8 которого ждал теперь к себе в гости скрайним нетерпением. Потом он бросил и Коровкина и заговорил о чем-тодругом. Я с наслаждением смотрел на него. Отвечая на торопливые егорасспросы, я сказал, что желал бы не вступать в службу, а продолжать заниматься науками. Как только дело дошло до наук, дядя вдруг насупил брови и сделал необыкновенно важное лицо. Узнав, что в последнее время язанимался минералогией, он поднял голову и с гордостью осмотрелся кругом, как будто он сам, один, без всякой посторонней помощи, открыл и написал всю минералогию. Я уже сказал, что перед словом "наука" он благоговел самым бескорыстнейшим образом, тем более бескорыстным, что сам решительно ничего не знал

- Эх, брат, есть же на свете люди, что всю подноготную знают! - говорил он мне однажды с сверкающими от восторга глазами. - Сидишь между ними, слушаешь и ведь сам знаешь, что ничего не понимаешь, а все как-тосердцу любо. А отчего? А оттого, что тут польза, тут ум, тут всеобщеесчастье! Это-то я понимаю. Вот я теперь по чугунке поеду, а Илюшка мой,может, и по воздуху полетит... Ну, да наконец, и торговля, промышленность - эти, так сказать, струи... то есть я хочу сказать, что как ни