Школьная библиотека

сон не снись про белого быка!" А он тут как тут, проклятый, стоит передомной, большой, с рогами, тупогубый такой, у-у-у!

Дядя был в отчаянии, Но, к счастью, Фома Фомич вдруг как будто забылпро белого быка. Конечно, никто не верил, что Фома Фомич может забыть отаком важном обстоятельстве. Все со страхом полагали, что он приберегаетбелого быка про запас и обнаружит его при первом удобном случае. Впоследствии оказалось, что Фоме Фомичу в это время было не до белого быка:у него случились другие дела, другие заботы; другие замыслы созревали вполезной и многодумной его голове. Вот почему он и дал спокойно вздохнуть Фалалею. Вместе с Фалалеем и все отдохнули. Парень повеселел, дажестал забывать о прошедшем; даже белый бык начал появляться реже и реже,хотя все еще напоминал иногда о своем фантастическом существовании. Словом, все бы пошло хорошо, если б не было на свете комаринского

Надобно заметить, что Фалалей отлично плясать; это было его главнаяспособность, даже нечто вроде призвания; он плясал с энергией, с неистощимой веселостью, но особенно любит он комаринского мужика. Не то чтобему уж так очень нравились легкомысленные и во всяком случае необъяснимые поступки этого ветреного мужика - нет, ему нравилось плясать комаринского единственно потому, что слушать комаринского и не плясать подэту музыку было для него решительно невозможно. Иногда, по вечерам,два-три лакея, кучера, садовник, игравший на скрипке, и даже несколькодворовых дам собирались в кружок, где-нибудь на самой задней площадкебарской усадьбы, подальше от Фомы Фомича; начинались музыка, танцы и подконец торжественно вступал в свои права и комаринский. Оркестр составляли две балалайки, гитара, скрипка и бубен, с которым отлично управлялсяфорейтор Митюшка. Надо было посмотреть, что делалось тогда с Фалалеем:он плясал до забвенья самого себя, до истощения последних сил, поощряемый криками и смехом публики; он взвизгивал, кричал, хохотал, хлопал владоши; он плясал, как будто увлекаемый постороннею, непостижимою силою,с которой не мог совладать и упрямо силился догнать все более и болееучащаемый темп удалого мотива, выбивая по земле каблуками. Это были минуты истинного его наслаждения; и все бы это шло хорошо и весело, если бслух о комаринском не достиг наконец Фомы Фомича

Фома Фомич обмер и тотчас же послал за полковником

- Я хотел от вас только об одном узнать, полковник, - начал Фома, совершенно ли вы поклялись погубить этого несчастного идиота или не совершенно? В первом случае я тотчас же отстраняюсь; если же не совершенно, то я ..

- Да что такое? что случилось? - вскричал испуганный дядя

- Как что случилось? Да знаете ли вы, что он пляшет комаринского?

- Ну ... ну что ж?

- Как ну что ж? - взвизгнул Фома. - И говорите это вы - вы, их барини даже, в некотором смысле, отец! Да имеете ли вы после этого здравоепонятие о том, что такое комаринский? Знаете ли вы, что эта песня изображает одного отвратительного мужика, покусившегося на самый безнравственный поступок в пьяном виде? Знаете ли, на что посягнул этотразвратный холоп? Он попрал самые драгоценные узы и, так сказать, притоптал их своими мужичьими сапожищами, привыкшими попирать только полкабака! Да понимаете ли, что вы оскорбили меня благороднейшие чувствамои своим ответом? Понимаете ли, что вы лично оскорбили меня своим ответом? Понимаете ли вы это иль нет?

- Но, Фома ... Да ведь это только песня, Фома ..

- Как только песня! И вы не постыдились мне признаться, что знаетеэту песню - вы, член благородного общества, отец благонравных и невинныхдетей и, вдобавок, полковник! Только песня! Но я уверен, что эта песнявзята с истинного события! Только песня! Но какой же порядочный человекможет, не сгорев от стыда, признаться, что знает эту песню, что слышалхоть когда-нибудь эту песню? какой, какой?

- Ну, да вот ты же знаешь, Фома, коли спрашиваешь, - отвечал в простоте души сконфуженный дядя

- Как! я знаю? я... я... то есть я!.. Обидели! - вскричал вдруг Фома,срываясь со стула и захлебываясь от злости. Он никак не ожидал такогооглушительного ответа

Не стану описывать гнев Фомы Фомича. Полковник с бесславием прогнанбыл с глаз блюстителя нравственности за неприличие и ненаходчивость своего ответа. Но с тех пор Фома Фомич дал себе клятву: поймать на местепреступления Фалалея, танцующего комаринского. По вечерам, когда все полагали, что он чем-нибудь занят, он нарочно выходил потихоньку в сад,обходил огороды и забивался в коноплю, откуда издали видна была площадка, на которой происходили танцы. Он сторожил бедного Фалалея, как охотник птичку, с наслаждением представляя себе, какой трезвон задаст он вслучае успеха всему дому и в особенности полковнику. Наконец неусыпныетруды его увенчались успехом: он застал комаринского! Понятно после этого, отчего дядя рвал на себе волосы, когда увидел плачущего Фалалея иуслышал, что Видоплясов возвестил Фому Фомича, так неожиданно и в такуюхлопотливую минуту представшего перед нами своею собственною особою

VII

ФОМА ФОМИЧ

Я с напряженным любопытством рассматривал этого господина. Гавриласправедливо назвал его плюгавеньким человечком. Фома был мал ростом, белобрысый и с проседью, с горбатым носом и с мелкими морщинками по всемулицу. На подбородке его была большая бородавка. Лет ему было под пятьдесят. Он вошел тихо, мерными шагами, опустив глаза вниз. Но самая нахальная самоуверенность изображалась в его лице и во всей его педантскойфигурке. К удивлению моему, он явился в шлафроке, правда, иностранногопокроя, но все-таки шлафроке и, вдобавок, в туфлях. Воротничок его рубашки, не подвязанный галстухом, был отложен a l'enfant; это придавалоФоме Фомичу чрезвычайно глупый вид. Он подошел к незанятому креслу,придвинул его к столу и сел, не сказав никому ни слова. Мгновенно исчезли вся суматоха, все волнение, бывшие за минуту назад. Все притихло так,что можно было расслышать пролетевшую муху. Генеральша присмирела, какагнец. Все подобострастие этой бедной идиотки перед Фомой Фомичом выступило теперь наружу. Она не нагляделась на свое не'щечко, впилась в негоглазами. Девица Перепелицына, осклабляясь, потирала свои ручки, а беднаяПрасковья Ильинична заметно дрожала от страха. Дядя немедленно захлопотал

- Чаю, чаю, сестрица! Послаще только, сестрица; Фома Фомич после сналюбит чай послаще. Ведь тебе послаще, Фома?

- Не до чаю мне теперь! - проговорил Фома медленно и с достоинством,с озабоченным видом махнув рукой. - Вам бы все, что послаще!

Эти слова и смешной донельзя, по своей педантской важности, вход Фомычрезвычайно заинтересовали меня. Мне любопытно было узнать, до чего, докакого забвения приличий дойдет наконец наглость этого зазнавшегося господинчика

- Фома! - крикнул дядя, - рекомендую: племянник мой, Сергей Александрыч! сейчас приехал

Фома Фомич обмерил его с ног до головы

- Удивляюсь я, что вы всегда как-то систематически любите перебиватьменя, полковник, - проговорил он после значительного молчания, не обратив на меня ни малейшего внимания. - Вам о деле говорят, а вы - бог знает о чем... трактуете... Видели вы Фалалея?

- Видел, Фома..

- А, видели! Ну, так я вам его опять покажу, коли видели. Можете полюбоваться на ваше произведение... в нравственном смысле. Поди сюда,идиот! поди сюда, голландская ты рожа! Ну же, иди, иди! Не бойся!

Фалалей подошел, всхлипывая, раскрыв рот и глотая слезы. Фома Фомичсмотрел на него с наслаждением

- С намерением назвал я его голландской рожей, Павел Семеныч, - заметил он, развалясь в кресле и слегка поворотясь к сидевшему рядом Обноскину, - да и вообще, знаете, не нахожу нужным смягчать свои выражения нив каком случае. Правда должна быть правдой. А чем ни прикрывайте грязь,она все-таки останется грязью. Что ж и трудиться, смягчать? себя и людейобманывать! Только в глупой светской башке могла зародиться потребностьтаких бессмысленных приличий. Скажите - беру вас судьей, - находите вы вэтой роже прекрасное? Я разумею высокое, прекрасное, возвышенное, а не