Школьная библиотека

евреев, от мала до велика, переходя через Чермное море, и что каждому евреюзаповедано петь этот мотив в минуту торжества и победы над врагами

Накануне каждой субботы, в пятницу вечером, в нашу казарму нарочноходили из других казарм посмотреть, как Исай Фомич будет справлять свойшабаш. Исай Фомич был до того невинно хвастлив и тщеславен, что это общеелюбопытство доставляло ему тоже удовольствие. Он с педантскою и выделанноюважностью накрывал в уголку свой крошечный столик, развертывал книгу,зажигал две свечки и, бормоча какие-то сокровенные слова, начиналоблачаться в свою ризу (рижу, как он выговаривал). Это была пестрая накидкаиз шерстяной материи, которую он тщательно хранил в своем сундуке. На оберуки он навязывал наручники, а на голове, на самом лбу, прикреплялперевязкой какой-то деревянный ящичек, так что казалось, изо лба ИсаяФомича выходит какой-то смешной рог. Затем начиналась молитва. Читал он еенараспев, кричал, оплевывался, оборачивался кругом, делал дикие и смешныежесты. Конечно, все это было предписано обрядами молитвы, и в этом ничегоне было смешного и странного, но смешно было то, что Исай Фомич как бынарочно рисовался перед нами и щеголял своими обрядами. То вдруг закроетруками голову и начинает читать навзрыд. Рыданья усиливаются, и он визнеможении и чуть не в с воем склоняет на книгу свою голову, увенчаннуюковчегом; но вдруг, среди самых сильных рыданий, он начинает хохотать ипричитывать нараспев каким-то умиленно торжественным, каким-торасслабленным от избытка счастья голосом. "Ишь его разбирает! " - говорят,бывало, арестанты. Я спрашивал однажды Исая Фомича: что значат эти рыданияи потом вдруг эти торжественные переходы к счастью и блаженству? Исай Фомичужасно любил эти расспросы от меня. Он немедленно объяснил мне, что плач ирыдания означают мысль о потере Иерусалима и что закон предписывает приэтой мысли как можно сильнее рыдать и бить себя в грудь. Но что в минутусамых сильных рыданий он, Исай Фомич, должен вдруг, как бы невзначай,вспомнить (это вдруг тоже предписано законом), что есть пророчество овозвращении евреев в Иерусалим. Тут он должен немедленно разразитьсярадостью, песнями, хохотом и проговаривать молитвы так, чтобы самым голосомвыразить как можно более счастья, а лицом как можно больше торжественностии благородства. Этот переход вдруг и непременная обязанность этого переходачрезвычайно нравились Исаю Фомичу: он видел в этом какой-то особенный,прехитрый кунштик и с хвастливым видом передавал мне это замысловатоеправило закона. Раз, во время самого разгара молитвы, в комнату вошелплац-майор в сопровождении караульного офицера и конвойных. Все арестантывытянулись в струнку у своих нар, один только Исай Фомич еще более началкричать и кривляться. Он знал, что молитва дозволена, прерывать ее нельзябыло, и, крича перед майором, не рисковал, разумеется, ничем. Но емучрезвычайно приятно было поломаться перед майором и порисоваться переднами. Майор подошел к нему на один шаг расстояния: Исай Фомич оборотилсязадом к своему столику и прямо в лицо майору начал читать нараспев своеторжественное пророчество, размахивая руками. Так как ему предписывалось ив эту минуту выражать в своем лице чрезвычайно много счастья иблагородства, то он и сделал это немедленно, как-то особенно сощурив глаза,смеясь и кивая на майора головой. Майор удивился; но наконец фыркнул отсмеха, назвал его тут же в глаза дураком и пошел прочь, а Исай Фомич ещеболее усилил свои крики. Через час, когда уж он ужинал, я спросил его: ачто если б плац-майор, по глупости своей, на вас рассердился?

- Какой плац-майор?

- Как какой? Да разве вы не видали?

- Нет

- Да ведь он стоял на один аршин перед вами, прямо перед вашим лицом

Но Исай Фомич серьезнейшим образом начал уверять меня, что он не видалреши5льно никакого майора, что в это время, при этих молитвах, он впадаетв какой-то экстаз, так что ничего уж не видит и не слышит, что кругом егопроисходит

Как теперь вижу Исая Фомича, когда он в субботу слоняется, бывало, бездела по всему острогу, всеми силами стараясь ничего не делать, как этопредписано в субботу по закону. Какие невозможные анекдоты рассказывал онмне каждый раз, когда приходил из своей молельни; какие ни на что непохожие известия и слухи из Петербурга приносил мне, уверяя, что получил ихот своих жидков, а те из первых рук

Но я слишком уж много разговорился об Исае Фомиче

Во всем городе были только две публичные бани. Первая, которуюсодержал один еврей, была номерная, с платою по пятидесяти копеек за номери устроенная для лиц высокого полета. Другая же баня была по преимуществупростонародная, ветхая, грязная, тесная, и вот в эту-то баню и повели нашострог. Было морозно и солнечно; арестанты радовались уже тому, что выйдутиз крепости и посмотрят на город. Шутки, смех не умолкали дорогою. Целыйвзвод солдат провожал нас с заряженными ружьями, на диво всему городу. Вбане тотчас же разделили нас на две смены: вторая дожидалась в холодномпредбаннике, покамест первая смена мылась, что необходимо было сделать затеснотою бани. Но, несмотря на то, баня была до того тесна, что трудно былопредставить, как и половина-то наших могла в ней уместиться. Но Петров неотставал от меня; он сам без моего приглашения подскочил помогать мне идаже предложил меня вымыть. Вместе с Петровым вызвался прислуживать мне иБаклушин, арестант из особого отделения, которого звали у нас пионером и окотором как-то я поминал как о веселейшем и милейшем из арестантов, какимон и был в самом деле. Мы с ним уже слегка познакомились. Петров помог мнедаже раздеваться, потому что по непривычке я раздевался долго, а впредбаннике было холодно, чуть ли не так же, как на дворе. Кстати:арестанту очень трудно раздеваться, если он еще не совсем научился

Во-первых, нужно уметь скоро расшнуровывать подкандальники. Этиподкандальники делаются из кожи, вершка в четыре длиною, и надеваются набелье, прямо под железное кольцо, охватывающее ногу. Пара подкандальниковстоит не менее шести гривен серебром, а между тем каждый арестант заводитих себе на свой счет, разумеется, потому что без подкандальников невозможноходить. Кандальное кольцо не плотно охватывает ногу, и между кольцом иногой может пройти палец; таким образом, железо бьет по ноге, трет ее, и водин день арестант без подкандальников успел бы натереть себе раны. Носнять подкандальники еще не трудно. Труднее научиться ловко снимать из-подкандалов белье. Это целый фокус. Сняв нижнее белье, положим, хоть с левойноги, нужно пропустить его сначала между ногой и кандальным кольцом; потом,освободив ногу, продеть это белье назад сквозь то же кольцо; потом все, ужеснятое с левой ноги, продернуть сквозь кольцо на правой ноге; а затем всепродетое сквозь первое кольцо опять к себе обратно. Такая же история и снадеванием нового белья. Новичку даже трудно и догадаться, как этоделается; первый выучил нас всему этому арестант Коренев, в Тобольске,бывший атаман разбойников, просидевший пять лет на цепи. Но арестантыпривыкли и обходятся без малейшего затруднения. Я дал Петрову несколькокопеек, чтоб запастись мылом и мочалкой; арестантам выдавалось, правда, иказенное мыло, на каждого по кусочку, величиною с двукопеечник, а толщиноюс ломтик сыра, подаваемого по вечерам на закуску у "среднего рода" людей

Мыло продавалось тут же, в предбаннике, вместе с сбитнем, калачами игорячей водой. На каждого арестанта отпускалось, по условию с хозяиномбани, только по шайке горячей воды; кто же хотел обмыться почище, тот загрош мог получить и другую шайку, которая и передавалась в самую баню черезособо устроенное для того окошко из предбанника. Раздев, Петров повел менядаже под руку, заметив, что мне очень трудно ступать в кандалах. "Вы ихкверху потяните, на икры, - приговаривал он, поддерживая меня, точнодядька, - а вот тут осторожнее, тут порог". Мне даже несколько совестнобыло; хотелось уверить Петрова, что я и один умею пройти; но он этому бы неповерил. Он обращался со мной решительно как с ребенком, несовершеннолетними неумелым, которому всякий обязан помочь. Петров был отнюдь не слуга,прежде всего не слуга; разобидь я его, он бы знал, как со мной поступить

Деньги за услуги я ему вовсе не обещал, да он и сам не просил. Что жпобуждало его так ходить за мной?

Когда мы растворили дверь в самую баню, я думал, что мы вошли в ад

Представьте себе комнату шагов в двенадцать длиною и такой же ширины, вкоторую набилось, может быть, до ста человек разом, и уж по крайней мере,наверно, восемьдесят, потому что арестанты разделены были всего на двесмены, а всех нас пришло в баню до двухсот человек. Пар, застилающий глаза,копоть, грязь, теснота до такой степени, что негде поставить ногу. Яиспугался и хотел вернуться назад, но Петров тотчас же ободрил меня

Кое-как, с величайшими затруднениями, протеснились мы до лавок через головырассевшихся на полу людей, прося их нагнуться, чтоб нам можно было пройти

Но места на лавках все были заняты. Петров объявил мне, что надо купитьместо, и тотчас же вступил в торг с арестантом, поместившимся у окошка. Закопейку тот уступил свое место, немедленно получил от Петрова деньги,которые тот нес, зажав в кулаке, предусмотрительно взяв их с собою в баню,и тотчас же юркнул под лавку прямо под мое место, где было темно, грязно игде липкая сырость наросла везде чуть не на полпальца. Но места и подлавками были все заняты; там тоже копошился народ. На всем полу не быломестечка в ладонь, где бы не сидели скрючившись арестанты, плескаясь изсвоих шаек. Другие стояли между них торчком и, держа в руках свои шайки,мылись стоя; грязная вода стекала с них прямо на бритые головы сидевшихвнизу. На полке и на всех уступах, ведущих к нему, сидели, съежившись искрючившись, мывшиеся. Но мылись мало. Простолюдины мало моются горячей