Школьная библиотека

водой и мылом; они только страшно парятся и потом обливаются холодной водой- вот и вся баня. Веников пятьдесят на полке подымалось и опускалось разом;все хлестались до опьянения. Пару поддавали поминутно. Это был уж не жар;это было пекло. Все это орало и гоготало, при звуке ста цепей, волочившихсяпо полу... Иные, желая пройти, запутывались в чужих цепях и сами задевалипо головам сидевших ниже, падали, ругались и увлекали за собой задетых

Грязь лилась со всех сторон. Все были в каком-то опьянелом, в каком-товозбужденном состоянии духа; раздавались визги и крики. У окошка впредбаннике, откуда подавали воду, шла ругань, теснота, целая свалка

Полученная горячая вода расплескивалась на головы сидевших на полу, преждечем ее доносили до места. Нет-нет, а в окно или в притворенную дверьвыглянет усатое лицо солдата, с ружьем в руке, высматривающего, нет либеспорядков. Обритые головы и распаренные докрасна тела арестантов казалисьеще уродливее. На распаренной спине обыкновенно ярко выступают рубцы отполученных когда-то ударов плетей и палок, так что теперь все Dти спиныказались вновь израненными. Страшные рубцы! У меня мороз прошел по коже,смотря на них. Поддадут - и пар застелет густым, горячим облаком всю баню;все загогочет, закричит. Из облака пара замелькают избитые спины, бритыеголовы, скрюченные руки, ноги; а в довершение Исай Фомич гогочет во всегорло на самом высоком полке. Он парится до беспамятства, но, кажется,никакой жар не может насытить его; за копейку он нанимает парильщика, нотот наконец не выдерживает, бросает веник и бежит отливаться холоднойводой. Исай Фомич не унывает и нанимает другого, третьего: он уже решаетсядля такого случая не смотреть на издержки и сменяет до пяти парильщиков

"Здоров париться, молодец Исай Фомич!" - кричат ему снизу арестанты. ИсайФомич сам чувствует, что в эту минуту он выше всех и заткнул всех их запояс; он торжествует и резким, сумасшедшим голосом выкрикивает свою арию:ля-ля-ля-ля-ля, покрывающую все голоса. Мне пришло на ум, что если все мывместе будем когда-нибудь в пекле, то оно очень будет похоже на это место

Я не утерпел, чтоб не сообщить эту догадку Петрову; он только погляделкругом и промолчал

Я было хотел и ему купить место подле меня; но он уселся у моих ног иобъявил, что ему очень ловко. Баклушин между тем покупал нам воду иподносил ее по мере надобности. Петров объявил, что вымоет меня с ног доголовы, так что "будете совсем чистенькие", и усиленно звал меня париться

Париться я не рискнул. Петров вытер меня всего мылом. "А теперь я вам ножкивымою", - прибавил он в заключение. Я было хотел отвечать, что могу вымытьи сам, но уж не противоречил ему и совершено отдался в его волю. Вуменьшительном "ножки" решительно не звучало ни одной нотки рабской;просто-запросто Петров не мог назвать моих ног ногами, вероятно, потому,что у других, у настоящих людей, - ноги, а у меня еще только ножки

Вымыв меня, он с такими же церемониями, то есть с поддержками и спредостережениями на каждом шагу, точно я был фарфоровый, доставил меня впредбанник и помог надеть белье и, уже когда совершенно кончил со мной,бросился назад в баню, париться

Когда мы пришли домой, я предложил ему стакан чаю. От чаю он неотказался, выпил и поблагодарил. Мне пришло в голову раскошелиться ипопотчевать его косушкой. Косушка нашлась и в нашей казарме. Петров былотменно доволен, выпил, крякнул и, заметив мне, что я совершенно оживилего, поспешно отправился в кухню, как будто там без него чего-то не моглирешить. Вместо него ко мне явился другой собеседник, Баклушин (пионер),которого я еще в бане тоже позвал к себе на чай

Я не знаю характера милее Баклушина. Правда, он не давал спускудругим, он даже часто ссорился, не любил, чтоб вмешивались в его дела, одним словом, умел за себя постоять. Но он ссорился ненадолго, и, кажется,все у нас его любили. Куда он ни входил, все встречали его с удовольствием

Его знали даже в городе как забавнейшего человека в мире и никогда нетеряющего своей веселости. Это был высокий парень, лет тридцати, смолодцеватым и простодушным лицом, довольно красивым, и с бородавкой. Этолицо он коверкал иногда так уморительно, представляя встречных ипоперечных, что окружавшие его не могли не хохотать. Он был тоже изшутников; но не давал потачки нашим брезгливым ненавистникам смеха, так чтоего уж никто не ругал за то, что он "пустой и бесполезный" человек. Он былполон огня и жизни. Познакомился он со мной еще с первых дней и объявилмне, что он из кантонистов, служил потом в пионерах и был даже замечен илюбим некоторыми высокими лицами, чем, по старой памяти, очень гордился

Меня он тотчас же стал расспрашивать о Петербурге. Он даже и книжки читал

Придя ко мне на чай, он сначала рассмешил всю казарму, рассказав, какпоручик Ш. отделал утром нашего плац-майора, и, сев подле меня, с довольнымвидом объявил мне, что, кажется, театр состоится. В остроге затевался театрна праздниках. Объявились актеры, устраивались помаленьку декорации

Некоторые из города обещались дать свои платья для актерских ролей, дажедля женских; даже, через посредство одного денщика, надеялись достатьофицерский костюм с эксельбантами. Только бы плац-майор не вздумалзапретить, как прошлого года. Но прошлого года на рождестве майор был не вдухе: где-то проигрался, да и в остроге к тому же нашалили, вот он изапретил со зла, а теперь, может быть, не захочет стеснять. Одним словом,Баклушин был в возбужденном состоянии. Видно было, что он один из главныхзачинщиков театра, и я тогда же дал себе слово непременно побывать на этомпредставлении. Простодушная радость Баклушина об удаче театра была мне посердцу. Слово за слово, и мы разговорились. Между прочим, он сказал мне,что не все служил в Петербурге; что он там в чем-то провинился и егопослали в Р., впрочем, унтер-офицером, в гарнизонный батальон

- Вот оттуда-то меня уж и прислали сюда, - заметил Баклушин

- Да за что же это? - спросил я его

- За что? Как вы думаете, Александр Петрович, за что? Ведь за то, чтовлюбился!

- Ну, за это еще не пришлют сюда, - возразил я смеясь

- Правда, - прибавил Баклушин, - правда, что я при этом же деле одноготамошнего немца из пистолета подстрелил. Да ведь стоит ли ссылать из-занемца, посудите сами!

- Однако ж как же это? Расскажите, это любопытно

- Пресмешная история, Александр Петрович

- Так тем лучше. Рассказывайте

- Аль рассказать? Ну, так уж слушайте..

Я выслушал хоть не совсем смешную, но зато довольно странную историюодного убийства..

- Дело это было вот как, - начал Баклушин. - Как послали это меня вР., вижу - город хороший, большой, только немцев много. Ну, я, разумеется,еще молодой человек, у начальства на хорошем счету, хожу себе шапкунабекрень, время провожу, значит. Немкам подмигиваю. И понравилась тут мнеодна немочка, Луиза. Они обе были прачки, для самого ни на есC чистогобелья, она и ее тетка. Тетка-то старая, фуфырная такая, а живут зажиточно

Я сначала мимо окон концы давал, а потом и настоящую дружбу свел. Луиза ипо-русски говорила хорошо, а только так, как будто картавила, - этакая тоесть милушка, что я и не встречал еще такой никогда. Я было сначала того дасего, а она мне: "Нет, этого не моги, Саша, потому я хочу всю невинностьсвою сохранить, чтоб тебе же достойной женой быть", и только ласкается,смеется таково звонко... да чистенькая такая была, я уж и не видал таких,кроме нее. Сама же взманила меня жениться. Ну как не жениться, подумайте!Вот я готовлюсь с просьбой идти к подполковнику... Вдруг смотрю - Луиза разна свидание не вышла, другой не пришла, на третий не бывала... Я письмоотправляю; на письмо нет ответу. Что ж это, думаю? То есть кабы обманывалаона меня, так ухитрилась бы, и на письмо бы отвечала, и на свидание быприходила. А она и солгать-то не сумела; так просто отрезала. Это тетка,думаю. К тетке я ходить не смел; она хоть и знала, а мы все-таки под видомделали, то есть тихими стопами. Я как угорелый хожу, написал последнееписьмо и говорю: "Коль не придешь, сам к тетке приду". Испугалась, пришла

Плачет; говорит, один немец, Шульц, дальний их родственник, часовщик,богатый и уж пожилой, изъявил желание на ней жениться, - "чтоб, говорит, именя осчастливить, и самому на старости без жены не остаться; да и любит онменя, говорит, и давно уж намерение это держал, да все молчал, собирался

Так вот, говорит, Саша, он богатый, и это для меня счастье; так неужели жты меня моего счастья хочешь лишить?" Я смотрю: она плачет, меняобнимает... Эх, думаю, ведь резон же она говорит! Ну, что толку за солдатавыйти, хотя б я и унтер? "Ну, говорю, Луиза, прощай, бог с тобой; нечегомне тебя твоего счастья лишать. А что он, хорош?" - "Нет, говорит, пожилойтакой, с длинным носом..." Даже сама рассмеялась. Ушел я от нее; что ж,думаю, не судьба! На другое это утро пошел я под его магазин, улицу-то онамне сказала. Смотрю в стекло: сидит немец, часы делает, лет этак сорокапяти, нос горбатый, глаза выпучены, во фраке и в стоячих воротничках,этаких длинных, важный такой. Я так и плюнул; хотел было у него тут жестекло разбить... да что, думаю! нечего трогать, пропало, как с возу упало!Пришел в сумерки в казарму, лег на койку и вот, верите ли, АлександрПетрович, как заплачу..