Школьная библиотека

все вместе, сопровождая главного доктора, а прежде них, часа за полтора,посещал палату наш ординатор. В то время у нас был ординатором одинмолоденький лекарь, знающий дело, ласковый, приветливый, которого оченьлюбили арестанты и находили в нем только один недостаток: "слишком ужсмирен". В самом деле, он был как-то неразговорчив, даже как будтоконфузился нас, чуть не краснел, изменял порции чуть не по первой просьбебольных и даже, кажется, готов был назначать им и лекарства по их жепросьбе. Впрочем, он был славный молодой человек. Надо признаться, многолекарей на Руси пользуются любовью и уважением простого народа, и это,сколько я заметил, совершенная правда. Знаю, что мои слова покажутсяпарадоксом, особенно взяв в соображение всеобщее недоверие всего русскогопростого народа к медицине и к заморским лекарствам. В самом деле,простолюдин скорее несколько лет сряду, страдая самою тяжелою болезнию,будет лечиться у знахарки или своими домашними, простонародными лекарствами(которыми отнюдь не надо пренебрегать), чем пойдет к доктору или лежать вгоспитале. Но, кроме того, что тут есть одно чрезвычайно важноеобстоятельство, совершенно не относящееся к медицине, именно: всеобщеенедоверие всего простолюдья ко всему, что носит на себе печатьадминистративного, форменного; кроме того, народ запуган и предубежденпротив госпиталей разными страхами, россказнями, нередко нелепыми, ноиногда имеющими свое основание. Но, главное, его пугают немецкие порядкигоспиталя, чужие люди кругом во все продолжение болезни, строгости насчетеды, рассказы о настойчивой суровости фельдшеров и лекарей, о взрезывании ипотрошении трупов и проч. К тому же, рассуждает народ, господа лечитьбудут, потому что лекаря все-таки господа. Но при более близком знакомствес лекарями (хотя и не без исключений, но большею частию) все эти страхиисчезают очень скоро, что, по моему мнению, прямо относится к честидокторов наших, преимущественно молодых. Большая часть их умеют заслужитьуважение и даже любовь простонародья. По крайней мере я пишу о том, что самвидел и испытал неоднократно и во многих местах, и не имею основанийдумать, чтоб в других местах слишком часто поступалось иначе. Конечно, внекоторых уголках лекаря берут взятки, сильно пользуются от своих больниц,почти пренебрегают больными, даже забывают совсем медицину. Это еще есть;но я говорю про большинство или, лучше сказать, про тот дух, про тонаправление, которое осуществляется теперь, в наши дни, в медицине. Те же,отступники дела, волки в овечьем стаде, что бы ни представляли в своеоправдание, как бы ни оправдывались, например хоть средой, которая заела иих в свою очередь, всегда будут неправы, особенно если при этом потеряли ичеловеколюбие. А человеколюбие, ласковость, братское сострадание к больномуиногда нужнее ему всех лекарств. Пора бы нам перестать апатическижаловаться на среду, что она нас заела. Это, положим, правда, что онамногое в нас заедает, да не все же, и часто иной хитрый и понимающий делоплут преловко прикрывает и оправдывает влиянием этой среды не одну своюслабость, а нередко и просто подлость, особенно если умеет красно говоритьили писать. Впрочем, я опять отбился от темы; я хотел только сказать, чтопростой народ недоверчив и враждебен боBее к администрации медицинской, ане у лекарям. Узнав, каковы они на деле, он быстро теряет многие из своихпредубеждений. Прочая же обстановка наших лечебниц до сих пор во многом несоответствует духу народа, до сих пор враждебна своими порядками привычкаминашего простолюдья и не в состоянии приобрести полного доверия и уважениянародного. Так мне по крайней мере кажется из некоторых моих собственныхвпечатлений

Наш ординатор обыкновенно останавливался перед каждым больным,серьезно и чрезвычайно осматривал его и опрашивал, назначал лекарства,порции. Иногда он и сам замечал, что больной ничем не болен; но так какарестант пришел отдохнуть от работы или полежать на тюфяке, вместо голыхдосок, и, наконец, все-таки в теплой комнате, а не в сырой кордегардии, гдев тесноте содержатся густые кучи бледных и испитых подсудимых (подсудимые унас почти всегда, на всей Руси, бледные и испитые - признак, что ихсодержание и душевное состояние почти всегда тяжелее, чем у решоных), тонаш ординатор спокойно записывал им какую-нибудь febris catarhalis5 иоставлял лежать иногда даже на неделю. Над этой febris catarhalis всесмеялись у нас. Знали очень хорошо, что это принятая у нас, по какому-тообоюдному согласию между доктором и больным, формула для обозначенияпритворной болезни; "запасные колотья", как переводили сами арестантыfebris catarhalis. Иногда больной злоупотреблял мягкосердием лекаря ипродолжал лежать до тех пор, пока его не выгоняли силой. Тогда нужно былопосмотреть на нашего ординатора: он как будто робел, как будто стыдилсяпрямо сказать больному, чтоб он выздоравливал и скорее бы просился навыписку, хотя и имел полное право просто-запросто безо всяких разговоров иумасливаний выписать его, написав ему в скорбном листе sanat est6. Онсначала намекал ему, потом как бы упрашивал: "Не пора ли, дескать? ведь ужты почти здоров, в палате тесно"- и проч. и проч., до тех пор, покабольному самому становилось совестно и он сам наконец просился на выписку

Старший доктор хоть был и человеколюбивый и честный человек (его тоже оченьлюбили больные), но был несравненно суровее, решительнее ординатора, дажепри случае выказывал суровую строгость, и за это его у нас как-то особенноуважали. Он являлся в сопровождении всех госпитальных лекарей, послеординатора, тоже свидетельствовал каждого поодиночке, особенноостанавливался над трудными больными, всегда умел сказать им доброе,ободрительное, часто даже задушевное слово и вообще производил хорошеевпечатление. Пришедших с "запасными колотьями" он никогда не отвергал и неотсылал назад; но если больной сам упорствовал, то просто-запростовыписывал его: "Ну что ж, брат, полежал довольно, отдохнул, ступай, надочесть знать". Упорствовали обыкновенно или ленивые до работ, особенно врабочее, летнее время, или из подсудимых, ожидавших себе наказания. Помню,с одним из таких употреблена была особенная строгость, жестокость даже,чтоб склонить его к выписке. Пришел он с глазною болезнию: глаза красные,жалуется на сильную колючую боль в глазах. Его стали лечить мушками,пиявками, брызгами в глаза какой-то разъедающей жидкостью и проч., ноболезнь все-таки не проходила, глаза не очищались. Мало-помалу догадалисьдоктора, что болезнь притворная: воспаление постоянно небольшое, хуже неделается, да и не вылечивается, все в одном положении, случайподозрительный. Арестанты все давно уже знали, что он притворяется и людейобманывает, хотя он сам и не признавался в этом. Это был молодой парень,даже красивый собой, но производивший какое-то неприятное впечатление навсех нас: скрытный, подозрительный, нахмуренный, ни с кем не говорит,глядит исподлобья, от всех таится, точно всех подозревает. Я помню - инымдаже приходило в голову, чтоб он не сделал чего-нибудь. Он был солдат,сильно проворовался, был уличен, и ему выходили тысяча палок и арестантскиероты. Чтоб отдалить минуту наказания, как я уже упоминал прежде, решаютсяиногда подсудимые на страшные выходки: пырнет ножом накануне казникого-нибудь из начальства или своего же брата арестанта, его и судятпо-новому, и отдаляется наказание еще месяца на два, и цель егодостигается. Ему нужды нет до того, что его будут наказывать через два жемесяца вдвое, втрое суровее; только бы теперь-то отдалить грозную минутухоть на несколько дней, а там что бы ни было - до того бывает иногда силенупадок духа в этих несчастных. У нас иные уже шептались промеж себя, чтобостерегаться его: пожалуй, зарежет кого-нибудь ночью. Впрочем, так толькоговорили, а особенных предосторожностей никаких не брали даже те, у которыхкойки приходились с ним рядом. Видели, впрочем, что он по ночам растираетглаза известкой со штукатурки и чем-то еще другим, чтоб к утру они опятьстали красные. Наконец главный доктор погрозил ему заволокой. В упорнойглазной болезни, продолжающейся долго и когда уже все медицинские средствабывают испытаны, чтоб спасти зрение, доктора решаются на сильное имучительное средство: ставят больному заволоку, точно лошади. Но бедняк итут не согласился выздороветь. Что за упрямый был это характер, или ужслишком трусливый: ведь заволока была хоть и не так, как палки, но тожеочень мучительна. Больному собирают сзади на шее кожу рукой, сколько можнозахватить, протыкают все захваченное тело ножом, отчего происходит широкаяи длинная рана по всему затылку, и продевают в эту рану холстинную тесемку,довольно широкую, почти в палец; потом каждый день, в определенный час, этутесемку передергивают в ране, так что как будто вновь ее разрезают, чтобрана вечно гноилась и не заживала. Бедняк переносил, впрочем с ужаснымимучениями, и эту пытку упорно несколько дней и наконец только, согласилсявыписаться. Глаза его в один день стали совершенно здоровые, и, как толькозажила его шея, он отправился на абвахту, чтоб назавтра же выйти опять натысячу палок

---

5 Буквально: "катаральная лихорадка" (лат.).

6 здоров (лат.)

Конечно, тяжела минута перед наказанием, тяжела до того, что, можетбыть, я грешу, называя этот страх малодушием и трусостию. Стало быть,тяжело, когда подвергаются двойному, тройному наказанию, только бы несейчас оно исполнилось. Я упоминал, впрочем, и о таких, которые самипросились скорее на выписку еще с не зажившей от первых палок спиной, чтобвыходить остальные удары и окончательно выйти из-под суда; а содержание подсудом, на абвахте, конечно, для всех несравненно хуже каторги. Но, кромеразницы темпераментов, большую роль играет в решимости и бесстрашиинекоторых закоренелая привычка к ударам и к наказанию. Многократно битыйкак-то укрепляется духом и спиной и смотрит, наконец, на наказаниескептически, почти как на малое неудобство, и уже не боится его. Говорявообще, это верно. Один наш арестантик, из особого отделения, крещеныйкалмык Александр или Александра, как звали его у нас, странный малый,плутоватый, бесстрашный и в то же время очень добродушный, рассказывал мне,как он выходил свои четыре тысячи, рассказывал смеясь и шутя, но тут жеклялся пресерьезно, что если б с детства, с самого нежного, первого своегодетства, он не вырос под плетью, от которой буквально всю жизнь его в своей