Школьная библиотека

- Ну, да уж что! Уж так и быть, для тебя! Знаю, что грешу, но уж так ибыть... Помилую я тебя на этот раз, накажу легко. Ну, а что если я темсамым тебе вред принесу? Я тебя вот теперь помилую, накажу легко, а тыпонадеешься, что и другой раз так же будет, да и опять преступлениесделаешь, что тогда? Ведь на моей же душе..

- Ваше благородие! Другу, недругу закажу! Вот как есть перед престоломнебесного создателя..

- Ну, да уж хорошо, хорошо! А поклянешься мне, что будешь себя впредьхорошо вести?

- Да разрази меня господи, да чтоб мне на том свете..

- Не клянись, грешно. Я и слову твоему поверю, даешь слово?

- Ваше благородие!!!

- Ну, слушай же, милую я тебя только ради сиротских слез твоих; тысирота?

- Сирота, ваше благородие, как перст один, ни отца, ни матери..

- Ну, так ради сиротских слез твоих; но смотри же, в последний раз..

ведите его, - прибавляет он таким мягкосердным голосом, что арестант уж ине знает, какими молитвами бога молить за такого милостивца. Но вот грознаяпроцессия тронулась, повели; загремел барабан, замахали первые палки..

"Катай его! - кричит во все свое горло Жеребятников. - Жги его! Лупи, лупи!Обжигай! Еще ему, еще ему! Крепче сироту, крепче мошенника! Сажай его,сажай!" И солдаты лупят со всего размаха, искры сыплются из глаз бедняка,он начинает кричать, а Жеребятников бежит за ним по фрунту и хохочет,хохочет, заливается, бока руками подпирает от смеха, распрямиться не может,так что даже жалко его под конец станет, сердешного. И рад-то он, исмешно-то ему, и только разве изредка перервется его звонкий, здоровый,раскатистый смех, и слышится опять: "Лупи его, лупи! Обжигай его,мошенника, обжигай сироту!.."

А вот еще какие он изобретал варьяции: выведут к наказанию; арестантопять начинает молить. Жеребятников на этот раз не ломается, негримасничает, а пускается в откровенности:

- Видишь что, любезный, - говорит он, - накажу я тебя как следует,потому ты и стоишь того. Но вот что я для тебя, пожалуй, сделаю: кприкладам я тебя не привяжу. Один пойдешь, только по-новому: беги что естьсилы через весь фрунт! Тут хоть и каждая палка ударит, да ведь дело-тобудет короче, как думаешь? Хочешь испробовать?

Арестант слушает с недоумением, с недоверчивостью и задумывается. "Чтож, - думает он про себя, - а может, оно и вправду вольготнее будет; пробегучто есть мочи, так мука впятеро короче будет, а может, и не всякая палкаударит"

- Хорошо, ваше благородие, согласен

- Ну, и я согласен, катай! Смотрите ж, не зевать! - кричит онсолдатам, зная, впрочем, наперед, что ни одна палка не манкирует виноватойспины; промахнувшийся солдат тоже очень хорошо знает, чему подвергается

Арестант пускается бежать что есть силы по "зеленой улице", но, разумеется,не пробегает и пятнадцати рядов; палки, как барабанная дробь, как молния,разом, вдруг, низвергаются на его спину, и бедняк с криком упадает, какподкошенный, как сраженный пулей. "Нет, ваше благородие, лучше уж позакону", - говорит он, медленно подымаясь с земли, бледный и испуганный, аЖеребятников, который заранее знал всю эту штуку и что из нее выйдет,хохочет, заливается. Но и не описать всех его развлечений и всего, что пронего у нас рассказывали!

Несколько другим образом, в другом тоне и духе, рассказывали у нас ободном поручике Смекалове, исполнявшем должность командира при нашемостроге, прежде еще, чем назначили к этой должности нашего плац-майора. ПроЖеребятникова хоть и рассказывали довольно равнодушно, без особой злобы, новсе-таки не любовались его подвигами, не хвалили его, а видимо имгнушались. Даже как-то свысока презирали его. Но про поручика Смекаловавспоминали у нас с радостью и наслаждением. Дело в том, что это вовсе небыл какой-нибудь особенный охотник высечь; в нем отнюдь не было чистожеребятнического элемента. Но все-таки он был отнюдь не прочь и высечь; втом-то и дело, что самые розги его вспоминались у нас с какою-то сладкоюлюбовью, - так умел угодить этот человек арестантам! А и чем? Чем заслужилон такую популярность? Правда, наш народ, как, может быть, и весь народрусский, готов забыть целые муки за одно ласковое слово; говорю об этом какоб факте, не разбирая его на этот раз ни с той, ни с другой стороны

Нетрудно было угодить этому народу и приобрести у него популярность. Нопоручик Смекалов приобрел особенную популярность - так что даже о том, какон сек, припоминалось чуть не с умилением. "Отца не надо", - говорят,бывало, арестанты и даже вздыхают, сравнивая по воспоминаниям их прежнеговременного начальника, Смекалова, с теперешним плац-майором. "Душачеловек!" Был он человек простой, может, даже и добрый по-своему. Нослучается, бывает не только добрый, но даже и великодушный человек вначальниках; и что ж? - все не любят его, а над иным так, смотришь, ипросто смеются. Дело в том, что Смекалов умел как-то так сделать, се его унас признавали за своего человека, а это большое уменье или, вернеесказать, прирожденная способность, над которой и не задумываются дажеобладающие ею. Странное дело: бывают даже из таких и совсем недобрые люди,а между тем приобретают иногда большую популярность. Не брезгливы они, негадливы к подчиненному народу, - вот где, кажется мне, причина!Барчонка-белоручки в них не видать, духа барского не слыхать, а есть в нихкакой-то особенный простонародный запах, прирожденный им, и, боже мой, какчуток народ к этому запаху! Чего он не отдаст за него! Милосерднейшегочеловека готов променять даже на самого старого, если этот припахиваетихним собственным посконным запахом. Что ж, если этот припахивающийчеловек, сверх того, и действительно добродушен, хотя бы и по-своему? Тутуж ему и цены нет! Поручик Смекалов, как уже и сказал я, иной раз и больнонаказывал, но он как-то так умел сделать, что на него не только незлобствовали, но даже, напротив, теперь, в мое время, как уже все давнопрошло, вспоминали о его штучках при сечении со смехом и с наслаждением

Впрочем, у него было немного штук: фантазии художественной не хватало. Поправде, была всего-то одна штучка, одна-единственная, с которой он чуть нецелый год у нас пробавлялся; но, может быть, она именно и мила-то была тем,что была единственная. Наивности в этом было много. Приведут, например,виноватого арестанта. Смекалов сам выйдет к наказанию, выйдет с усмешкою, сшуткою, об чем-нибудь тут жеF0асспросит виноватого, об чем-нибудьпостороннем, о его личных, домашних, арестантских делах, и вовсе не скакою-нибудь целью, не с заигрыванием каким-нибудь, а так просто - потомучто ему действительно знать хочется об этих делах. Принесут розги, аСмекалову стул; он сядет на него, трубку даже закурит. Длинная у него такаятрубка была. Арестант начинает молить... "Нет уж, брат, ложись, чего ужтут..." - скажет Смекалов; арестант вздохнет и ляжет. "Ну-тка, любезный,умеешь вот такой-то стих наизусть?" - "Как не знать, ваше благородие, мыкрещеные, сыздетства учились". - "Ну, так читай". И уж арестант знает, чточитать, и знает заранее, что будет при этом чтении, потому что эта штукараз тридцать уже и прежде с другими повторялась. Да и сам Смекалов знает,что арестант это знает; знает, что даже и солдаты, которые стоят споднятыми розгами над лежащей жертвой, об этой самой штуке тоже давно ужнаслышаны, и все-таки он повторяет ее опять, - так она ему раз навсегдапонравилась, может быть именно потому, что он ее сам сочинил, излитературного самолюбия. Арестант начинает читать, люди с розгами ждут, аСмекалов даже принагнется с места, руку подымет, трубку перестанет курить,ждет известного словца. После первой строчки известных стихов арестантдоходит наконец до слова "на небеси". Того только и надо. "Стой! - кричитвоспламененный поручик и мигом с вдохновенным жестом, обращаясь к человеку,поднявшему розгу, кричит: - А ты ему поднеси!"

И заливается хохотом. Стоящие кругом солдаты тоже ухмыляются:ухмыляется секущий, чуть не ухмыляется даже секомый, несмотря на то чторозга по команде "поднеси" свистит уже в воздухе, чтоб через один миг какбритвой резнуть по его виноватому телу. И радуется Смекалов, радуетсяименно тому, что вот как же это он так хорошо придумал - и сам сочинил: "нанебеси" и "поднеси" - и кстати, и в рифму выходит. И Смекалов уходит отнаказания совершенно довольный собой, да и высеченный тоже уходит чуть недовольный собой и Смекаловым. И, смотришь, через полчаса уж рассказывает востроге, как и теперь, в тридцать первый раз, была повторена уже тридцатьраз прежде всего повторенная шутка. "Одно слово, душа человек! Забавник!"

Даже подчас какой-то маниловщиной отзывались воспоминания о добрейшемпоручике

- Бывало, идешь этта, братцы, - рассказывает какой-нибудь арестантик,и все лицо его улыбается от воспоминания, - идешь, а он уж сидит себе подокошком в халатике, чай пьет, трубочку покуривает. Снимешь шапку. - Куда,Аксенов, идешь?