Книга "Невский проспект". Страница 6
он при жизни оказывал свое высокое покровительство. Впрочем, ему было вовсене до того: он был занят чрезвычайным происшествием. Но обратимся к нему
Я не люблю трупов и покойников, и мне всегда неприятно, когдапереходит мою дорогу длинная погребальная процессия и инвалидный солдат,одетый каким-то капуцином, нюхает левою рукою табак, потому что праваязанята факелом. Я всегда чувствую на душе досаду при виде богатогокатафалка и бархатного гроба; но досада моя смешивается с грустью, когда явижу, как ломовой извозчик тащит красный, ничем не покрытый гроб бедняка итолько одна какая-нибудь нищая, встретившись на перекрестке, плетется заним, не имея другого дела
Мы, кажется, оставили поручика Пирогова на том, как он расстался сбедным Пискаревым и устремился за блондинкою. Эта блондинка была легенькое,довольно интересное созданьице. Она останавливалась перед каждым магазиноми заглядывалась на выставленные в окнах кушаки, косынки, серьги, перчатки идругие безделушки, беспрестанно вертелась, глазела во все стороны иоглядывалась назад. "Ты, голубушка, моя!" - говорил с самоуверенностиюПирогов, продолжая свое преследование и закутавши лицо свое воротникомшинели, чтобы не встретить кого-нибудь из знакомых. Но не мешает известитьчитателей, кто таков был поручик Пирогов
Но прежде нежели мы скажем, кто таков был поручик Пирогов, не мешаеткое-что рассказать о том обществе, к которому принадлежал Пирогов. Естьофицеры, составляющие в Петербурге какой-то средний класс общества. Навечере, на обеде у статского советника или у действительного статского,который выслужил этот чин сорокалетними трудами, вы всегда найдете одногоиз них. Несколько бледных, совершенно бесцветных, как Петербург, дочерей,из которых иные перезрели, чайный столик, фортепиано, домашние танцы - всеэто бывает нераздельно с светлым эполетом, который блещет при лампе, междублагонравной блондинкой и черным фраком братца или домашнего знакомого
Этих хладнокровных девиц чрезвычайно трудно расшевелить и заставитьсмеяться; для этого нужно большое искусство или, лучше сказать, совсем неиметь никакого искусства. Нужно говорить так, чтобы не было ни слишкомумно, ни слишком смешно, чтобы во всем была та мелочь, которую любятженщины. В этом надобно отдать справедливость означенным господам. Ониимеют особенный дар заставлять смеяться и слушать этих бесцветных красавиц
Восклицания, задушаемые смехом: "Ах, перестаньте! не стыдно ли вам таксмешить!" - бывают им часто лучшею наградою. В высшем классе они попадаютсяочень редко или, лучше сказать, никогда. Оттуда они совершенно вытесненытем, что называют в этом обществе аристократами; впрочем, они считаютсяучеными и воспитанными людьми. Они любят потолковать об литературе; хвалятБулгарина, Пушкина и Греча и говорят с презрением и остроумными колкостямиоб А. А. Орлове. Они не пропускают ни одной публичной лекции, будь она обухгалтерии или даже о лесоводстве. В театре, какая бы ни была пьеса, вывсегда найдете одного из них, выключая разве если уже играются какие-нибудь"Филатки", которыми очень оскорбляется их разборчивый вкус. В театре онибессменно. Это самые выгодные люди для театральной дирекции. Они особеннолюбят в пьесе хорошие стихи, также очень любят громко вызывать актеров;многие из них, преподавая в казенных заведениях или приготовляя к казеннымзаведениям, заводятся наконец кабриолетом и парою лошадей. Тогда круг ихстановится обширнее; они достигают наконец до того, что женятся накупеческой дочери, умеющей играть на фортепиано, с сотнею тысяч или околотого наличных и кучею брадатой родни. Однако ж этой чести они не преждемогут достигнуть, как выслуживши, по крайней мере, до полковничьего чина
Потому что русские бородки, несмотря на то что от них еще несколькоотзывается капустою, никаким образом не хотят видеть дочерей своих ни закем, кроме генералов или, по крайней мере, полковников. Таковы главныечерты этого сорта молодых людей. Но поручик Пирогов имел множествоталантов, собственно ему принадлежавших. Он превосходно декламировал стихииз "Димитрия Донского" и "Горе от ума", имел особенное искусство пускать изтрубки дым кольцами так удачно, что вдруг мог нанизать их около десяти однона другое. Умел очень приятно рассказать анекдот о том, что пушка сама посебе, а единорог сам по себе. Впрочем, оно несколько трудно перечесть всеталанты, которыми судьба наградила Пирогова. Он любил поговорить об актрисеи танцовщице, но уже не так резко, как обыкновенно изъясняется об этомпредмете молодой прапорщик. Он был очень доволен своим чином, в который былпроизведен недавно, и хотя иногда, ложась на диван, он говорил: "Ох, ох!суета, все суета! что из этого, что я поручик?" - но втайне его оченьльстило это новое достоинство; он в разговоре часто старался намекнуть онем обиняком, и один раз, когда попался ему на улице какой-то писарь,показавшийся ему невежливым, он немедленно остановил его и в немногих, норезких словах дам заметить ему, что перед ним стоял поручик, а не другойкакой офицер. Тем более старался он изложить это красноречивее, что тогдапроходили мимо его две весьма недурные дамы. Пирогов вообще показывалстрасть ко всему изящному и поощрял художника Пискарева; впрочем, этопроисходило, может быть, оттого, что ему весьма желалось видетьмужественную физиономию свою на портрете. Но довольно о качествах Пирогова
Человек такое дивное существо, что никогда не можно исчислить вдруг всехего достоинств, и чем более в него всматриваешъся, тем более является новыхособенностей, и описание их было бы бесконечно
Итак, Пирогов не переставал преследовать незнакомку, от времени довремени занимая ее вопросами, на которые она отвечала резко, отрывисто икакими-то неясными звуками. Они вошли темными Казанскими воротами вМещанскую улицу, улицу табачных и мелочных лавок, немцев-ремесленников ичухонских нимф. Блондинка бежала скорее и впорхнула в ворота одногодовольно запачканного дома. Пирогов - за нею. Она взбежала по узенькойтемной лестнице и вошла в дверь, в которую тоже смело пробрался Пирогов. Онувидел себя в большой комнате с черными стенами, с закопченным потолком
Куча железных винтов, слесарных инструментов, блестящих кофейников иподсвечников была на столе; пол был засорен медными и железными опилками
ПирогEв тотчас смекнул, что это была квартира мастерового. Незнакомкапорхнула далее в боковую дверь. Он было на минуту задумался, но, следуярусскому правилу, решился идти вперед. Он вошел в комнату, вовсе не похожуюна первую, убранную очень опрятно, показывавшую, что хозяин был немец. Онбыл поражен необыкновенно странным видом
Перед ним сидел Шиллер, - не тот Шиллер, который написал "ВильгельмаТелля" и "Историю Тридцатилетней войны", но известный Шиллер, жестяных делмастер в Мещанской улице. Возле Шиллера стоял Гофман, - не писатель Гофман,но довольно хороший сапожник с Офицерской улицы, большой приятель Шиллера
Шиллер был пьян и сидел на стуле, топая ногою и говоря что-то с жаром. Всеэто еще бы не удивило Пирогова, но удивило его чрезвычайно странноеположение фигур. Шиллер сидел, выставив свой довольно толстый нос иподнявши вверх голову; а Гофман держал его за этот нос двумя пальцами ивертел лезвием своего сапожнического ножа на самой его поверхности. Обеособы говорили на немецком языке, и потому поручик Пирогов, который зналпо-немецки только "гут морген", ничего не мог понять из всей этой истории
Впрочем, слова Шиллера заключались вот в чем
"Я не хочу, мне не нужен нос! - говорил он, размахивая руками.- У меняна один нос выходит три фунта табаку в месяц. И я плачу в русский скверныймагазин, потому что немецкий магазин не держит русского табаку, я плачу врусский скверный магазин за каждый фунт по сорок копеек; это будет рубльдвадцать копеек; двенадцать раз рубль двадцать копеек - это будетчетырнадцать рублей сорок копеек. Слышишь, друг мой Гофман? на один носчетырнадцать рублей сорок копеек! Да по праздникам я нюхаю рапе, потому чтоя не хочу нюхать по праздникам русский скверный табак. В год я нюхаю двафунта рапе, по два рубля фунт. Шесть да четырнадцать - двадцать рублейсорок копеек на один табак. Это разбой! Я спрашиваю тебя, мой друг Гофман,не так ли? - Гофман, который сам был пьян, отвечал утвердительно.- Двадцатьрублей сорок копеек! Я швабский немец; у меня есть король в Германии. Я нехочу носа! режь мне нос! вот мой нос!"
И если бы не внезапное появление поручика Пирогова, то, без всякогосомнения, Гофман отрезал бы ни за что ни про что Шиллеру нос, потому что онуже привел нож свой в такое положение, как бы хотел кроить подошву
Шиллеру показалось очень досадно, что вдруг незнакомое, непрошеноелицо так некстати ему помешало. Он, несмотря на то что был в упоительномчаду пива и вина, чувствовал, что несколько неприлично в таком виде и притаком действии находиться в присутствии постороннего свидетеля. Между темПирогов слегка наклонился и с свойственною ему приятностию сказал:
- Вы извините меня..
- Пошел вон! - отвечал протяжно Шиллер
Это озадачило поручика Пирогова. Такое обращепие ему было совершенноново. Улыбка, слегка было показавшаяся на его лице, вдруг пропала. Счувством огорченного достоинства он сказал:
- Мне странно, милостивый государь... вы, верно, не заметили...яофицер..
- Что такое офицер! Я - швабский немец. Мой сам (при этом Шиллерударил кулаком по столу) будет офицер: полтора года юнкер, два годапоручик, и я завтра сейчас офицер. Но я не хочу служить. Я с офицеромсделает этак: фу! - при этом Шиллер подставил ладонь и фукнул на нее
