Школьная библиотека

- Пусти! Не тяни меня, дай отвести душу. Прощай, Сашка! Прощай... следовала довольно нецензурная брань.

Подойдя ближе к окну, я увидел Капитолину. Наклонившись вниз, упираясьруками в панель, она старалась заглянуть внутрь пекарни, и ее растрепанныеволосы рассыпались по плечам и груди. Беленький платок был сбит в сторону,грудь лифа разорвана. Капитолина была пьяна и качалась из стороны в сторону,икая, ругаясь, истерично взвизгивая, дрожащая, растрепанная, с красным,пьяным, облитым слезами лицом...

Над ней согнулась высокая фигура мужчины, и он, упираясь одной рукой ей вплечо, а другой в стену дома, все рычал:

- П'д°-ем!..

- Сашка! Погубил ты меня... помни! Будь проклят, рыжий черт! Не видать бытебе ни часу света божьего. Надеялась я... насмеялся ты, злодей, надомной... ладно! Сочтемся! Спрятался! Стыдно, харя поганая... Саша..

голубчик.

- Я не спрятался... - подойдя к окну и взлезая на ларь, сказал глухо игусто Коновалов. - Я не прячусь... а ты напрасно... Я добра ведь тебе хотел;добро будет - думал, а ты понесла совсем несообразное...

- Сашка! Можешь ты меня убить?

- Зачем ты напилась? Разве ты знаешь, что было бы... завтра!..

- Сашка! Саша! Утопи меня!

- Бу-удет! П'д°-ем!

- Мер-рзавец! Зачем ты притворился хорошим человеком?

- Что за шум, а? Кто такие?

Свисток ночного сторожа вмешался в этот диалог, заглушил его и замер.

- Зачем я в тебя, черт, поверила... - рыдала девушка под окном.

Потом ее ноги вдруг дрогнули, быстро мелькнули вверх и пропали во тьме

Раздался глухой говор, возня...

- Не хочу в полицию! Са-аша! - тоскливо вопила девушка.

По мостовой тяжело затопали ноги. Свистки, глухое рычание, вопли...

- Са-аша! Ми-илый!

Казалось, кого-то немилосердно истязуют. Все это удалялось от нас,становилось глуше, тише и пропало, как кошмар.

Подавленные этой сценой, разыгравшейся поразительно быстро, мы сКоноваловым смотрели на улицу во тьму и не могли опомниться от плача, рева,ругательств, начальнических окриков, болезненных стонов. Я вспоминалотдельные звуки и с трудом верил, что все это было наяву. Страшно быстрокончилась эта маленькая, но тяжелая драма.

- Все!.. - как-то особенно кротко и просто сказал Коновалов,прислушавшись еще раз к тишине темной ночи, безмолвно и строго смотревшей нанего в окно.

- Как она меня!.. - с изумлением продолжал он через несколько секунд,оставаясь в старой позе, на ларе, на коленях и упираясь руками в пологийподоконник. - В полицию попала... пьяная... с каким-то чертом. Скоро какпорешила! - Он глубоко вздохнул, слез с ларя, сел на мешок, обнял головуруками, покачался и спросил меня вполголоса:

- Расскажи ты мне, Максим, что же это такое тут теперь вышло?.. Какое моетеперь во всем этом дело?

Я рассказал. Прежде всего нужно понимать то, что хочешь делать, и вначале дела нужно представлять себе его возможный конец. Он все это непонимал, не знал и - кругом во всем виноват. Я был обозлен им - стоны икрики Капитолины, пьяное "п'д°-ем!.." - все это еще стояло у меня в ушах, ия не щадил товарища.

Он слушал меня с наклоненной головой, а когда я кончил, поднял ее, и налице его я прочитал испуг и изумление.

- Вот так раз! - восклицал он. - Ловко! Ну, и... что же теперь? А? Какже? Что мне с ней делать?

В тоне его слов было так много чисто детского по искренности сознаниясвоей вины пред этой девушкой и так много беспомощного недоумения, что мнетут же стало жаль товарища, и я подумал, что, пожалуй, уж очень резкоговорил с ним.

- И зачем я ее тронул с того места! - каялся Коновалов. - Эхма! ведь какона теперь на меня... Я пойду туда, в полицию, и похлопочу... Увижу ее... ипрочее такое. Скажу ей... что-нибудь. Идти?

Я заметил, что едва ли будет какой-либо толк от его свидания. Что он ейскажет? К тому же она пьяная и, наверное, спит уже.

Но он укрепился в своей мысли.

- Пойду, погоди. Все-таки я ей добра желаю... как хошь. А там что за людидля нее? Пойду. Ты тут тово... я - скоро!

И, надев на голову картуз, он даже без опорок, в которых обыкновеннощеголял, быстро вышел из пекарни.

Я отработался и лег спать, а когда поутру, проснувшись, по привычкевзглянул на место, где спал Коновалов, его еще не было.

Он явился только к вечеру - хмурый, взъерошенный, с резкими складками налбу и с каким-то туманом в голубых глазах. Не глядя на меня, подошел кларям, посмотрел, что мной сделано, и молча лег на пол.

- Что же, ты видел ее? - спросил я.

- Затем и ходил.

- Ну так что же?

- Ничего.

Было ясно - он не хотел говорить. Полагая, что такое настроение непродлится у него долго, я не стал надоедать ему вопросами. Он весь деньмолчал, только по необходимости бросая мне краткие слова, относящиеся кработе, расхаживая по пекарне с понуренной головой и все с теми же туманнымиглазами, с какими пришел. В нем точно погасло что-то; он работал медленно ивяло, связанный своими думами. Ночью, когда мы уже посадили последние хлебыв печь и, из боязни передержать их, не ложились спать, он попросил меня:

- Ну-ка, почитай про Стеньку что-нибудь. Так как описание пыток и казнивсего более возбуждало его, я стал ему читать именно это место. Он слушал,неподвижно, растянувшись на полу кверху грудью, и, не мигая глазами, смотрелв закопченные своды потолка.

- Вот и порешили с человеком, - медленно заговорил Коновалов. - Авсе-таки в ту пору можно было жить. Свободно. Было куда податься. Теперь воттишина и смиренство... ежели так со стороны посмотреть, совсем даже смирнаяжизнь теперь стала. Книжки, грамота... А все-таки человек без защиты живет иникакого призору за ним нет. Грешить ему запрещено, но не грешитьневозможно... Потому на улицах-то порядок, а в душе - путаница. И никтоникого не может понимать.

- Ну так как же ты с Капитолиной-то? - спросил я.

- А? - встрепенулся он. - С Капкой? Шабаш... - Он решительно махнулрукой.

- Кончил, значит?

- Я? Нет... она сама кончила.

- Как?

- Очень просто. Стала на свою точку и больше никаких... Все по-старому

Только раньше она не пила, а теперь пить стала... Ты вынь хлеб, а я будуспать.

В пекарне стало тихо. Коптила лампа, изредка потрескивала заслонка печи,и корки испеченного хлеба на полках тоже трещали. На улице, против нашихокон, разговаривали ночные сторожа. И еще какой-то странный звук поройдоходиB до слуха с улицы - не то где-то скрипела вывеска, не то кто-тостонал.

Я вынул хлебы, лег спать, но не спалось, и, прислушиваясь ко всем звукамночи, я лежал, полузакрыв глаза. Вдруг вижу, Коновалов бесшумно поднимаетсяс полу, идет к полке, берет с нее книгу Костомарова, раскрывает ее иподносит к глазам. Мне ясно видно его задумчивое лицо, я слежу, как он водитпальцем по строкам, качает головою, перевертывает страницу, снова пристальносмотрит на нее, а потом переводит глаза на меня. Что-то странное,напряженное и вопрошающее отражает от себя его задумчивое, осунувшееся лицо,и долго оно остается обращенным ко мне, новое для меня.

Я не мог сдержать своего любопытства и спросил его, что он делает.

- А я думал, ты спишь... - смутился он; потом подошел ко мне, держа книгув руке, сел рядом и, запинаясь, заговорил:

- Я, видишь ли, хочу тебя спросить вот про что... Нет ли книгикакой-нибудь насчет порядков жизни? Поучения, как жить? Поступки бы нужномне разъяснить, которые вредны, которые - ничего себе... Я, видишь ты,поступками смущаюсь своими... Который вначале мне кажется хорошим, в концевыходит плохим. Вот хоть бы насчет Капки.- Он перевел дух и продолжалпросительно:- Так вот поищи-ка, нет ли книги насчет поступков? И прочитаймне.

Несколько минут молчания...

- Максим!..

- А?

- Как меня Капитолина-то раскрашивала!

- Да ладно уж... Будет тебе...

- Конечно, теперь уж ничего... А что, скажи мне... вправе она?..

Это был щекотливый вопрос, но, подумав, я отвечал на него утвердительно.

- Вот и я тоже так полагаю... Вправе...- уныло протянул Коновалов изамолчал.

Он долго возился на своей рогоже, постланной прямо на пол, несколько развставал, курил, садился под окно, снова ложился.

Потом я заснул, а когда проснулся, его уже не было в пекарне, и он явилсятолько к вечеру. Казалось, что весь он был покрыт какой-то пылью, и в егоотуманенных глазах застыло что-то неподвижное. Кинув картуз на полку, онвздохнул и сел рядом со мной.

- Ты где был?

- Ходил Капку посмотреть.

- Ну и что?

- Шабаш, брат! Ведь я те говорил...

- Ничего, видно, не поделаешь с этим народом...- попробовал было я