Школьная библиотека

Предполагаемый уход Гагена, о котором он ничего покамест своим коллегам несообщал, имел бы и более грустные последствия: приходилось бросить напроизвол судьбы внештатного профессора Пнина. Постоянного русского отделенияв Вайнделле не было, и все академическое существование моего бедного другазависело от использования его эклектическим Отделением германистики в своегорода "сравнительно-литературном" побеге одной из его ветвей. Бодо -- изчистой злобы, -- этот побег, разумеется, отсечет, и Пнин, не имевший сВайнделлом постоянного контракта, вынужден будет подать в отставку, -- развечто его согласится принять какое-то иное литературно-языковое отделение

Необходимой для этого гибкостью обладали лишь два из них -- английское ифранцузское. Однако Джек Кокерелл, заведующий английским, с неодобрениемотносился ко всему, что делал Гаген, считал Пнина посмешищем и, собственноговоря, неофициально, но обнадеживающе торговался с выдающимся англо-русскимписателем, способным при необходимости взять на себя преподавание всех техкурсов, которые Пнину приходилось читать, чтобы выжить. Как к последнемуприбежищу, Гаген обратился к Блоренджу

2

Две интересные особенности отличали Леонарда Блоренджа, заведующегоОтделением французского языка и литературы: он не любил литературу и не зналфранцузского языка. Последнее не мешало ему покрывать гигантские расстоянияради участия в совещаниях по проблемам современного языкознания, на которыхон щеголял своим невежеством, словно некой величавой причудой, и с помощьюмощных залпов здорового масонского юмора, отражал любую попытку втянуть егов обсуждение тонкостей "парле-ву". Высоко ценимый добытчик средств, онсовсем недавно склонил одного богатого старца, которого безуспешнообхаживали три крупных университета, содействовать посредствомфантастических размеров пожертвования продвижению расточительных изысканий,проводимых аспирантами доктора Славского, родом канадца, и имевших цельювозвести на холме рядом с Вайнделлом "Французскую Деревню" (две улочки иплощадь), которую предстояло скопировать с древнего городка Ванделя вДордони. Несмотря на элемент грандиозности, всегда присущий административнымфейерверкам Блоренджа, сам он был человеком аскетических вкусов. В своевремя ему привелось учиться в одной школе с Сэмом Пуром, президентомВайнделлского университета, и в течение многих лет, даже после того, какпоследний лишился зрения, эти двое рыбачили вместе на холодном, перерытомветрами озере, лежавшем в конце обросшей кипреем гравиевой дороги, всемидесяти милях к северу от Вайнделла на засоренной кустарником (карликовыйдуб и питомниковые сосны) равнине, являющей на языке Природы синонимтрущобы. Его жена, милая женщина из простых, говоря о нем у себя в клубе,называла его "профессор Блорендж". Он читал курс под названием "Великиефранцузы", -- заставив своею секретаршу скопировать этот курс из подшивки"Гастингсова Исторического и Философского Журнала" за 1862-1894 годы,найденной Блоренджем на чердаке и в библиотеке колледжа не представленной

3

Пнин как раз снял маленький домик и пригласил Гагенов и Клементсов, -- иТейеров, и Бетти Блисс -- на новоселье. Утром этого дня добрый доктор Гагенявился с визитом отчаяния в кабинет Блоренджа и посвятил его, и только егоодного, в ситуацию в целом. Когда он сказал Блоренджу, что Фальтернфельс -отъявленный антипнинист, -- Блорендж сухо ответствовал, что и он тоже;фактически, однажды встретив Пнина в обществе, он "определенно почувствовал"(удивительно, правду сказать, до чего эти практические господа склоннычувствовать вместо того, чтобы думать), что Пнина не следовало бы и близкоподпускать к американскому университету. Верный Гаген отметил, что Пнин напротяжении нескольких семестров прекрасно справлялся с Романтиками, и что он-- под присмотром французской кафедры -- наверняка одолел бы и Шатобриана сВиктором Гюго.

-- Этой публикой занимается доктор Славский, -- сказал Блорендж, -вообще, я иногда думаю, что мы переборщили по части литературы. Вотпосмотрите, на этой неделе мисс Мопсуэстиа начинает экзистенциалистов, этотваш Бодо дает Ромена Роллана, а я читаю о генерале Буланже и о де Беранже

Нет, этого добра у нас определенно хватает.

Гаген выложил последнюю карту, предположив, что Пнин мог бы вести курсфранцузского языка: как у многих русских, у нашего друга имелась в детствефранцуженка-гувернантка, а после революции он прожил в Париже большепятнадцати лет.

-- Вы хотите сказать, -- сурово спросил Блорендж, -- что он умеетговорить по-французски?

Гаген, хорошо осведомленный об особых требованиях Блоренджа, замялся.

-- Ну, Герман, бросьте! Да или нет?

-- Я уверен, что он сможет приспособиться.

-- Так говорит он по-ихнему или нет?

-- Ну, в общем, да.

-- В таком случае, -- сказал Блорендж, -- мы не сможем использовать егов начальном курсе. Это было бы нечестно по отношению к нашему мистеру Смиту,-- он ведет его в этом семестре, и естественно, обходится тем, что на одинурок опережает студентов. Теперь, значит, так, -- мистеру Хашимото нуженпомощник в его переполненной промежуточной группе. А читает этот ваш деятельпо-французски не хуже, чем разговаривает?

-- Я повторяю, он сможет приспособиться, -- увиливая от прямого ответа,сказал Гаген.

-- Знаю я эти "приспособиться", -- хмуро сказал Блорендж. - В 50-м,когда Хаш уехал, я нанял лыжного инструктора из Швейцарии, а он возьми ипротащи сюда копии какой-то старой французской антологии. Мы целый годпотратили, чтобы вернуть класс к начальному уровню. Так вот, если этот ваш,как его там, по-французски не читает...

-- Боюсь, что читает, -- со вздохом сказал Гаген.

-- Ну, так у нас ему вообще нечего делать. Вы же знаете, мы веримтолько в записи речи и в прочую механику. И никаких книг!

-- Но есть еще курс повышенной сложности, -- пробормотал Гаген.

-- Им занимаемся мы с Каролиной Славской, -- ответил Блорендж

4

Для Пнина, ничего не ведавшего о печалях своего покровителя, новыйосенний семестр начался очень удачно: у него никогда еще не было ни стольмалого числа студентов на попечении, ни столь большого количества временидля собственных изысканий. Изыскания эти давно уже вошли в ту чудеснуюстадию, когда они достигают поставленной прежде цели и уходят дальше, иформируется новый организм, так сказать, паразитирующий на созревающемплоде. Пнин отвращал умственный взор от конца работы, который был виденнастолько ясно, что различалась даже звездчатая шутиха, воспламененное"sic!"1. Этого берега следовало избегать, как места, гибельного длявосторгов бесконечного приближения. Справочные карточки постепенно плотноймассой утяжеляли обувную коробку. Сопоставление двух преданий; драгоценныечастности нравов или нарядов; ссылка, проверенная и оказавшаяся извращеннойневеденьем, небрежностью или обманом; дрожь в хребте от счастливой догадки;все эти бесчисленные триумфы бескорыстной учености растлили Пнина, обративего в упоенного, опоенного сносками маниака, что возмущает покой книжныхклещей, мирно живущих в унылом томе в фут толщиной, единственно для того,чтобы сыскать в нем ссылку на том, еще пуще унылый. А на ином, болеечеловеческом уровне, помещался кирпичный домик, снятый им на Тодд-роуд, уголКлифф-авеню.

Прежде этот дом населяло семейство покойного Мартина Шеппарда, дядюшкипредыдущего домохозяина Пнина на Крик-стрит, в течение многих летуправлявшего землями Тодда, которые город Вайнделл ныне скупил, дабыоборудовать в стоящей на них разбросанной усадьбе современную лечебницу. Елии плющ укутали запертые ворота усадьбы, верхушку которых Пнин мог видеть вконце Клифф-авеню из северного окна своего нового дома. Авеню составлялапоперечину буквы "Т", в левой развилке которой и обитал Пнин. Насупротив егофронтона прямо через Тодд-роуд (образовавшей ножку "Т") старые ильмыотгораживали песчаную закраину ее латанного асфальта от кукурузного поля,лежащего к востоку, а вдоль западной обочины, за изгородью, подразделениемолодых елей, одинаковых выскочек, маршировало к кампусу, немного не доходядо следующего дома -- отстоящего почти на полмили к югу от дома Пнинаувеличенного сигарного ящика, в котором жил тренер университетскойфутбольной команды.

Ощущение жизни в отдельном доме и притом совершенно самостоятельнойбыло для Пнина чем-то необычайно упоительным и поразительно утоляющимстарую, усталую потребность его сокровенного "я", забитую и оглушенную почтитридцатью пятью годами бездомья. Одной из самых сладостных особенностейжилища была тишина -- ангельская, деревенская, совершенно безмятежная,являющая, стало быть, благодатный контраст непрестанной какофонии, с шестисторон окружавшей его в наемных комнатах прежних пристанищ. И как просторенказался маленький дом! С благодарным изумлением Пнин думал, что не будьреволюции, бегства из России, экспатриации во Франции, натурализации вАмерике, все -- и это в лучшем случае, в лучшем, Тимофей! -- все могло бысложиться почти что так же: профессорство в Харькове или в Казани, такой жедомик в предместье, старые книги внутри, запоздалые цветы снаружи. Дом,чтобы быть совсем уже точным, был двухэтажный, из вишнево-красного кирпича,с белыми ставнями и драночной кровлей. Зеленый лужок, посреди которого он