Школьная библиотека

"Эта холодность - притворство чувства, - говорила она себе. - Им нужнотолько оскорбить меня и измучать ребенка, а я стану покоряться им! Ни зачто! Она хуже меня. Я не лгу по крайней мере". И тут же она решила, чтозавтра же, в самый день рожденья Сережи, она поедет прямо в дом мужа,подкупит людей, будет обманывать, но во что бы ни стало увидит сына иразрушит этот безобразный обман, которым они окружили несчастного ребенка

Она поехала в игрушечную лавку, накупила игрушек и обдумала пландействий. Она приедет рано утром, в восемь часов, когда Алексей Александрович еще, верно, не вставал. Она будет иметь в руках деньги, которые даст швейцару и лакею, с тем чтоб они пустили ее, и, не поднимая вуаля, скажет, что она от крестного отца Сережи приехала поздравить и чтоей поручено поставить игрушки у кровати сына. Она не приготовила толькотех слов, которые она скажет сыну. Сколько она ни думала об этом, онаничего не могла придумать

На другой день, в восемь часов утра, Анна вышла одна из извозчичьейкареты и позвонила у большого подъезда своего бывшего дома

- Поди посмотри, чего надо. Какая-то барыня, - сказал Капитоныч, ещене одетый, в пальто и калошах, выглянув в окно на даму, покрытую вуалем,стоявшую у самой двери

Помощник швейцара, незнакомый Анне молодой малый, только что отворилей дверь, как она уже вошла в нее и, вынув из муфты трехрублевую бумажку, поспешно сунула ему в руку

- Сережа... Сергей Алексеич, - проговорила она и пошла было вперед

Осмотрев бумажку, помощник швейцара остановил ее у другой стекляннойдвери

- Вам кого надо? - спросил он

Она не слышала его слов и ничего не отвечала

Заметив замешательство неизвестной, сам Капитоныч вышел к ней, пропустил в двери и спросил, что ей угодно

- От князя Скородумова к Сергею Алексеичу, - проговорила она

- Они не встали еще, - внимательно приглядываясь, сказал швейцар

Анна никак не ожидала, чтобы та, совершенно не изменившаяся, обстановка передней того дома, где она жила девять лет, так сильно подействовалана нее. Одно за другим, воспоминания, радостные и мучительные, поднялисьв ее душе, и она на мгновенье забыла, зачем она здесь

- Подождать изволите? - сказал Капитоныч, снимая с нее шубку

Сняв шубку, Капитоныч заглянул ей в лицо, узнал ее и молча низко поклонился ей

- Пожалуйте, ваше превосходительство, - сказал он ей

Она хотела что-то сказать, но голос отказался произнести какие-нибудьзвуки; с виноватою мольбой взглянув на старика, она быстрыми легкими шагами пошла на лестницу. Перегнувшись весь вперед и цепляясь калошами оступени, Капитоныч бежал за ней, стараясь перегнать ее

- Учитель там, может, раздет. Я доложу

Анна продолжала идти по знакомой лестнице, не понимая того, что говорил старик

- Сюда, налево пожалуйте. Извините, что нечисто. Они теперь в прежнейдиванной, - отпыхиваясь, говорил швейцар. - Позвольте, повремените, вашепревосходительство, я загляну, - говорил он и, обогнав ее, приотворилвысокую дверь и скрылся за нею. Анна остановилась, ожидая. - Толькопроснулись, - сказал швейцар, опять выходя из двери

И в ту минуту, как швейцар говорил это, Анна услыхала звук детскогозеванья. По одному голосу этого зеванья она узнала сына и как живогоувидала его пред собою

- Пусти, пусти, поди! - заговорила она и вошла в высокую дверь. Направо от двери стояла кровать, и на кровати сидел, поднявшись, мальчик водной расстегнуой рубашечке и, перегнувшись тельцем, потягиваясь, доканчивал зевок. В ту минуту, как губы его сходились вместе, они сложились вблаженно-сонную улыбку, и с этою улыбкой он опять медленно и сладко повалился назад

- Сережа! - прошептала она, неслышно подходя к нему

Во время разлуки с ним и при том приливе любви, который она испытывалавсе это последнее время, она воображала его четырехлетним мальчиком, каким она больше всего любила его. Теперь он был даже не таким, как онаоставила его; он еще дальше стал от четырехлетнего, еще вырос и похудел

Что это! Как худо его лицо, как коротки его волосы! Как длинны руки! Какизменился он с тех пор, как она оставила его! Но это был он, с его формой головы, его губами, его мягкою шейкой и широкими плечиками

- Сережа!- повторила она над самым ухом ребенка

Он поднялся опять на локоть, поводил спутанною головой на обе стороны,как бы отыскивая что-то, и открыл глаза. Тихо и вопросительно он поглядел несколько секунд на неподвижно стоявшую пред ним мать, потом вдругблаженно улыбнулся и, опять закрыв слипающиеся глаза, повалился, но неназад, а к ней, к ее рукам

- Сережа! Мальчик мой милый!- проговорила она, задыхаясь и обнимая руками его пухлое тело

- Мама! - проговорил он, двигаясь под ее руками, чтобы разными местамитела касаться ее рук

Сонно улыбаясь, все с закрытыми глазами, он перехватился пухлыми ручонками от спинки кровати за ее плечи, привалился к ней, обдавая ее теммилым сонным запахом и теплотой, которые бывают только у детей, и сталтереться лицом об ее шею и плечи

- Я знал, - открывая глаза, сказал он. - Нынче мое рожденье. Я знал,что ты придешь. Я встану сейчас

И, говоря это, он засыпал

Анна жадно оглядывала его; она видела, как он вырос и переменился в ееотсутствие. Она узнавала и не узнавала его голые, такие большие теперь,ноги, выпроставшиеся из одеяла, узнавала эти похуделые щеки, эти обрезанные короткие завитки волос на затылке, в который она так часто целовала его. Она ощупывала все это и не могла ничего говорить; слезы душилиее

- О чем же ты плачешь, мама? - сказал он, совершенно проснувшись. Мама, о чем ты плачешь? - прокричал он плаксивым голосом

- Я? не буду плакать... Я плачу от радости. Я так давно не видела тебя. Я не буду, не буду, - сказала она, глотая слезы и отворачиваясь. Ну, тебе одеваться теперь пора, - оправившись, прибавила она, помолчав,и, не выпуская его руки, села у его кровати на стул, на котором былоприготовлено платье

- Как ты одеваешься без меня? Как... - хотела она начать говоритьпросто и весело, но не могла и опять отвернулась

- Я не моюсь холодною водой, папа не велел. А Василия Лукича ты не видала? Он придет. А ты села на мое платье! - и Сережа расхохотался

Она посмотрела на него и улыбнулась

- Мама, душечка, голубушка! - закричал он, бросаясь опять к ней и обнимая ее. Как будто он теперь только, увидав ее улыбку, ясно понял, чтослучилось. - Это не надо, - говорил он, снимая с нее шляпу. И, как будтовновь увидав ее без шляпы, он опять бросился целовать ее

- Но что же ты думал обо мне? Ты не думал, что я умерла? - Никогда не верил

- Не верил, друг мой? - Я знал, я знал! - повторял он свою любимую фразу и, схватив ее руку,которая ласкала его волосы, стал прижимать ее ладонью к своему рту и целовать ее

XXX Василий Лукич между тем, не понимавший сначала, кто была эта дама, иузнав из разговора, что это была та самая мать, которая бросила мужа икоторую он не знал, так как поступил в дом уже после нее, был в сомнении, войти ли ему, или нет, или сообщить Алексею Александровичу. Сообразив, наконец, то, что его обязанность состоит в том, чтобы поднимать Сережу в определенный час и что поэтому ему нечего разбирать, кто там сидит, мать или другой кто, а нужно исполнять свою обязанность, он оделся,подошел к двери и отворил ее

Но ласки матери и сына, звуки их голосов и то, что они говорили, - всеэто заставило его изменить намерение. Он покачал головой и, вздохнув,затворил дверь. "Подожду еще десять минут", - сказал он себе, откашливаясь и утирая слезы

Между прислугой дома в это же время происходило сильное волнение. Всеузнали, что приехала барыня, и что Капитоныч пустил ее, и что она теперьв детской, а между тем барин всегда в девятом часу сам заходит в детскую, и все понимали, что встреча супругов невозможна и что надо помешатьей. Корней, камердинер, войдя в швейцарскую, спрашивал, кто и как пропустил ее, и, узнав, что Капитоныч принял и проводил ее, выговаривалстарику. Швейцар упорно молчал, но когда Корней сказал ему, что за этоего согнать следует, Капитоныч подскочил к нему и, замахав руками предлицом Корнея, заговорил: - Да, вот ты бы не впустил! Десять лет служил, кроме милости ничего невидал, да ты бы пошел теперь да и сказал: пожалуйте, мол, вон! Ты политику-то тонко понимаешь! Так-то! Ты бы про себя помнил, как барина обирать да енотовые шубы таскать! - Солдат! - презрительно сказал Корней и повернулся ко входившей няне

- Вот судите, Марья Ефимовна: впустил, никому не сказал, - обратился кней Корней. - Алексей Александрович сейчас выйдут, пойдут в детскую

- Дела, дела!- говорила няня. - Вы бы, Корней Васильевич, как-нибудьзадержали его, барина-то, а я побегу, как-нибудь ее уведу. Дела, дела! Когда няня вошла в детскую, Сережа рассказывал матери о том, как ониупали вместе с Наденькой, покатившись с горы, и три раза перекувырнулись. Она слушала звуки его голоса, видела его лицо и игру выражения,